октября. Пожалуй, это разбирательство под названием «Процесс вдовы Капет» не имело себе подобных.
Перед судьями предстала подурневшая и рано состарившаяся, почти седая королева, бывшая ослепительная красавица. Теперь ее вынуждали дать полный отчет о прошлой жизни Фукье-Тенвилю. Обвинительный акт Мария Антуанетта получила ночью перед этим заседанием. Какая буря чувств бушевала в ее душе, какими словами описать состояние человека, в судьбе которого произошли столь поразительные перемены? Пожалуй, в этот момент остается только молчать.
Это был странный процесс, на котором присутствовали уже почти не люди, а привидения, за каждым из которых уже стоял ангел смерти, и это касалось всех – и обвиняемой, и ее обвинителей. Все они – и те, кто оправдывал, и те, кто нападал, – уже словно стояли на краю Стикса, и каждого уже ждала гильотина. Как жалко выглядел желающий представить себя ярым патриотом граф д’Эстен, бывший аристократ древнего рода, который на вопрос, знает ли он обвиняемую, одарил присутствующих улыбкой иезуита и, слегка поклонившись в сторону Марии Антуанетты, ответил: «Да, я знаю мадам».
Здесь промелькнул и Манюэль, бывший патриот, теперь уже отвергнутый своими прежними сторонниками, человек, которому происходящее было противно до тошноты; здесь прошла вереница некогда блестящих министров. Многие хранили почти аристократическую холодность, которой остались потом верными даже, вероятно, и в аду. Патриоты нападали с яростной глупостью, достойной какого-нибудь капрала. О чем только не говорилось в этот день и какие только грехи не приписывались той, которая проиграла свою игру: и заговоры, и интриги, и, как их следствие, – резню в сентябре. Теперь прежняя королева должна была ответить за все только потому, что ее ставка была бита.
Несмотря на полное одиночество и беспомощность, в эти ужасные дни Мария Антуанетта нисколько не утратила присущей ей величественности и благородства. Она была совершенно спокойна, и ничто в ее лице не дрогнуло, когда ей зачитывали омерзительный обвинительный акт.
Говорят, время от времени ее пальцы шевелились, как будто она играла какую-то неведомую музыкальную пьесу на невидимом клавесине. Революционный бюллетень свидетельствует, что ответы королевы были очень разумными, исполненными достоинства, предельно краткими и решительными и при этом с неким легким оттенком презрения к обвинителям. Когда ее, например, спрашивали: «Вы продолжаете упорствовать, отрицая этот факт?», она спокойно отвечала: «Я не стремлюсь упорствовать; для меня главное – сказать правду».
Только Эберу удалось спровоцировать эту мужественную женщину на проявление эмоций, но какая женщина осталась бы равнодушной, если бы на нее возвели такую страшную клевету, как половая связь с собственным малолетним сыном и его растление? Такими предположениями редко осквернялась человеческая речь.
Один из судей потребовал от королевы, гордо хранящей молчание, непременно ответить на эту гнусность, потому что иначе он расценит подобное молчание в качестве знака согласия. Ответ королевы, взволнованный и исполненный благородства, сохранили для нас судебные протоколы: «Я потому не ответила, – сказала Мария Антуанетта, – что сама природа отказывается отвечать на заявления подобного рода, которые порочат мать. Я призываю в свидетели всех матерей, которые здесь находятся!».
И действительно, даже страстные патриотки возмутились, поскольку вопрос Эбера оскорблял их собственное естество в той же степени, что и обреченную королеву. Узнав об этой глупости Эбера, Робеспьер пришел в неистовство. Он буквально метал громы и молнии, проклиная идиотизм слишком рьяного своего сторонника. Таким образом, безобразная ложь Эбера рухнула всей тяжестью на его же собственную голову.
Разбирательства и бесконечные допросы продолжались в течение двух суток. Наконец в среду, под утро, Марии Антуанетте был вынесен и без того предопределенный смертный приговор. Судья спросил напоследок: «Желаете ли вы сказать еще что-либо?». Измученная бесконечной чередой несчастий и нескончаемой судебной процедурой, королева только молча покачала головой. Эта ночь подходила к концу, как и жизнь. Свечи таяли и оплывали в осенней темноте мрачной комнаты, обещая впереди день, пробуждение и, быть может, вечную жизнь, более счастливую в более счастливом, другом мире. А этот холодный и беспощадный мир королева предпочла покинуть, не произнося более ни слова.
