— Знаете, как они происходят?
— Да, хотя лишь в общих чертах. Хирурги изолируют сердце и легкие, а кровь пропускается сквозь аппарат, называемый искусственным легким или оксигенатором, где во время операции, производимой хирургом, происходит процесс обогащения крови кислородом и освобождения ее от углекислоты.
— Так. Еще один вопрос. Вы знаете также о том, что под водой приходится дышать более плотным воздухом — его давление помогает грудной клетке расширяться. Вы говорили об этом с Климентом. Но играет ли этот более плотный, сжатый воздух какую-нибудь роль в процессе дыхания?
— Нет, кровь всегда поглощает одно и то же количество кислорода независимо от давления. Даже больше, кислород под давлением свыше 2,3 атмосферы, что соответствует глубине 13 метров, становится ядовитым; поэтому в опытах с глубинными погружениями, обычно применяются специальные газовые смеси, в которых процентное содержание кислорода гораздо ниже нормального.
— Очень хорошо. Представьте себе человека, который спускается под воду и дышит не своими легкими, а искусственными, где его кровь всегда обогащается одним и тем же количеством кислорода. При таком способе можно избежать многих трудностей: одного баллона со сжатым кислородом хватит на очень длительное пребывание под водой, расход его не зависит от глубины, и ваша арифметика тут ни к чему. Кровь начнет циркулировать по кровеносным сосудам, легкие не будут работать, организм будет предохранен от вредного воздействия воздуха. Представляете себе?
— Откровенно говоря, нет, — ответил я, и Васев сделал движение, означавшее, вероятно: «Я же говорил тебе, он упрям, как осел». — Я видел снимки таких операций, — продолжал я. — Грудная клетка вскрыта, больной находится без сознания, и…
— Не нужно подробностей, — терпеливо произнес Каменов. — Сейчас мы ставим вопрос чисто теоретически. Возможно ли подобное дыхание?
— Мне кажется, что здесь есть некоторые препятствия. Впрочем, я оговорился: препятствие только одно. В такой ситуации или легкие у человека будут пустыми, или во всяком случае не смогут поддерживать равенства давления между воздухом в них и внешней средой, и грудная клетка расплющится под тяжестью воды.
Доктор Каменев долго смотрел на меня, потом сказал:
— Однажды при мне из воды вытащили утопленника с глубины более ста метров. Грудная клетка у него не была расплющена. Чем вы это объясните?
— Очень просто. Легкие у него были полны воды, а вода практически несжимаема, независимо от давления. Именно она и поддерживала внутреннее давление в грудной клетке и предохранила ее от повреждений.
— Отлично! Если легкие нам не нужны для дыхания, мы можем заполнить их жидкостью — например, физиологическим раствором. Тогда в грудной клетке будет поддерживаться необходимое внутреннее давление, дыхание будет совершаться через «искусственное легкое», и для человека станут доступными любые глубины.
Я промолчал. Все услышанное мною было настолько фантастично и в то же время настолько правдоподобно, что в голове у меня был настоящий хаос.
— Вы убедили меня, — сказал я наконец, — но не могу не сомневаться. Как сын нашего лишенного романтики XX века, я научился верить только тому, что вижу собственными глазами…
И тут Климент Васев, этот замкнутый и необщительный человек, сделал мне неожиданное предложение.
— Вы можете сами испытать это на себе, товарищ Смилов, если решитесь на маленькую операцию. — Он расстегнул рубашку и показал над левой ключицей заплатку из гибкого пластика. Пониже виднелись два небольших вздутия — вероятно, места, где был перехвачен кровеносный сосуд. — Как видите, действительно маленькая операция.
— Не нужно меня убеждать! — крикнул я. — Согласен на все что угодно, даже если отрежете мне руку! — И, подумав, добавил: — А вы не боитесь обнародовать подробности?
— Теперь уже нет причин молчать, — ответил Васев.
— Но только неделю назад вы отказывались сказать хоть слово?
— С тех пор кое-что изменилось. Сейчас я могу говорить.
И тут, за стаканом горячего чая в покачивающейся кают-компании, я наконец-то узнал все.
Идея принадлежала доктору Стефану Каменеву. Еще студентом он увлекался проблемами, связанными с изоляцией сердца и легких. Потомок семейства, веками неразлучного с морем, он уже думал о возвращении туда человека, но не в оковах тяжелого скафандра, не в стенах неприступного батискафа, а свободного, независимого, «как рыба среди рыб». Над этим он работал целые годы. Ему удалось открыть, что достаточно присоединить аппарат к вене и артерии, а легкие заполнить физиологическим раствором, так как между ним и кровью нет осмотических взаимовлияний. Первым и единственным, с кем он поделился своим открытием, был молодой инженер Климент Васев. И это был как раз нужный ему человек. Климент, «вероятно, способнейший конструктор нашего века», как назвал его Каменев, сконструировал аппарат и другие устройства, решился на операцию и в качестве первого «человека-рыбы» спустился под воду. Позже оба спускались вместе на все большие и большие глубины. Во время одного из таких погружений они и нашли античный корабль, из которого извлекли рукопись Клитарха.
— Но почему же тогда вы молчали? — спросил я.
— Потому что тем временем произошло несчастье, — ответил Васев. — В одном из недавних погружений маленькая техническая неисправность чуть не стоила Стефану жизни. Он выздоровел, но лишь после почти трехмесячного лечения. Мы же хотели дать людям не суррогат, а технически совершенный прибор для покорения глубин. Сегодняшний опыт показал, что у нас все готово.
— Как! — воскликнул я. — Вы не можете подарить…
— Конечно, — прервал меня Каменев. — Мы не можем примириться с мыслью, что сейчас большая часть населения Земли голодает, тогда как в Мировом океане есть неисчерпаемые источники пищи и другие богатства. С помощью нашего аппарата мы вернем их людям!
Через три дня (опять «три дня», словно это мой рок) состоялась операция. Страха я не чувствовал, на поверку все оказалось легким. Мне дали наркоз, а когда вернулось сознание, я увидел, что над правой ключицей у меня двумя резиновыми лентами прикреплен аппарат величиной с детский кулачок. Гибкий шланг связывал его с двумя баллонами, расположенными в удобной сумке на груди. Я не ощущал никакой боли, только голова чуть-чуть кружилась. Доктор Каменев терпеливо ждал, пока кончится действие наркоза, и сказал ободряюще:
— Нужно полностью доверять аппарату, Страхил. — Мы были уже на «ты». — Он сделан из высококачественных материалов, с высокой степенью точности. При средней физической нагрузке запаса кислорода в баллонах хватит на пятьдесят часов, то есть на двое суток.
Только тогда я сосредоточил внимание на себе. И был поражен: я не дышал! Чувствовал себя отлично, был бодрым, работоспособным, но легкие у меня бездействовали.
Даже никакой потребности в дыхании не было.
Не успел я ничего ответить, как вошел Климент и начал с места в карьер:
— Ну, довольно болтать! «Камчия» выходит через двадцать минут! Готовьтесь!
Стефан выключил мой аппарат, чтобы я не расходовал кислород из баллонов. Потом мы погрузили в такси ящики с приборами (теперь они уже не были для меня тайной) и помчались к пристани. Матросы и капитан «Камчии» встретили нас (и меня тоже), как старых друзей, помогли нам выгрузиться, и вскоре мы снова плыли. Но теперь все было по-другому: ветер настолько стих, что вымпел уныло повис на мачте, солнце разливало вокруг живительные лучи, а море, словно утомленное недавней бурей, ласково плескалось у бортов корабля.
Я не отличаюсь исключительной храбростью, но — могу похвастаться — и не трус. Во всяком случае, мысль о предстоящем фантастическом погружении в глубины Черного моря не вызывала у меня особенной тревоги: ночь я спал, как младенец, и не видел снов. И когда утром толстый корабельный кок пришел меня будить, мы уже были на назначенном для спуска месте, а Стефан и Климент надевали скафандры.
Я разделся и с помощью боцмана натянул на себя тонкий, легкий костюм. От него исходила приятная теплота. Оба мои спутника за все это время не проронили ни слова и молча следили за моими действиями. Когда я оделся, доктор снова включил мой аппарат, и я опять испытал странное ощущение, что живу не дыша. По крайней мере, я не дышал в общепринятом смысле слова. Потом я понял, почему Стефан и Климент молчат. Перед тем как натянуть мне на голову капюшон костюма, Стефан ввел в мои легкие небольшой зонд и наполнил их физиологическим раствором с примесью каких-то веществ, предотвращающих раздражение. Только тогда мы все трое надели ласты, маски с лампочками на лбу и подвесили к поясам ножи.
Пока мы готовились, капитан поднялся на мостик и с секстантом в руках еще раз проверил координаты.
— Мы стоим точно над кораблем, — сказал он. — Пусть мне отрежут усы, если я ошибся больше, чем на двадцать метров. — Он был совершенно невозмутим, но вообще-то рисковал немногим — усов у него не было…
Климент Васев махнул рукой в сторону моря. Признаюсь, это был единственный момент, когда мне стало страшно. Но отступать не хотелось, а взгляды моих спутников были такими требовательными, что я поспешил спуститься в воду. Васев и Каменев последовали за мной. Мы дали знак, что чувствуем себя хорошо, нырнули вглубь, и море поглотило нас. С этого момента я стал «человеком-рыбой».
Полная легкость в движениях, никаких затруднений — таковы были мои первые ощущения. Я словно перестал быть сухопутным существом и чувствовал себя, как рыба в воде.
Мы постепенно опускались в глубину, играли с рыбами, дразнили ленивых медуз. Постепенно вокруг стемнело, желтые костюмы Климента и Стефана начали зеленеть, потом сипеть и в конце ь; онцов полностью слились с фоном. Когда нас окружил полный мрак, мы зажгли прожекторы и продолжали спускаться все ниже и ниже. Климент приблизился ко мне с глубомером в руке. Стрелка показывала 200 метров.
Я понял, что он хотел мне сказать: отсюда начинался глубоководный слой, насыщенный сероводородом и лишенный всякой жизни. Но для нас он не был преградой, и мы отважно проникли в него.
Не знаю, продолжался ли спуск минуту или час, но вот перед глазами у меня появилось дно, серовато-желтое, пустынное, монотонно-ровное, с каким-то особенным жирным отблеском. Климент снова показал мне глубомер. Я не поверил собственным глазам: 540 метров! Я находился на глубине, которая считается для человека недостижимой, а чувствовал себя прекрасно, словно сидел в редакции за собственным столом.
Стефан сверился с компасом у себя на руке и дал нам знак следовать за собой. Мы поплыли за ним. Капитану можно было не бояться за свои усы: не прошли мы и двадцати метров, как в свете прожекторов возникли неясные очертания, причудливые зубчатые формы, похожие на полуразрушенную стену. Мы приблизились. На дне, полузанесенный песком и тиной, появился окаменевший деревянный корпус античного корабля, а рядом торчали две очень современные лопаты.
Вход в помещения корабля снова занесло, и пришлось взяться за лопаты. Мы работали попеременно и через час снова отрыли проход. Я думал, что мы войдем немедленно, но мои спутники знаками объяснили, что нужно подождать, пока осядет муть. Это время мы использовали для отдыха и обеда. Пища наша
