Старик лежал на топчане, лицом вверх, с открытыми глазами. Глаза были большие, живые и до того чистые, что пролетарке Мешковой захотелось плюнуть в них и сказать старику такое подлое слово, от которого бы он задохнулся.
С этой целью она и шагнула к лежащему, но сразу же в страхе отшатнулась, заметив в стариковских зрачках колеблющееся отражение огонька свечи.
Пятясь, она вышла из каморки, и только попав к себе, в свою закуту, взвизгнула:
— У, гнида проклятая!
Автор об этой злобе пролетарки Мешковой считает нужным напомнить хотя бы потому, что через несколько часов, а точнее: в девять утра
Решкову и всем присутствовавшим на этом
Когда заседание окончилось и все поднялись с мест, Председатель кивнул Решкову:
— Ты останьсь. Поговорим.
Громадный кабинет опустел.
— Садись! — приказал Председатель и дернул бородкой.
— Видишь ли, тебе надо взяться за операцию. К тому же…
— Председатель усмехнулся, — Суходолов в дружках у тебя состоял, так что и счет у тебя с ним отдельный. Действуй осторожно. Самого Суходолова, как только нападешь на след, сразу не трогай. Ликвидировать его будем потом. Ну, да ты знаешь: где-то около нас, вот тут рядом где-то, сидит информатор Суходолова. Информатор, понимаешь, для нас опаснее самого Суходолова. Да что тебе объяснять! — Председатель стукнул кулаком по столу. — Главное — раскрыть информатора! Отсюда и цель операции: любой ценой обнаружить провокатора-информатора. Это главное! И потому ни минутой раньше нельзя трогать Суходолова. Ясно? Вопросов нет?
— Нет, — ответил Решков, — всё ясно. По следу надо пустить Семыхина.
— Семыхина? — спросил Председатель. — Что ж. Не плохо. Семыхин, конечно, сволочь, но бо-о- ольшой мастер работать в темную.
Тут Автор пропускает несколько месяцев и подходит к концу июля 1922 года, когда Решков получил от Семыхина сообщение. Семыхин подробно и с хвастовством изложил свои переживания и похождения, завершившиеся тем, что удалось-таки установить: Суходолов спрятался в Киеве, в одном из тайников Подола.
Свое послание Семыхин закончил словами: «Уверенно иду по линии операции. Держу вас в курсе».
Решков сжал губы. В глубине души шевельнулось легкое сожаление, укол совести, вернувший Решкова в совсем недавнее прошлое, когда он сам подталкивал к гибели этого широкоплечего сына тамбовской земли.
Зачем всё это делалось, об этом не спросил себя Решков. Да и спрашивать было поздно. Оставалось — ждать.
Во втором сообщении Семыхина уже не было признаков уверенности и хвастовства. Семыхин писал, что ему пришлось — случайно — столкнуться с Суходоловым, и что Суходолов его узнал.
«Игра в темную, — писал Семыхин, — провалилась. Суходолов обо всем догадался. Мне надо смыться. До получения инструкции — я затаюсь на Трухановом острове. Жду срочных указаний…»
«Ждет указаний», — подумал Решков, и почувствовал себя как бы выбравшимся из холодного тумана. Что-то теплое, вроде сочувствия к Суходолову, коснулось Решкова. Возникло желание услышать того, кто видел
Семыхину было послано распоряжение: «Явиться 25 августа для личного доклада».
Наступило 25 августа 1922 года. Весь день Решков провел в кабинете: вот-вот раздастся телефонный звонок и доложат, что с некоторым опозданием прибыл Семыхин и просит принять для личной беседы.
Беседа не состоялась, не могла состояться ни в назначенный, ни в более поздний срок. А почему — об этом в рассказе, как —
Семенихин вышел из игры
26 августа 1922 года сотрудники МУРа — московского уголовного розыска — внимательно осмотрели маленький деревянный домик, потом вошли во двор и, взглянув на мирно дремавшего, совсем дряхлого пса, постучали в дверь.
Когда дверь приоткрылась, они увидели старушку. Было ей, надо полагать, лет под девяносто.
— Вы гражданка Нововойтова? Елена Петровна?
— Гражданка? — спросила старушка, близоруко моргая. Она, видимо, не сразу поняла, о чем идет речь. И только несколько спустя, согласно кивнула головой и подтвердила:
— Да. Нововойтова. Елена Петровна.
— Вот и отлично! — воскликнул оперуполномоченный.
— Мы вас доставим в уголовный розыск. Для допроса. Понимаете: для короткого разговора со следователем. На полчаса, не больше.
— Нет, нет! — замахала руками Елена Петровна. — Так нельзя. В полдень вернется мой Петенька. Внучек. Ему надо обедать. Он работает и не должен опаздывать. А потом, зачем я полиции?
Старушку успокоили, объяснив, что с полицией ей не придется иметь дело, что милиция — это нечто другое и вообще она попадет домой вовремя и успеет накормить своего внука.
— Разве что так, — согласилась Елена Петровна. — Тогда едем быстренько.
Елену Петровну в уголовном розыске, действительно, долго не задерживали. Молодой и довольно любезный следователь сразу же взял лист бумаги, попросил старушку назвать имя, отчество и фамилию, указать год, место рождения и социальное положение.
«Социальное положение» сбило с толку Елену Петровну и лишь с помощью следователя она догадалась, что тут дело идет о дворянстве.
Покончив с этой пустой формальностью, следователь объяснил, что вызвали ее, Елену Петровну Нововойтову, для получения некоторых справок, крайне необходимых судебно-следственным органам.
— Вы, ведь, знаете Суходола?
— Суходола? Что вы! Понятия не имею!
— Странно! Ведь он жил в вашем домике!
— Да это же не Суходол! — всплеснула руками старушка. — Это Семен Семенович Суходолов. Очень, очень милый господин. Душевный, хоть и немножко больной. Даже не больной, а какой-то такой: он слишком много думал.
— Милый и симпатичный?
— Да, да. Он, знаете, простой человек, удивительно простой, и большой деятель. По какому ведомству — не могу вспомнить, но..
— Совершенно верно, — подтвердил следователь, что-то записывая. — И что же вы о нем знаете?
— Многое. И всё хорошее. Он часто рассказывал о совсем чужом ему профессоре богословия Воскресенском. Чужой это ему профессор, страшно бедный, старенький и без должности. Но Семен Семенович Суходолов любил его, заботился о нем. И всегда-всегда говорил, что похоронит по-старинному, в могилу с крестом.
— То есть, Воскресенского похоронит?
— Да, да. И вообще он…
— То есть, Суходолов? — уточнил следователь.
— Конечно, Суходолов. Семен Семеныч. Он удивительно как тепло умел рассказывать о своем отце, крестьянине. И еще о том, что он, Семен Семеныч, во многом виноват перед ним. Только в чем виноват, я