О чем Мария Антуанетта могла думать в эти последние часы своей жизни? Быть может, о том, какими разными могут быть процессии одной и той же королевы. Быть может, о том, как 23 года назад она въезжала в столицу Франции. Ей тогда было всего 15 лет, очаровательной, поистине упоительной эрцгерцогине, юной жене дофина Людовика. Какие надежды тогда переполняли ее, сколько женщин откровенно завидовали ее счастью!
Историк Вебер вспоминал об отъезде Марии Антуанетты из ее родной Вены: «Поутру супруга дофина оставила Вену. Весь город высыпал, сначала с молчаливой грустью. Она показалась; ее видели откинувшейся в глубь кареты, с лицом, залитым слезами; она закрывала глаза то платком, то руками; иногда она выглядывала из кареты, чтобы еще раз увидеть дворец своих предков, куда ей не суждено было более возвратиться. Она показывала знаками свое сожаление, свою благодарность доброму народу, столпившемуся здесь, чтобы сказать ей „прости“. Тогда начались не только слезы, но и пронзительные вопли со всех сторон. Мужчины и женщины одинаково выражали свое горе; улицы и бульвары Вены огласились рыданиями. Только когда последний курьер из сопровождавших отъезжающую скрылся из виду, толпа рассеялась».
А вот как описывают последнюю процессию этой прежде-временно поседевшей королевы авторы книги «Два друга свободы»: «Через несколько минут после того, как окончился процесс, барабаны забили сбор во всех секциях; к восходу солнца вооруженное войско было на ногах, пушки были расставлены на концах мостов, в скверах, на перекрестках, на всем протяжении от здания суда до площади Революции.
В одиннадцать показалась Мария Антуанетта. На ней был шлафрок из белого пике; ее везли на место казни как обыкновенную преступницу, связанную, в обычной повозке, в сопровождении конституционного священника в гражданском платье и конвоя из пехоты и кавалерии. На них и на двойной ряд войск на протяжении всего своего пути она, казалось, смотрела равнодушно. На ее лице не было ни смущения, ни гордости. На крики «Да здравствует республика!» и «Долой тиранию», сопровождавшие ее на всем пути, она, казалось, не обращала внимания. С духовником своим она почти не разговаривала.
На улицах Дю-Руль и Сент-Оноре внимание ее привлекли трехцветные знамена на выступах домов, а также надписи на фронтонах. По прибытии на площадь Революции взор ее обратился на национальный сад, бывший Тюильрийский, и на лице ее появились признаки живейшего волнения. Она поднялась на эшафот с достаточным мужеством, и в четверть первого ее голова скатилась под ножом гильотины; палач показал ее народу среди всеобщих, долго продолжающихся криков «Да здравствует республика!».
Иллюзия, любовь и смерть. Шарлотта Корде
История Шарлотты Корде по праву может считаться одной из самых романтичных любовных историй времени Великой французской революции, ведь в ней слились воедино жизнь, смерть и страсть, причем платоническая и безнадежная. В эту девушку, дерзнувшую поднять руку на тирана, влюбился молодой человек по имени Адам Люкс. Правда, Шарлотта так никогда об этом и не узнала, поскольку эта любовь вспыхнула как раз в тот момент, когда девушку везли на телеге к эшафоту, и она, естественно, не могла ни увидеть, ни перемолвиться словом с молодым человеком. Она и догадаться не могла, что станет в последние минуты жизни не только предметом поклонения, но и причиной еще одной трагической смерти.
