плачет, рвется, Серега, ну не могу, так хочется петь! Гляжу, в переходе стоит мужик с гармошкой. «Наверх вы, товарищи, все по местам!» Как в сердце смотрел, святой человек. Я прислонился рядом к стене и подтянул. Да так хорошо, что народ, не поверишь, собрался вокруг нас, как собирается вокруг депутата Собчака на митинге. Уж я в политике разбираюсь, – похвастался он. – Мы с гармошечным мужиком весь репертуар пропели – от «Шумел камыш» до «Интернационала». Нам проходящие мимо заслуженные коммунисты деньги бросали. Набралась полная шапка. Гармошечный мужик поделил поровну и говорит: «Завтра, Алешка, будь здесь, как штык! Мы с тобой на большие дела способны!» Ну, я деньги взял, а тут эта подваливает. Ну, которая без лифчика и в сапогах.
– Так и шла по переходу? – не поверил Сергей.
– Ты что! – возмутился Леша. – Что мы, не люди? Шла она в полной сбруе, во всех своих спасательных поясах. Я дома, пока расхомутал подругу, выпил почти полбанки. Но ты ведь знаешь, для меня этих сложностей нет, – намекнул он. – Вычислим – задавим! Это утром она успела только-только натянуть сапоги. Я на нее гляжу, не такая уж глупая, какой показалась с первого взгляда. Гораздо глупее! – похвастался Леша. – Сидит, обутая выше пояса, и молчит. Не-е-т… – бесстыдно протянул, покачал круглой головой Леша. – Прав был Егор Кузьмич. Круто падает нравственность.
Рассказывая о своих приключениях, шумно сопя, шумно сморкаясь в огромный клетчатый платок, Леша, тем не менее, умудрился очень быстро и очень толково загрузить «семерку». Проверив пинком показавшийся ему подозрительным баллон, он пожаловался:
– Теперь ведь, куда ни ткнись, одни бляди.
– Да ну, – не поверил Сергей. – Это, наверное, тебе такие попадаются.
– Ну, не знаю. Может, и так, – миролюбиво, но шумно согласился Леша, выворачивая с Красноказарменной на Шоссе Энтузиастов. – Я вообще-то везучий. У меня одна такая баба была, что ты не поверишь. Жизнерадостнее любого психа. Я с ней ночью познакомился. Прямо на улице. Шел дождь, темно, ни хрена не видно, а сердце поет, Серега, ну вот поет сердце, а у нее, слышу, тоже голос как у медведицы. Сильно понравился мне ее голос. Я, помню, еще подумал, такая мощная, да она за женскую честь всю ночь будет бороться! С таким голосом бабы, как правило, не подводят. А мне как раз хотелось пободрствовать. Я так заторопился, что даже свет не стал включать дома. Все на ощупь, все руками, прямо как в каменном веке! Ну, сам знаешь, как это бывает, – намекнул он. – Вычислим – задавим! Ну, шерсть там, входное-выходное отверстия, и все такое прочее. Под утро она уже прямо по мне ползала, как таракан в Сверчковом переулке. То ли у нее четыре руки, то ли четыре ноги, я так и не понял, но свет ни разу не включил. Пускай, решил, останется светлой тайной. – Он неодобрительно покачал головой: – Не то, что вчерашняя… Из-за вчерашней я черепаху забыл покормить… Живет у меня черепаха, – пояснил он Сергею. – Я на нее ронял молоток, в ванне ее било током, а ничего, ползает. Теперь решит, дура, что я сбежал.
– Черепахи медленно думают.
– Да хрен с ними, с черепахами, – согласился Леша. – Главное, чтобы они медленно переваривали. – И завистливо осмотрел прущую по шоссе колонну автомобилей: – Нам бы с тобой, Серега, кемпер. Вон, идет впереди… Видишь, какие бывают хорошие фургончики на колесном ходу? Нам бы такой. Мы бы с таким всех вдоль трассы раком поставили!
Сергей кивнул.
В данный момент его интересовал не кемпер.
