навсегда,
Гэри Лисс, дружба с которым впоследствии самым чудесным образом повлияла на мою жизнь, был добрым и общительным парнем, неутомимым искателем приключений. Гэри относился к числу тех бунтарей, которые по-настоящему нашли себя в контркультуре. Во время летних каникул после первого года обучения мы отправились с ним путешествовать в Калифорнию. Там мы наслаждались полной свободой на Сансет- стрип и в Хэйт-Эшбери. В этом раю для «детей цветов» мы познакомились со многими замечательными людьми — такими же идеалистами, как и мы сами. Встречались нам и другие люди - разрушительные, грубые, развращенные или просто жадные до удовольствий, но от таких мы старались держаться подальше.
В 1969 году вместе с лучшими школьными друзьями: Бассуном, Стивом и Гэри я поступил в колледж Майами-Дейд во Флориде. Как и большинство сверстников, я был юн, строптив и жаждал приключений, но именно тогда я стал замечать в себе желание, которое затмевало все остальные, — непреодолимую тягу к духовности. С каждым днем она только росла. Кто-то дал мне почитать книгу «Великие религии мира». Я жадно вчитывался в каждое слово и никак не мог утолить жажду духовных знаний. Позже, читая другие книги, я открыл для себя древний индийский метод безмолвной медитации на священный слог «Ом». Путешествуя вглубь себя, я обнаружил иную реальность, настолько удивительную, что мне не терпелось проникнуть в нее еще глубже.
Как-то утром в студенческом городке колледжа я увидел объявление о лекции, посвященной трансцендентальной медитации. На лекции бородатый длинноволосый американец по имени Майк рассказывал о науке сознания, основанной на учении Махариши Махеш Йоги. Меня это очень заинтересовало. Майк пригласил меня во флоридский Голливуд, где я мог, не принимая никаких обязательств, получить индивидуальную
Семя духовности во мне быстро давало всходы. Но вместе с ними росли и сорняки нетерпимости к ханжеству и фанатизму. Отпустив волосы в знак протеста против общепринятых норм, я стал мишенью для тех, кто ненавидел хиппи, в частности для полицейских. Они регулярно задерживали меня, обыскивали и всячески донимали. Сталкиваясь с неприязнью, которую вызывали мои длинные волосы, вероисповедание и взгляды, я ощущал себя мучеником и немного гордился этим. Я почитал за честь подвергаться гонениям за благородные идеалы. Это было куда лучше, чем разделять мнения толпы и гоняться за модой. Одновременно я стал понимать, что ненавидеть тех, кто ненавидел меня, — значит болеть тем же недугом. Поэтому я стремился разрушить преграды, разделявшие людей, и открыть для себя потаенную суть всех религий, познать единство Бога.
В колледже я увлекся психологией и другими гуманитарными науками, но медитация и музыка всегда оставались для меня на первом месте. В городке Опа-Лока, недалеко от колледжа, в доме, который все называли «Пепельницей», жил музыкант Джеймс Хармон по прозвищу Джимми-Медведь. Он был высок, носил длинные волосы и бороду. Медведь играл на губной гармонике и был солистом «Burning Waters Blues Band».
Медведь полюбил меня, словно младшего брата. Однажды он с гордой улыбкой вручил мне одну из своих гармоник:
«Братишка, буду учить тебя игре на губной гармошке».
«Но я не знаю нот», — застенчиво ответил я.
«Да это неважно. Ты знаешь, что такое глубокие чувства, а в блюзе это главное».
С тех пор гармоника стала моим постоянным спутником.
