хотя отчетливо помню, что ты подчеркнул ее. Я знаю, что в твоей биографин говорится, будто бы первая жена тебя бросила — какое дикое слово «бросила», словно я способна бросить тебя, милый мой! Но там не сказано, когда это случилось. Поэтому я вынуждена торопить тебя, иначе, если ты не успеешь закончить свое изобретение, получится ужасный хроноклазм. — А затем вдруг меланхолично добавила: — Вообще говоря, хроноклазм так или иначе случится. Дело в том, что у нас будет ребенок.
— Нет! — вскричал я в восторге.
— Что значит «нет»? Будет. И я в тревоге. Никогда не слышала, чтобы с путешественниками во времени такое случалось. Дядя Доналд пришел бы в ужас, если бы знал.
— К черту дядю Доналда! — сказал я. — И к черту хроноклазмы! Мы отпразднуем это событие, дорогая.
Недели промелькнули быстро. Мои патенты были условно приняты. Я вплотную занялся теорией искривления луча и использования его для связи. Все шло прекрасно. Мы строили планы: назовем ли его Доналдом или ее — Александрой; мы представляли, как скоро начнут поступать гонорары и можно будет попытаться купить Бэгфорд-хаус, как забавно будет впервые услышать обращение: «леди Лэттери», и толковали на прочие такие темы…
А потом пришел тот декабрьский вечер, когда я вернулся из Лондона после деловой встречи с одним промышленником, а она исчезла…
Ни записки, ни слова прощания. Только распахнутая дверь и перевернутый стул в столовой…
О Тавия, дорогая моя…
Я начал эти записки, потому что до сих пор испытываю чувство неловкости: этично ли числиться изобретателем того, что ты не изобретал? И мои записки должны были восстановить истину. Но теперь, дописав до конца, я сознаю, что такое «восстановление истины» ни к чему хорошему не прирело бы. Могу себе представить, какой поднялся бы переполох, вздумай я выдвинуть свое объяснение для отказа от возведения во дворянство, и, пожалуй, не стану этого делать. В конце концов, когда я перебираю все известные мне случаи «счастливых озарений», я начинаю подозревать, что некоторые изобретатели таким же способом стяжали славу, и я буду не первым.
Я никогда не строил из себя знатока тонких и сложных взаимодействий прошлого и настоящего, но сейчас убежден, что один поступок с моей стороны совершенно необходим: не потому, что я опасаюсь вызвать какой-то вселенский хроноклазм, но просто из страха, что, если бы я пренебрег этим, со мной самим всей описанной истории никогда не случилось бы. Итак, я должен написать письмо.
Сначала адрес на конверте:
МОЕЙ ПРАПРАВНУЧАТНОЙ ПЛЕМЯННИЦЕ, МИСС ОКТАВИИ ЛЭТТЕРИ
(Вскрыть в 21-й день ее рождения, 6 июня 2136 года.)
Затем само письмо. Написать дату. Подчеркнуть ее.
«МОЯ ДОРОГАЯ, ДАЛЕКАЯ, МИЛАЯ ТАВИЯ, О МОЯ ДОРОГАЯ…»
МУНРО ФРЭЗЕР
УКРАДЕННОЕ ВРЕМЯ[15]
Ричард ошеломленно вперился в человека, лежавшего на больничной койке.
— Вы, верно, шутите!
— Умирающему, дорогой мой, не до шуток. Я знаю, этому трудно поверить, но я говорю правду. Мне сто тридцать лет, и мои документы подтверждают это.
Ричард недоверчиво посмотрел на протянутый Тэлботом бумажник. Тот раздулся от бумаг, а между ними прощупывался какой-то маленький твердый предмет.
Тэлбот устало закрыл глаза, словно усилие, которого требовал от него разговор, было для него чрезмерным.
— Повторяю, в 1870 году, будучи молодым ученым, я открыл формулу омоложения. Но я не мог никому довериться, а потому, изготовив несколько таблеток, испытал действие одной из них на себе. Оно оказалось магическим. Всего я сделал шесть таблеток, после чего уничтожил формулу…
Умирающий в изнеможении умолк. Ричард со смешанным чувством ужаса и восхищения уставился на него, явственно ощущая ползущий по спине холодок. От услышанного веяло жутью, оно казалось каким-то кошмаром… Что это — бред? Старик очень ослабел, он мог и в уме тронуться. Однако, если не обращать внимания на землистую бледность лица, он и впрямь выглядел как человек среднего возраста: упругая кожа, твердые линии лица. А ведь Ричард доподлинно знал, что Тэлботу никак не меньше семидесяти. Мог ли такой вид быть достигнут искусственным путем? К примеру, пластической операцией? Подтяжкой мышц? Но в таком случае как же быть с волосами — густыми, блестящими, темными? Да и руки тоже — крепкие, не изборожденные морщинами?.. Тэлбот вздохнул и открыл глаза.
— Теперь я вручаю все вам, Ричард. От этой автомобильной катастрофы мне не оправиться, а жить вот так, калекой, я не желаю. Осталось две таблетки, каждая из них омолаживает человека на двадцать лет. Иными словами, в вашем распоряжении сорок лет украденного времени. Вы найдете таблетки в трубочке из-под анальгина между бумагами. Я всегда держал их в специальном флаконе, но на прошлой неделе разбил его и на время сунул их туда. Советую вам подыскать для них более надежную упаковку, пока вы не соберетесь ими воспользоваться.