В данный момент он прикидывал, где надежней в «семерке» припрятать аппаратуру?
– Да не бери ты в голову! – шумно успокоил Леша. – Что я, первый раз еду? В моей машине укромных местечек больше, чем карманов на куртке. Припрячем и шокеры твои, и джокеры. Все припрячем.
– А валюта?
– Ну, задекларируем баксов по двести – для престижа, эстонцам этого вот так хватит! Эстонцы любят престиж. Им хоть кол на голове теши, так они престиж любят.
Леша фыркнул и несколько принизил тон:
– Лошади Пржевальского!
Дорога
Восемьсот километров до эстонской границы Леша покрыл, практически не умолкая. Даже усадив за баранку Сергея, он ни на минуту не прекращал комментировать столь ужасавший его факт крутого падения нравственности в родной стране.
– Сперва, значит, борьба за трезвость, – пучил он бесстыдные глаза. – Потом перестройка с гласностью и ускорением. А потом сплошная перестройка без всякого ускорения. Ну, значит, и путч. Сколько ж можно? Вот я, – шумно подтверждал собственные мысли Леша, – как увидел в ящике щеки этого хомяка, министра Павлова, так сразу понял, чьим зерном он теперь собирается набить защечные мешки. Вот я как увидел в ящике его щеки, так сразу понял, что все надо начинать сначала!
– Нашел, кого вспомнить.
– Не скажи, не скажи! Этого хомяка долго еще будут вспоминать! Этот хомяк сразу заглотил много. Он так много заглотил, что у людей дух сперло. Вот у меня, например, бывшая теща. Она отбросила копыта, как только увидела в ящике щеки этого хомяка. Нет, сказала теща, увидев щеки премьера, я больше не хочу жить. И срочно померла. И правильно. Через пару дней ее все равно задавили бы в очередях. Помнишь как люди ломились в сберкассы? – расстроился Леша и полез рукой на заднее сиденье, где валялись газеты. На выезде из Москвы он успел накупить кучу газет.
– Мне нравится изучать, как живет народ, – объяснил он, шурша газетами. – Я вообще много читаю. Как гласность объявили, так я стал много читать. Ну, журналы эти… Демократия… – неопределенно покрутил рукою Леша. – Тут, конечно, каждому свое. Одни читают Пушкина, другие отдел объявлений. Так сказать, живая жизнь. У меня времени на Пушкина нет, сам понимаешь. Но я сочувствую народу. У нас коренной, у нас широкий народ!
Леша сразу наткнулся на что-то интересное:
– Ну, вот что я говорил? Где найдешь такое у Пушкина? Сильный народ у нас, Серега! Сильный и коренной! На него то бывший премьер обопрется защечными мешками, то бывший идеолог попытается вырвать из рук бутылку, а он, народ, ничего, он крепится, он продолжает жить. Да еще как красиво! Вот ты только послушай, значит, – шумно восхитился Леша. – «Требуется баянист-татарин»! Не хрен собачий, а? Не немец и не француз какой-то, а свой коренной русский татарин! Вместе иго переживали. С баяном, опять же, а не с каким-нибудь там банджо. Говорю тебе, народ у нас широкий!
– Или вот, – процитировал Леша: – «Неограниченный заработок, карьера, здоровье»!
Больше всего Лешу насмешило здоровье.
– Гребут нашего коренного мужика, как хотят, а ему хоть бы хны! «Лечу от всех болезней». Лети, лети! От всех не улетишь, – весело пообещал он. – Вот только что обобрали народ до нитки, вот только что попытались вырвать у него бутылку из рук, а он опять выворачивает собственные карманы. А почему? Да потому, что кто-то там обещает новый неограниченный заработок, новые карьеру и здоровье! Понимаешь? И ведь побежит по объявлению наш коренной мужик, – шумно и негодующе покачал головой Леша, – выбросит за чистый обман последние рубли, прикопленные на черный день. Нет, чтобы на эти рубли заказать коренного русского баяниста-татарина да поплясать хорошенько напоследок, нет, наш коренной мужик все спустит за какой-то там неограниченный заработок, за какую-то там новую карьеру да еще, видите ли, за какое-то непредсказуемое здоровье! А вот тебе хрен, широкий коренной мужик! – обиделся Леша. – Если уж если выбирать, то что-нибудь одно. Страна большая, коренных мужиков много, на каждого заработка, карьеры и здоровья не хватит. Лично я, – вызывающе посмотрел на Сергея Леша, – лично я выбираю здоровье!
