столь поздний час многие из них были еще на ногах — странные люди, одетые в салвары-камизы и сари, с яркой раскраской на лицах и невообразимыми прическами. Здороваясь с Долли, местные обитатели посматривали на туземца с любопытством — правда, скорее дружелюбным, нежели враждебным.
Их маленькие крохотные дома отличались суровой простотой. В основном это были однокомнатные лачуги, построенные из кирпича и цемента. Долли остановилась у желтой двери одной из таких построек. Оттуда сейчас же выбежала хиджра в оранжево-голубом сари, с пучком жасмина, вплетенным в косу, припала к подруге и горько заплакала.
— Тина, моя бедняжечка Тина, она умирает!
Поговорив кое с кем из евнухов, Долли повернулась к Экети:
— Здесь только что был доктор. Девочку нам уже не спасти; он сказал: лихорадка проникла в мозг. Все зря.
Она уронила на землю пакет с лекарством и закрыла лицо руками. Туземец шагнул вперед и толкнул желтую дверь.
За ней была крохотная, тесная комната. В одном углу лежали сковородки с горшками, в другом одежда. Но Экети видел только маленькую девочку в платье, лежащую в куче одеял на матрасе, расстеленном на голом полу. Лет ей было не больше восьми-девяти. Худенькая и хрупкая, с бледным округлым лицом и миндалевидными глазами, она, казалось, утратила всякую жизненную силу. На шее краснели огромные волдыри. Время от времени девочка что-то неразборчиво бормотала во сне.
Экети расстегнул свой мешок и принялся за дело. Сушеные листья он отдал матери, велев растереть их в кашицу и нагреть на огне. Затем смешал красную глину со свиным жиром и нарисовал на лбу ребенка горизонтальные полосы. После чего под недоверчивым взглядом Долли помазал верхнюю губу девочки желтой глиной и начал втирать ей в живот горячую кашицу из листьев. А под конец обмотал вокруг шеи больной ожерелье.
— Это чауга-та из костей великого Томити, она исцелит страдания тела и прогонит злого духа.
— А ты, случаем, не колдун? — опасливо спросила Долли.
— Я лишь пытаюсь помочь.
— И что нам теперь делать?
— Подождем до утра. — Экети громко зевнул. — Ужас как Спать хочется. Где бы устроиться на ночь?
— А тебе что, негде?
— Нет.
— Я так и думала. — Долли вздохнула. — Ну хорошо, идем ко мне.
Дом у нее оказался самым большим в округе — целых две комнаты с крошечной кухней. По крашеным стенам были развешаны в рамках изображения разных богов и богинь, полы устилал полинялый ковер. Имелся даже складной обеденный столик и металлические стулья. Часы на стене показывали без четверти три. Экети повалился на пол и через пару минут уже крепко спал.
На следующее утро, едва протерев глаза, он увидел перед собой сияющее лицо Долли.
— Ты просто волшебник. У Тины больше нет жара. Она даже повеселела.
А вскоре пришла и мать исцеленной девочки. Она припала к ногам туземца, потом поднялась и стала трясти ему руку.
— Ты ангел, посланный нам с небес, — проговорила Рекха сквозь слезы. — Теперь мы с дочерью — твои вечные должники.
Тут появилась еще одна хиджра и, кокетливо похлопав ресницами, протянула туземцу руку.
— У меня волдыри на руке. Вылечишь?
— Что я вам, доктор, что ли? — проворчал Экети.
— Ты, наверно, голодный, — сказала Долли. — Пойду приготовлю завтрак.
В тот же день, когда она сидела в кухне и резала овощи, онге подошел к столу и, набравшись смелости, заявил:
— Сейчас умру от любопытства. Она изогнула брови.
— Ты о чем?
— Насчет нашего вчерашнего разговора… Никак не могу взять в толк. Разве можно быть ни мужчиной, ни женщиной?
Долли поморщилась, положила нож и задрала подол сари.
— Сам погляди. Экети в ужасе ахнул.
— Ты что… прямо так и родилась?
— Нет, я родилась мужчиной, как и ты, но постоянно чувствовала, что внутри меня заперта женщина. Детские годы превратились в один сплошной кошмар. Я была младшим ребенком в семье зажиточного торговца одеждой из Барели. Трое братьев и две сестры — и все надо мной потешались. Даже родители презирали меня и, хотя понимали, что я не такая, как остальные, заставляли вести себя словно мальчишка. В общем, в семнадцать лет я обчистила кассу отцовского магазина и убежала в Лакхнау, где повстречала своего Гуру и перенесла одну операцию.
— Какую операцию?
— Ужасно болезненную. Хорошо еще, что несколько дней тебя держат на опиуме. А затем устраивают церемонию под названием нирвана.
— Что за церемония?
— Это значит — родиться заново. Священник берет в руки нож и отсекает гениталии. Раз! — и между ног ничего нет.
Долли стукнула по левой ладони ребром правой. Экети снова ахнул.
— После операции мне оставалось одно — жить как женщина. Гуру взял меня под опеку, отвез в Бенарес.[167] Тут я нашла целое поселение евнухов и вот уже скоро семнадцать лет как живу вместе с ними, зову их своей семьей; здесь мое место.
— То есть на самом деле ты мужчина?
— Изначально — да.
— А тебе не бывает чудно ходить без… э-э-э… — замялся мец, — без члена?
Она рассмеялась:
— В этой стране можно и без него прожить. Главное — голова на плечах и деньжат побольше.
— А как вы зарабатываете?
— Поем на свадьбах и детских днях рождения, новосельях и прочих торжествах, дарим благословение. Люди верят, что у нас есть сила отводить беду и напасти. А иногда я оказываю кое-какие услуги банку.
— Что за услуги?
— Люди часто берут кредиты, которых потом не хотят возвращать. В таких случаях банк нанимает евнухов и подсылает к дому нерадивого должника. Мы поем непристойные песенки и вообще поднимаем такой кавардак, что люди волей-неволей, а откупаются.
— Звучит очень весело! Так ты теперь счастлива?
— Тут речь не о счастье, Джиба, — помрачнела Долли. — Мне бы свободу свою сохранить… Ну, довольно. Расскажи лучше, что тебя привело из Джаркханда в Уттар-Прадеш?
— Я убежал из своей деревни. Хочу жениться.
— Ух ты! Это что-то новенькое. Ну и как, нашел себе девущку по душе?
— Нет еще, — смутился туземец. — Хотя все время ищу.
— Решил уже, где остановишься?
— А у тебя нельзя? Здесь так много места.
— Мой дом не ночлежка! — отрезала Долли. — Хочешь остаться — плати за жилье. Деньги-то у тебя есть?
— Да, много, — ответил туземец, доставая бумажки, подаренные инспектором полиции.
Долли пересчитала купюры.
— Четыре сотни. Маловато, но на один месяц хватит. — Она покосилась на гостя и спрятала деньги в таинственные глубины своей блузки. — Учти, нужны еще деньги на еду. Не кормить же тебя каждый день
