А что делать теперь? Когда все утихнет, тетради можно, конечно, подбросить. А можно и не подбрасывать. Что такое «двойка» по русскому в свете нечеловеческой любви к Толоконникову? Ну… пропали тетради и пропали. Разве кто-нибудь подумает на нее, на Иру Пенкину?! Она никогда не была замечена ни в каких неблаговидных поступках. Ира уже почти совсем успокоилась, когда вдруг вспомнила: а Митя!!! Он же видел в ее руках тетради! И на русском он посмотрел на нее с таким ужасом в глазах! Все кончено! Он никогда ее не полюбит. Кому нужна такая преступница, из-за которой класс потеряет сразу восемь баллов! И осознание этого придавило ее огромным, как глыба, горем, хотя всего неделю назад о Мите Толоконникове она даже и не помышляла. Ирины нервы не выдержали, и она разрыдалась прямо в толпе одноклассников. Тася Журавлева, которая тут же забыла про недавнюю размолвку с подругой, вытащила ее из общей массы и, по-матерински приобняв за плечи, отвела к окну.
– Ира! Возьми себя в руки! – очень ласково сказала она. – Ты же не виновата, что какой-то подлец стащил ваши с Лариской тетради! Я тебя уверяю, что этот гад выбрал первые попавшиеся! Если бы ему подвернулась моя тетрадь, или Джека, или Малининой, он стащил бы не задумываясь! Он стащил бы всю пачку, если бы это не было слишком опасно!
Надо ли говорить, что при этих Тасиных словах слезы полились из глаз Пенкиной водопадом. Она уже готова была во всем признаться Журавлевой, чтобы не тащить этот тяжелый груз в одиночку, когда над ухом прозвучало:
– Тася, разреши нам поговорить с Ирой один на один.
Пенкина захлебнулась слезами, и ужас охватил ее. Голос принадлежал Мите Толоконникову. Сейчас он скажет ей все, что о ней думает. И на этом все закончится.
Тася дипломатично отошла, и у подоконника остались Митя и окаменевшая Ира, которая боялась поднять на него глаза. Чтобы Митя с ходу не прокричал ей что-нибудь ужасное, Ира начала первой:
– Ты меня теперь презираешь…
Пенкина ждала, что после этих ее слов Толоконников сатанински расхохочется и скажет что-нибудь вроде того: «И ты еще смела писать мне про любовь!», но он сказал нечто очень странное:
– Я не имею права презирать, потому что сам такой же, как ты.
Потрясенная Ира повернула к нему лицо, моментально забыв, что у нее красный нос и некрасиво опухшие веки.
– Как это… такой же? В каком смысле? – испуганно спросила она, заливисто шмыгнув тем самым красным носом.
– Ты даже лучше поступила, чем я. У тебя цель была благородной, если… если ты, конечно, не врешь…
– Ничего не понимаю. Ты про что?
– Ну… про записку. Ты же помнишь, что там было написано.
– Я-то? Я-то… конечно, помню…
– И это… правда?
– Правда! – горячо воскликнула Ира, и самые правдивые слезы опять полились из-под уже не в меру опухших век.
– Вот видишь! Выходит, что из-за чувств ты пошла… Ну, в общем, на не очень хороший поступок. А я на него пошел совсем по другой причине…
Бедная Ира, которая не понимала уже вообще ничего, вместо рыданий плавно перешла к нервной икоте. Толоконников и сам был не в лучшем состоянии, а потому не заметил ни чудовищной распухлости Ириного лица, ни странных звуков, ею издаваемых. Он признался ей во всем. Делать это было не очень трудно. Ира не могла не понять, потому что… не могла – и все!
– Так что мы теперь с тобой одной крови, – горько закончил Митя.
– Я клянусь, что никому не скажу про тебя! – клятвенно прижала руки к груди Ира. – А ты… Ты клянешься?
– Клянусь! – не менее торжественно ответил Толоконников, и две клянущиеся стороны пожали друг другу руки.
Это не укрылось от внимания Ларисы Иволги, которая давно уже наблюдала за разговором Мити с пронырой Пенкиной. Все можно было вытерпеть, но только не нежное пожимание рук на виду у всей школы, да еще в такой момент, когда неизвестно куда пропали тетради с диктантами. Иволга решительным шагом подошла к окну и сказала первое, что пришло в голову:
– Не понимаю, Митя, почему ты выражаешь сочувствие Пенкиной, когда у меня такое же горе, как и у нее. Кажется, с прошлой недели мы с тобой уже не чужие друг другу люди! – глядя в его лицо, Лариса вообще-то не замечала в нем ничего не только родного, но даже и приветливого, но все же спросила: – Разве не так?
– Знаешь, Лариса, – взволнованным после собственного признания голосом сказал Толоконников. – Я знаю, что записку мне написала не ты. Так что…
Разоблаченная Иволга спешно повернулась на каблучках и скрылась в недрах школьного коридора. А Ира Пенкина подумала, что все-таки не зря стянула тетради. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. До чего же мудр русский народ! Как приятно в этом лишний раз убедиться!
Субботне-воскресные бдения над книгами про автоматическое оружие и учебниками по ОБЖ принесли Сергею Раскоряде всешкольную известность, на что он тайно и рассчитывал. Автомат Калашникова Серега разобрал и собрал быстрее не только девятиклассника Петрухи Никодимова, но даже быстрее всех одиннад-цатиклассников. Когда потрясенный Николай Васильевич предложил Сереге посоревноваться лично с ним, тот и не подумал отказываться. Учитель ОБЖ закончил сборку на тридцать секунд позже Раскоряки… то есть не Раскоряки, а Раскоряды Сергея Алексеевича! Последнюю сборку-разборку автомата Калашникова вышеозначенный товарищ пару раз провел на бис с глазами, завязанными шарфом Ксюши Воробьяниновой.