В любви порой происходят удивительные метаморфозы, а в эпоху сокрушительных революционных перемен, когда все кругом овеяно духом безумства и самопожертвования, человек чувствует и воспринимает все гораздо острее, чем обычно. Скорее всего причиной безумной любви Адама Люкса стала именно безвременная смерть Шарлотты, а полюбив, он больше уже не мог жить. Смерть обоих этих героев была в общем-то бессмысленной, однако только подобная бессмысленность и может порой придать человеческому существованию ту особую, ни с чем не сравнимую красоту и величественность. И Шарлотта, и Адам с восторгом принесли себя в жертву, только девушка отдала свою жизнь во имя высоких идеалов, а Адам добровольно, с каким-то восторженным мученичеством пролил свою кровь на алтаре любви.
Мари Шарлотта Корде д’Арман родилась в Нормандии. Ее род был очень древним, но давно пришел в упадок. Отец Шарлотты, ввиду своего бедственного состояния, естественно, был недоволен существовавшим до революции законом о майорате, который предусматривал право первородства и по причине которого он настолько обеднел. Надо сказать, что подобным положением дел были недовольны многие французские дворяне, и существует даже предположение, что именно закон о майорате – по существу закон о неравенстве – стал причиной столь страшных для страны разрушительных потрясений. В результате именно из таких недовольных людей пришли в революцию многие новообращенные, тоже ратовавшие за идею конституции, которая смогла бы защитить народ, а заодно и прочих обездоленных.
Как и ее отец, Шарлотта, воспитывавшаяся в иезуитском монастыре, тоже прониклась вольными идеями о новом, более разумном и справедливом правительстве. Как и многие другие, девушка решила, что монархия во Франции пришла в упадок, превратившись в своего рода паразита, как и его непрочная опора – аристократическое, изнеженное и легкомысленное дворянство.
Известие о том, что монархия рухнула окончательно, Шарлотта приняла с полным восторгом. Конечно, до нее доходили слухи о бессмысленных жестокостях и зверствах патриотов, но девушка была склонна воспринимать их как издержки нормального, здорового процесса возрождения нации. Она была уверена, что беспредел быстро закончится, а на его место заступит мудрое, справедливое правительство. Да и как же могло быть иначе, если депутатов, самых бескорыстных, искренних, верящих в высокие идеалы, избирал сам народ? Ведь большинство этих людей, входящих в партию жирондистов, принадлежат к тому же классу, что и Шарлотта и ее отец, все они прекрасно воспитаны, больше всего на свете они любят родину. Разве могут они подвести? По мнению Шарлотты, это было бы просто немыслимо.
Тем не менее наивная девушка, неопытная в вопросах политики, не могла принять в расчет то обстоятельство, что в новых условиях при возникновении одной партии непременно возникнет и другая. Такая партия существовала и в Национальном собрании, более непримиримая и агрессивная, нежели жирондисты, – партия якобинцев, возглавлял которую устрашающий триумвират, положивший начало тотальному террору, – Робеспьер, Марат и Дантон. Они были настолько же безжалостны, как ангел из Апокалипсиса, который придет судить всех живых и ни для кого не найдет оправдания. Они не знали значения слова «компромисс». И если Жиронда хотела видеть свою страну свободной республикой, то действия якобинцев были направлены на то, чтобы снискать популярность у люмпенов, и, следовательно, политическая программа патриотов, если ее вообще можно было так назвать, все больше и больше напоминала безумную анархию. Естественно, что относительное равновесие в Национальном собрании носило временный характер: партии начали воевать друг с другом. Жирондисты, в большинстве своем люди действительно честные, не могли долго молчать, видя перегибы в деятельности ярых патриотов, тем более что те все менее напоминали временные и превращались на глазах в тотальный террор. Лидеры Жиронды прямо объявили Марата виновником сентябрьской резни. «Друг народа» при поддержке якобинцев и чумазых дам из предместий был оправдан поистине триумфально, и это оправдание стало началом краха Жиронды. Очень скоро около 30 депутатов были изгнаны из Парижа в провинцию. Жирондисты все еще надеялись спасти страну, поднять на защиту рушащихся идеалов революции армию и с этой целью отправились в Кан.
Большинство из этих людей были красноречивыми агитаторами и несравненными литераторами, а потому они с успехом распространяли среди населения памфлеты, произносили зажигательные речи, имевшие колоссальное влияние. Они находились буквально в двух шагах от успеха – всенародного восстания против безумных упырей-узурпаторов, захвативших во Франции власть, если бы…