В колледже я подружился с чернокожими студентами и через одного из них свел знакомство с соратницей Мартина Лютера Кинга-младшего. Хрупкая, но очень волевая женщина, она возглавляла движение за гражданские права. Ей было далеко за сорок, а мне — всего восемнадцать, поэтому я называл ее матерью, а она меня — сыном. Мы часто беседовали с ней о проповедях доктора Кинга и вместе скорбели о его трагической гибели. Как и подобает баптистке, она была добра и милосердна, но при этом решительна и бесстрашна. Однажды она пригласила меня на организованный ею марш в защиту гражданских прав чернокожих. Каково же было ее удивление и радость, когда я действительно пришел — белый юноша участвовал в негритянском марше, проходящем во Флориде, одном из штатов «Дальнего Юга»[4]. Взяв меня за руку, она горделиво возглавила шествие.
Зеваки были потрясены, видя меня там. Белые расисты выкрикивали угрозы и свистели, когда мы проходили мимо. Полицейские демонстративно отворачивались в другую сторону, и в нас летели камни и бутылки. Мать улыбнулась, когда три с лишним сотни человек затянули песни Сэма Кука
«А Change Is Gonna Come» и «We Shall Overcome». Кульминацией марша стал митинг в парке. Все расселись на складных стульчиках, и я сел рядом с матерью. Потом она подошла к микрофону, стоявшему под кокосовой пальмой, и произнесла речь. Обличая несправедливость белых к чернокожим, она призывала к «восстанию, свободному от насилия».
Ее уверенный голос гремел над парком:
«Насилие приведет нас на путь зла, избранный нашими гонителями. Мы должны быть бесстрашными и вместе отстаивать наши права, но не огнем и оружием, а единством и верой во Всемогущего Господа. Бойкотируйте всё, от чего веет расовой нетерпимостью. Противостоя нашим угнетателям, мы не должны сами отступать от правды». Голос ее дрожал и в глазах у нее стояли слезы, когда она повторяла слова своего учителя:
«Америка — это страна свободы. Мы не отступим, пока оковы рабства не спадут навсегда. И тогда мы закричим, обратившись к небесам:
Парк взорвался аплодисментами. Вернувшись на свое место, мать, наклонившись ко мне, прошептала:
«Тебе понравилось?»
Я энергично закивал.
Следующий оратор неожиданно вступил с ней в полемику — его речь откровенно призывала к восстанию:
«Надежда на то, что мы можем победить расистов ненасильственным путем, умерла вместе с преподобным Кингом! — произнес он голосом, полным негодования и ярости. — Братья и сестры, очнитесь! С огнем борются огнем. Америка завоевала свободу с оружием в руках. Поэтому мы должны поклясться, что будем преследовать белых эксплуататоров и жечь их города».
Половина собравшихся одобрительно закричала, а остальные смущенно понурили головы. Взмокший от пота, оратор продолжал свою речь, сотрясая кулаками:
«Белые думают, что мы вечно будем довольствоваться задней площадкой автобусов и жить в гетто, как в тюрьме, — ненависть вспыхнула в его глазах, когда он, показав пальцем на меня, закричал. — Братья и сестры, только посмотрите! Даже сегодня, на нашем марше, белый человек бесстыдно возглавляет шествие, оставив нас, чернокожих, позади!» Сторонники оратора взревели от бешенства.
Оратор продолжал обличать меня как символ всего того, что они презирали и ненавидели. Он рвал и метал, призывая к отмщению.
Мать вскочила, чтобы сказать что-то в мою защиту, но ее слова утонули в яростных криках оратора. К тому же у него был микрофон и поддержка большей части демонстрантов. Нежно взяв меня за руку, мать удрученно покачала головой:
«Сынок, проста меня, пожалуйста. Видит Бог, это я поставила тебя во главе марша. Ты доверился мне, а теперь оказался в опасности, — она сжала мою ладонь и вздохнула. — А теперь иди. Да пребудет с тобой Господь».
Стараясь не привлекать к себе внимание, я потихоньку ушел с митинга. Мать внимательно наблюдала за мной, готовая при необходимости встать на мою защиту. Меня поразил тот факт, что люди, стремящиеся к равенству и справедливости, готовы были не задумываясь уничтожить тех, кто отличался от них. Выбравшись из парка, я вздохнул с облегчением Несмотря на события этого дня, я стал еще больше