Он даже постучал кулаком по своей круглой коротко стриженой голове:
– Вычислим – задавим! Подумаешь, заработок! Подумаешь, карьера! Если хочешь знать, я начинал вообще ни с чего. Ни родителей у меня не было, ни образования, ни даже детдома. Вырос сам по себе, без баяниста-татарина. И ничего, нахожусь при хорошем деле, – Леша ласково погладил приборную панель машины. – А все почему? А все потому, что сразу выбрал здоровье, а не пепси, как нынешние психи. А те, кто выбирает карьеру, те вообще… – Леша выразительно покрутил пальцем у виска. – Такие, если и доползают до министерского кресла, то сидеть в нем все равно не могут. Как усидеть, если не срабатывает пищеварение. Вот почему я и говорю всем: здоровье, здоровье, еще раз здоровье! Хоть ты татарин, хоть ты коренной русский мужик, хоть ты министр-баянист, хоть тихий мудрый водила, – видимо он имел в виду себя, – прежде всего, здоровье!
– «Благополучие в ваших руках», – презрительно процитировал Леша, продолжая листать газету. – Будто сам не знаю. Козлы мичуринские! Всегда не любил умных, – искренне признался он Сергею. – Если кто сильно врет, так прежде всего умные. Им выпендриваться хочется, как мне – выпить пива. Слышишь? «На домашнем телефоне – ответственная пенсионерка, в прошлом главный бухгалтер». Спорим, это тоже вранье! Даже чистое!
– Почему?
– Ответственными могут быть только работники!
Сергей усмехнулся.
Логика Леши его забавляла.
– Или вот. «Мужчина сорока лет ищет работу дворецкого». Ты слышишь? – Лешу ужасно передернуло. – Ищет работу дворецкого! Это же педик! Голову даю на отсечение, это чистый педик! «В лесу раздавался топор дровосека, мужик топором отгонял гомосека». Это же про него сказано классиком. Кто только не нападал на нашего коренного мужика! То хомяк с мешками защечными, то противник ненормативной выпивки, то педик среди зимы. Только наши коренные классики сразу секли такое, они никогда не любили педиков. Дворецким, видите ли, хочется ему побыть, трахнуть хочется нашего коренного мужика! В лесу не удалось, рвется к нему в дворецкие!
– А это, слышишь? – несколько даже растерялся Леша. – «Замуж – в Европу, в США, в Австрию, в Канаду, в Австралию, в Новую Зеландию». Даже птицы так далеко не летают, а наши с
Леша вдруг обиделся:
– «Услуги мага». Видел я этих магов! Дури нажрется, ублюдок, и ползает по стене. У него круги перед глазами, зрачки как блюдца, а он прорицает. Я одного такого прорицателя, Серега, бил чугунной сковородой по голове. Не веришь? Не вру! Чугунной сковородой, она еще горячей была. Моя вторая баба пекла блины, а прорицатель приволокся с Федюней, есть такой таксист в Савеловском автопарке. У него геморрой с детства. Блины горячие, мы еще и водочки поддали. Ну я и подмигнул прорицателю: вот, дескать, все хорошо, все получилось, а ты, мол, там говорил! А прорицатель почему-то обиделся. Он, дескать, вообще ничего не говорил, он, дескать, молчал все время! И вообще ему не хочется говорить со мной. Здорово распсиховался. Ну, я ему и врезал. Чтобы наперед не молчал.
– Он что, правда, был прорицатель?
– Может и был. Не знаю.
Выпуклые глаза Леши бесстыдно зажглись:
