– Вот видишь, – заметила она вне всякой логики. – Ты даже не знаешь. – И повернула горячими ладонями мою голову: – Гляди на меня, бандос. Тебя что-то держит?… Женщина?…
– У меня нет женщины.
– Тогда что?
– Работа.
Лучше бы я этого не говорил.
– Работа!.. Не смеши… – презрительно фыркнула Нюрка. – Кто это доказал, что человек создан для работы?… Тоже мне, нашел дурочку! Адаму и Еве в голову не приходило вставать по утрам по заводскому гудку!..
– А мы Адам и Ева? – спросил я с тайной надеждой.
– Работа!.. – еще сильней разозлилась Нюрка. – Ты давно можешь купить приличный домик на Кипре или во Флориде. Ты можешь купить гражданство Австралии или Канады, забыть обо всем!.. У тебя морщинки пошли вокруг глаз и уголок рта сжат неприятно, вот тебе вся твоя работа!.. А рано или поздно ты и это все потеряешь!..
Любовь среди развалин.
Никак иначе я не мог это назвать.
Я попросту не понимал, что со мной случилось. Нюркины слова не получали во мне отклика. Раньше я отвечал на любое ее слово, на любой жест, на улыбку послушно, как камертон. А сейчас ничего. Глухо, как в Марианской впадине. Устав ругаться, мы падали в постель и обдирали шкуру друг с друга. Только постель избавляла нас от унизительных объяснений. «У тебя женщина?…» – будто какая-то женщина могла оторвать меня от Нюрки. «Ты не полетела со мной в Индию?…» – будто это могло оправдать наше состояние.
Команду я временно распустил.
Ксюша и Лазарь улетели в Энск, а Леха устраивал дела с московской квартирой. Я теперь вполне мог жить там. Это сэкономило бы немалые деньги, но оплачивал гостиницу не я, к тому же, пустые комнаты меня пугали. Еще я боялся того, что Нюрка мгновенно перенесет туда свои чемоданы, а у меня духу не хватит их выставить.
Нюрка приходила ко мне каждый день.
Она ничего не боялась. Она все разрушала. Она вела себя так, будто завтра нас вообще не будет, но при этом твердила одно и то же: улетим в Париж! улетим в Париж! – будто в этом проклятом Париже все у нас могло встать на прежние места. Я задыхался в Нюркиных нежных руках и забывал все только что сказанное. Но стоило схлынуть страсти, все унизительно возвращалось.
Из Энска звонил Лазарь.
Я устраивался с бокалом в кресле, а Нюрка смотрела на меня из постели почти ненавидяще и злобно комментировала каждую фразу. Под этот аккомпанемент я узнавал энские новости. Майор Федин пошел на повышение («Скотина!»), а Филин все еще в лагере («Пусть там и сгниет!»). Дочь Филина приезжала из-за бугра и виделась с отцом, но происходило это не в Энске, а где-то на юге Свердловской области («Там пусть и остается!»). Иваныч-старший ушел на пенсию, Иваныч-младший старательно лечится, в городской психушке у него собственная палата с телевизором («Хоть на лечение заработал!»)… А Костя Воронов, как ни странно, до сих пор не прогорел, больше того, сильно расширил свою маленькую торговую империю. С помощью энергичного южного родственника многочисленные магазинчики, кафе, ночные клубы бывшего таксиста уверенно расползлись по всему левобережью, именно там Костя чувствует себя особенно уверенно…
«Долгана помнишь? – весело кричал в трубку Лазарь. – Не зарезали Долгана, не ушел он в монастырь. Вроде одумался, четыре года никакого алкоголя не брал в рот, скромную девку нашел, занялся челночным бизнесом, да черт дернул его полететь с этой девкой в Анталию. Дня три вел себя молодцом, потом сгубили его голые бабы. Ну, знаешь, топ-лес, груди до пояса. Долган сунул своей девке камеру, сними, дескать, меня в компании с девчонками. А девка обиделась, убежала в гостиницу, дескать, у нее чистая любовь. А Долгану что? Он пацан реальный и правильный. Он одну девчонку обнял, другая села ему на шею, третья фотографировала. Там голых грудей было, никто не разберет! Потом забрал Долган камеру и отправился мириться со своей девкой, но по дороге попал на рекламное шоу: бесплатно подавали легкое красное вино. Ну, что такое легкое красное виноградное вино для сильного человека, не пившего почти четыре года, да еще на халяву? Долган сходу проглотил литр и очень даже хорошо пошло, ну, прямо замечательно пошло. Когда его девка, обеспокоенная отсутствием провинившегося правильного пацана, отправилась его искать, Долган пил уже джин без тоника и в упор никого не узнавал. Ну, с помощью санитаров загрузили Долгана на энский борт, а дома посадили на цепь, как собаку. Долган по проволоке бегал в сортир. Думали, отойдет, вернутся к нему остатки ума, но как-то ночью Долган сорвался и с цепью на шее в одних трусах сунулся к ближайшему киоску. „У вас водка какого разлива?“ Ни денег, ни ценностей у человека, одни только трусы и цепь. „Мариинского разлива!“ – „Дайте одну“. Девица протянула бутылку, Долган ее вскрыл, раскрутил и выпил одним махом. „А другой разлив есть? Куйбышевский, например?“ – „А у вас есть деньги, молодой человек?“ Короче, сдали Долгана в психушку. Девка его бросила, бабки он спалил. Живет теперь у деда Серафима на пасеке. Помнишь такого? Подобрал Долгана дед Серафим чуть не в канаве, отмыл, пригрел. Сейчас на пасеке у деда Серафима таких, как Долган, человек пять живет. Говорят, дед Серафим как-то летал в Москву и после этого слетел с нарезки. То ли секту какую-то основал, то ли в обществе решил пожить на старости, кто знает? Но у деда Серафима теперь разные люди бывают. Самые уважаемые. Ты не поверишь, – заржал Лазарь, – говорят, у деда Серафима даже губернатор бывает».
«А Долган что?»
«Ну, что, Долган? Долган чай подает. Тоже вроде вращается в высшем обществе».
«Это круто, круто, – кивал я, не обращая внимания на злобный Нюркин комментарий. – Всем счастья хочется. Пусть живет при Серафиме. Я деда знаю, при нем Долган лишнего базарить не станет. А раз так, то и пацаны его не зарежут, и за решетку он не залетит».
И все время я чувствовал на себе ненавидящий взгляд Нюрки.
С Петром Анатольевичем я почти не встречался.
Что-то встало между нами после удачно проведенной работы в Ачинске.
Не знаю что, не берусь гадать. Может, не понравились Большому человеку какие-то рекомендации, хотя ясно было, что работу мою он ценит… Нюрка улетела в Париж, с ее отлетом вернулись головные боли. Невропатолог, у которого я консультировался, озабоченно покачал головой: «Это нервы, батенька, нервы. И знаете, почему?» – «Ну?» – «Скрытая вина в вас говорит, вам высказаться надо. Потаенная, незаметная вина, батенька, сжирает иногда быстрее, чем рак, поверьте моему опыту. – И вкрадчиво (денег ему хотелось) спросил: – Хотите поговорить по душам?»
Я не хотел.
Невропатолог, как и я, работал на Петра Анатольевича.
Надо было лететь в Энск. Надо было заняться командой. Несколько раз звонили с Кипра, но звонки срывались, я не мог понять, кто так энергично меня добивается. Надо было позвонить Валентину Якушеву. Мне как-то пришло в голову, что он по своим налаженным каналам может что-то узнать о неизвестном джазисте Шурке. Сакс мне иногда снился, но позвонить Валентину я все как-то не успевал. В те дни мне трудно было сосредоточиться на чем-то одном. Странное оцепенение охватило меня. Ну, что, правда, изменится от того, если я улечу в Энск? Ну, что изменится от того, что я узнаю, куда исчезло из могилы тело неизвестного джазиста? Может, и мне поселиться на пасеке деда Серафима?
Ничего не происходило, Нюрка не выходила на связь (я еще не знал, что она беременна), я ничего не делал. Казалось, так может длиться вечно, но постепенно что-то прорастало в сознании. Интуиция подсказывала: не надо никуда лететь, не надо ничего делать, сиди в гостинице – жди. Наверное, поэтому я позвонил однажды дежурному по этажу:
«Ямаха» нужна.
Дежурный меня уважал (кормился при мне), откликнулся сразу:
– Это мотоцикл, Андрей Семеныч?
– Какой к черту мотоцикл? По номеру на нем гонять? Гитару.
– Не уверен, что мы располагаем гитарой, но для вас, Андрей Семеныч… Конечно, решим проблему…
– Сколько времени понадобится?
– Может, полчаса?
– Это много, – предупредил я. – За полчаса я могу напиться.
– Мы успеем, Андрей Семеныч.
Наверное, мальчики дежурного уже мчались к знакомым музыкантам. Попроси я мотоцикл, мне и мотоцикл втащили бы в номер. В сущности, так и должно быть в жизни… Бросив трубку, я молча прошелся по комнате, вынул из бара начатую бутылку и снова потянулся к телефону, собираясь заказать ужин.
В этот момент раздался звонок.
Я даже не ожидал, что так быстро схвачу трубку, на это движение у меня ушла какая-то доля секунды. Я был совершенно уверен, что звонит Нюрка, может, уже не из Парижа, может, с Кипра… Она могла. Она все могла… Это Нюрка звонит, был уверен я. Никто другой сейчас не был мне нужен. Я вдруг понял, что все наши раздоры – вздор, не в словах дело. Главное было в том, что мы чувствовали, касаясь друг друга, видя друг друга… Еще я хорошо знал, что Париж или даже Кипр все это вовсе не так далеко, как обычно считают… Я готов был заорать на Нюрку, почему это она все еще сидит в своем дурацком Париже, что там делает? Я даже рот раскрыл, чтобы заорать: «Дура!», но хорошо, что не заорал, потому что на другом конце провода раздался характерный смешок:
– Андрей Семенович, здравствуйте. Это Анатолий Борисович говорит. Дело есть. Интересное, нужное дело. Не смогли бы вы сейчас подъехать? Пропуск я уже заказал.