Весь понедельник Серега был героем дня и вторник, кстати, тоже. Седьмому «Д» на викторине достались стихийные бедствия и правила поведения в данных экстремальных ситуациях. Серега с ходу отвечал на любые вопросы, касающиеся землетрясений, селей и даже схода снежных лавин. Когда бывший Раскоряка со знанием дела рассказывал, как определять стороны света и направление движения по звездам, старенькая учительница географии Юлия Матвеевна, которая была в жюри, даже умильно прослезилась и долго хвалила его.
Таким образом, к среде второй недели «Зарницы» седьмой «Д» по баллам догнал восьмой «Г». Разрыв с девятым «А» сократился и составлял всего лишь каких-то жалких пятнадцать баллов.
– Смотрите у меня! – Джек показал одноклассникам увесистый кулак. – Чтобы никто и не подумал сорвать кросс или эстафету! Лично буду следить за всеми!
На кросс Митя Толоконников шел как на публичную казнь. Его, конечно, поддерживала Ира Пенкина – и добрым словом, и нежным взглядом, но совершенно неизвестно, каким станет ее взгляд, когда Митя при всех самым жалким образом сойдет с дистанции. Они, конечно, теперь навечно связаны с Ирой клятвой, но кто знает, на сколько Пенкиной хватит. Может, вовсе и не навечно. Они дружат-то всего несколько дней. Так быстро человека не узнаешь. Вот если бы у Мити был брат-близнец, который неожиданно вдруг нашелся бы, тогда можно было бы его, как в сказке, спрятать в кустах перед финишем, и – все в порядке! Брат-близнец не стал бы выходить первым, он дождался бы, пока прибежит основная масса одноклассников, и финишировал бы вместе со всеми. Но… брата-близнеца не было. И вообще никакого брата не было, даже и не близнеца.
Старт мальчиков седьмого «Д» был общим с седьмым «В». Это – чтобы Мите позора было побольше. Участники выстроились в одну линию возле школы и после свистка физрука рванули к скверу напротив, который должны были обежать два раза, что и составляло пятьсот метров.
Митя отстал почти сразу же и оказался в пятерке таких же малосильных кроссменов, как и он сам. На кричащих и свистящих зрителей он старался не реагировать, так как знал, что очень скоро от них скроется. На одном из своих поворотов трасса почти вплотную прилегала к забору зонтичной фабрики. Там зрителям стоять было негде.
Именно на этом повороте его догнал запыхавшийся и багровый лицом Сеня Головлев.
– Слышь, Митяй, – еле продышал он. – Давай рванем через сквер. Хоть немного сократим дистанцию…
– С ума сошел! – бросил ему Митя, хотя предложение Головлева ему сразу понравилось.
– Так мы же не ради себя…
– Как это?
– Так это! Мы – ради класса. Ну… чтобы не последними… Джек наверняка одобрил бы…
– Думаешь?
– Уверен…
Митя Толоконников не стал больше ничего спрашивать, а мгновенно юркнул в кусты прямо перед тем, как надо было бы выбегать из-под сени зонтичной фабрики. С необыкновенным проворством Головлев шмыгнул за ним и тут же повалился на начинающую желтеть траву под куст шиповника, не обращая никакого внимания на его колючки. Митя тяжело опустился рядом. Они подождали, пока мимо пробегут последние участники, потом минут пять отдохнули и принялись совещаться, что делать дальше. Головлев предлагал пробраться сквозь кусты к финишу.
– И как ты себе представляешь наш выход? – усмехнулся Митя. – Думаешь, когда ты покажешься из-за кустов, тебе за это медаль дадут?
– А что ты предлагаешь?
– Предлагаю дождаться второго круга и выбежать сразу после лидеров, потому что к финишу мы как раз опять отстанем на приличное расстояние, что будет для нас в самый раз.
– Может, ты и прав, – сказал обрадованный такому решению вопроса Сеня, но глаза его почему-то вдруг мгновенно остекленели от страха.
Митя повернул голову в направлении головлевского взгляда и похолодел. Прямо против них стояла Сильва – мерзкая злющая дворняга, которую все вокруг грозились свести на живодерню за гадкий нрав, но так и не вели, потому что побаивались к ней приближаться. Сильва для начала пару раз негромко взлаяла.
– Если мы сейчас с тобой побежим, – прошептал Сеня, – то либо финишируем первыми, либо…
– Либо эта псина разорвет нас на куски, – таким же шепотом закончил Сенино предложение Митя.
– Что ты предлагаешь?
– Нет у меня никаких предложений…
Сильва еще несколько раз пролаяла и угрожающе зарычала.
– Сильвушка… Холёсенькая псинка… – засюсюкал Сеня, забиваясь в колючие кусты все глубже и глубже. – Иди-ка лучше домой!
– У нее, Сенька, везде дом, – напомнил ему Митя.
Сильве, похоже, это замечание не понравилось. Она оскалила зубы и, продолжая злобно рычать, начала приближаться к мальчишкам.
– У тебя случайно нет для нее чего-нибудь вкусненького? – жалобно спросил Митю Головлев.
