Смерть

свою жизнь с железной непреклонностью.

   АРНОЛЬД (задумчиво). Он достигнет её в своей симфонии.

   ВАНДА. Он стал рассеян. Говорит точно сам с собой. Кругом никого не замечает.

   АРНОЛЬД. Великий художник и не может никого замечать. Он вечно на ледниках, где свистит ветер... Блестит молния... Поёт хор таинственных голосов... На земле люди такие незаметные...

   ВАНДА. Вы про другое... У Эдгара совсем не то...

   АРНОЛЬД (с живостью). Это грубейшая ошибка, что наша жизнь не очень разнообразна. Жизнь должна быть разнообразной, должна искриться миллионами огней. Но у нас всего-навсего какой-то семисвечник.

   ВАНДА. Как вы не похожи на Эдгара!

   АРНОЛЬД (не слушая). Вот я о себе вам скажу. Кто такой я вот здесь, в нашей теперешней жизни? Никто. Мне нет места. Вы скажете -- молодость. Нет, нет! Это совсем не то. Я художник. Я чувствую в себе все силы художника. Моё воображение создаёт волшебные грёзы. Я вижу красоту в каждой былинке. Она вливается в мою душу, как солнечный луч в распускающийся цветок. Мои уши слышат неведомые простым людям мелодии. Творческие силы подымают меня, как лёгкую птицу -- широкие белые крылья... Я живу не одну свою жизнь -- я изживаю десятки воображаемых жизней... Но я не писатель, я не музыкант, я не живописец, не зодчий. И не потому, что я не учился. Нет. Я мог бы учиться -- и был бы плохим музыкантом, плохим поэтом, посредственным живописцем. Я чувствую, что мои силы могут найти своё приложение в какой-то совсем другой жизни; что здесь, у нас, где всего семь свечей, моему огню нет места. Это я, мужчина. Формы, в которые может вылиться моя деятельность, всё же разнообразнее. А женщина?

   ВАНДА. Да, да... Я сама часто думала совсем так же. Эдгар говорит, что всё в жизни надо понимать через смерть.

   АРНОЛЬД. Может быть. Может быть, для того, чтобы понять, какой жизнь должна быть. Но нашу семисвечную жизнь и понимать нечего. Учительница, кассирша, фельдшерица, музыкантша, жена, прислуга, артистка, швея... ну ещё пять, шесть, десять этикеток... Вот и всё. Но где же, в чём же выразится вся душа женщины, со всеми безграничными своими силами? Нет, нужно всю жизнь перестроить сверху донизу. Я не о политических и социальных побрякушках говорю. Всю, всю! Там, внутри, чувствуешь, как горит, переливается самоцветными камнями какая-то скрытая жизнь. А здесь -- учительница, переводчица, жена, кассирша... Где же те силы, которые дадут возможность наконец прорваться на свет Божий великой симфонии, разрывающей на части человеческую душу? Если бы только когда-нибудь это случилось, какое бы безграничное счастье ожидало человечество. Земля бы наконец примирилась с небом. Симфония понеслась бы от земли к небесам. И воочию чудо свершилось бы: и земля и небо стали единым, великим целым!..

   ВАНДА (возбуждённо смеясь). Я сделала открытие.

   АРНОЛЬД (серьёзно). Открытие?

   ВАНДА. Могу указать вам ваше призвание.

   АРНОЛЬД. А именно?

   ВАНДА. Вы -- проповедник.

   АРНОЛЬД (меняя тон). У меня одно время была мечта поступить на сцену.

   ВАНДА. Вы, на сцену?

   АРНОЛЬД. Да. Мне казалось, что это моё призвание. Я часто мысленно сочинял драмы и сам же разыгрывал главного героя. (Улыбается.) Мать всегда замечала во мне перемену и говорила: 'Ты, кажется, сегодня в новой роли'. И до сих пор иногда я чувствую себя в жизни, как на сцене.

   ВАНДА. Теперь я вижу, что вы художник, значит, настоящей жизни не знаете.

   АРНОЛЬД. Что вы! Да я уверен, что профессор знает жизнь как никто другой.

   ВАНДА. Вы думаете?

   АРНОЛЬД. Уверен. Только великие художники знают настоящую жизнь.

   ВАНДА. Он о жизни говорит с ненавистью.

   АРНОЛЬД. Это не ненависть, а ревность.