Ричард нетерпеливо мотнул головой.
— Послушайте, но почему я? Должны же у вас быть более близкие люди? Я видел вас всего дважды с тех пор, как вырос…
— Именно поэтому. Вы единственный, кто на меня наткнулся случайно, и, значит, единственный, кто может мне поверить. Сколько вам лет?
— Сорок.
— Так. Выходит, мы знакомы лет тридцать, и даже тогда я вам казался человеком средних лет. Чего вы не знали — это, что уже в то время я третий раз находился в среднем возрасте. С тех пор мы дважды случайно встречались. Не поражал ли вас мой вид?
Ричард потупился.
— Признаться, да. Казалось удивительным…
— Вот именно. За свою жизнь я принял четыре таблетки и всякий раз после этого полностью порывал со своим окружением. Кроме вас, никто из знавших меня прежде не встречался со мной вторично…
Лицо Тэлбота внезапно исказилось гримасой боли. Ричард кинулся к звонку, с тревогой наблюдая за умирающим.
Постепенно судорога отпустила, и Тэлбот выдохнул:
— Пора, Ричард. Возьмите бумажник. Все это теперь ваше. — Он сделал над собой усилие и слабо улыбнулся. — Послушайте моего совета, примите таблетку. Вы не слишком преуспели в жизни. Станьте снова двадцатилетним и попробуйте еще раз начать сначала…
Было далеко за полночь, когда Ричард вернулся из больницы. Потрясенный пережитым, он сразу бросился в кровать и, на удивление, быстро забылся тяжелым сном.
Проснувшись поутру, он обнаружил, что Арчи и Дэвид, с которыми он делил квартиру, уже отправились за город, где в конце недели проходили их занятия. Трое приятелей из соображений экономии, стремясь облегчить быт, жили вместе и вполне уживались. Но сейчас, не горя желанием обсуждать с кем-либо пугающее «наследство» Тэлбота, Ричард радовался своему одиночеству.
Он позвонил в больницу и узнал, что Тэлбот ночью скончался. Хотя ничего другого он и не ждал, известие его расстроило. Теперь он остался один на один с волнующей тайной.
Его малопримечательное, хотя и не лишенное приятности, лицо выражало неудовольствие, когда он, плюхнувшись в кресло, раскрыл бумажник и тщательно исследовал его содержимое. Сомнений не оставалось. Документы, если только они не были очень уж хорошей подделкой, полностью подтверждали рассказ Тэлбота.
В совершенной растерянности Ричард откупорил трубочку и вытряхнул из нее две таблетки. Белые, гладкие, они выглядели такими безобидными у него на ладони. Но какая же в них таилась сила! Неужели они и в самом деле могли подарить сорок лет обновленной жизни?
Вконец расстроенный всем происшедшим, Ричард высыпал таблетки обратно в трубочку и вдруг почувствовал, что безмолвная, опустевшая квартира начинает его тяготить. Он вскочил, принялся мерить комнату шагами и почти час бегал взадвперед, на все лады пережевывая возникшую перед ним проблему. Что ему делать с таблетками? Он должен либо использовать их, либо уничтожить. Хватит ли у него духу принять их?.. Хватит ли духу уничтожить? Мысли беспорядочно теснились в голове: картины новой жизни, обретенной благодаря таблетке, и горечь сожаления об упущенных возможностях, если он не воспользуется предложенным…
На миг остановившись, он заметил, что все еще продолжает машинально вертеть в руках злополучную трубочку. В порыве внезапного раздражения он отшвырнул ее, сунул в письменный стол бумажник с документами Тэлбота и побежал в спальню. Здесь он торопливо собрал рюкзак, забросил его на спину и выбежал из квартиры. Он уедет за город на уикенд, отправится бродить. У него всегда голова лучше работала, если он двигался.
Во всяком случае, так он считал прежде. Но сейчас испытанное средство отказало, и на другой день, после бесцельных шатаний по окрестностям он был не ближе к принятию решения, чем когда только пустился в путь. Более того, настроение у него вконец испортилось.
В воскресенье к исходу дня, осознав свое поражение, физически и духовно измученный, Ричард снял рюкзак и опустился на придорожный столбик. Он сидел, ссутулившись, сунув руки в карманы, хмуро растирая ногой опавшие листья, и с горечью впервые признавался себе в собственной несостоятельности. Да, пришлось-таки взглянуть правде в лицо. Он не мог долее обманывать себя. Теперь ему стало ясно, что он никогда, в сущности, не мечтал начать жизнь сначала, как и не мечтал еще раз прожить двадцать последних лет. Тэлбот был прав, когда сказал, что Ричард не слишком преуспел в жизни. Его скромная деятельность в министерстве почт, которую он, уступая желанию матери-вдовы, избрал в юности, была размеренной и надежной, то есть именно такой, какой хотела для него мать. И после ее смерти он продолжал исполнять свою службу, боясь перемен, радуясь мелким повышениям, довольный незыблемой рутиной. Но до сих пор он считал, что ему просто не повезло, видимо, судьба так сложилась, и вины его в этом нет. При случае он любил повторять — и сам в это верил, — что закончил бы университет и добился бы видного положения, будь у него возможность.
Ну вот, теперь такая возможность предоставилась. Он должен только воспользоваться предложенной таблеткой и снова стать двадцатилетним. Сейчас на
