Железный Сокол Гардарики

Беру на себя смелость предположить, что некогда шедшие по рекам славяне основали здесь, у быстрых норовистых порогов, небольшое поселение, ставшее позже крепостью. Так или иначе, среди городов, вошедших в историю как столицы удельных княжеств, Далибож не числился никогда. Сотни полторы домов внутри крепостных стен, да еще вдвое больше за ними, в посаде, – вот, собственно, и все, чем мог похвалиться сей населенный пункт. Однако именно его выбрал временной столицей могущественный князь Дмитрий Вишневецкий. Быть может, его тяготила излишняя опека присланных в его города царевых воевод – кто знает. В любом случае ныне гетман обитал здесь, хотя, прямо сказать, его местное жилье язык не поворачивался именовать хоромами.

Большой двор, обнесенный частоколом, был полон разномастного люда, словно восточный базар. Слуги князя в расшитых польских кунтушах переговаривались с ярко разряженными на османский манер казаками. Чуть поодаль, не смешиваясь с ними, сурово несли караульную службу московские стрельцы в долгополых багровых кафтанах. На высоком крыльце княжьего терема, облокотясь на резные перила, за всем происходящим во дворе наблюдали две мрачные фигуры в черном, точь-в-точь как у Штадена, платье.

– …сегодня ж Лука Ветреник, – услышал я неспешную речь одного из казаков и, миновав его, начал подниматься по лестнице. – Так что ежели, как теперь, с Крыму тянет – то жди хороших яровых.

– Тебе-то что? У тебя ныне коса иная. – Я услышал, как с шелестом выходит из ножен сабельный клинок. – Погляди-ка, чем не коса!

– Так-то оно так… – грустно вздохнул первый.

Узнать соображения вчерашнего хлебороба о применении холодного оружия в сельском хозяйстве мне не довелось.

– Чапеля! – раздался над двором недовольный крик атамана Гонты.

Я невольно оглянулся. Темные глаза ватажника, точно раскаленные сверла, вонзились в меня. И если б взгляд мог убивать – рухнуть бы мне сей же миг на ступенях бездыханным с двумя дымящимися дырками в груди. Я отвернулся, едва успев заметить, как лавирует среди толчеи, заполнявшей двор, наш лесной знакомец.

– Бдить неотступно, – то ли услышалось, то ли почудилось мне.

Тиун, узнав, что гостям опричного сотника необходимы отдельные покои, да еще и на двоих, скривил такую физиономию, как будто ему предстояло без пилы и топора сложить немедля здесь же новый терем. Однако, смирившись с мыслью, что иноземный гость его гримас не разумеет, отвел нам с Лисом каморку под лестницей с двумя убогими топчанами. Предоставленные нам лежанки скорее предназначались клирикам, изможденным постом и молитвой, а не широкоплечим воякам. Поэтому, как ни пытался я улечься поудобней, что-нибудь обязательно выпирало за край лежанки. Впрочем, особого выбора не было, а потому, стоически пытаясь уснуть, я стиснул зубы и начал вспоминать многочисленные ночевки в условиях, куда менее вольготных, чем эти. Над головой то и дело стучали чьи-то сапоги и сквозь щели в ступенях осыпалась мелкая серая пыль. Сон не отступал, но и наступление его было затруднено максимально. Не теряя надежды хоть как-то отдохнуть, я принялся разглядывать витиеватую резьбу столба, поддерживающего лестницу. Такую резьбу именовали здесь «фряжскими травами». Едва-едва дремота начала брать верх, как на канале закрытой связи прорезался Лис, полный негодования и стремящийся как можно быстрее поделиться им с ближним.

– Капитан! Я знаю, за что твоего «земляка» изгнали из его далекого отечества. За скаредность и торгашеские замашки, порочащие высокое звание офицера.

– Что случилось? – нехотя отвлекаясь от созерцания орнамента, спросил я.

– Шо случилось?! Этот самый штангенциркуль пытался меня подло нажухать.

– То есть как это?

– Грязными инсинуациями. Он начал мне втирать, шо я продал ему бусурмана оптом, а не в розницу.

– В каком смысле? – насторожился я.

– Вот сразу чувствуется аристократ до костей своего мозга. Мало того что фишку не рубишь, так вообще не знаешь, шо с ней делать. Сам посуди, я когда мурзу за полсотни целковых уступал – я ж токо голову имел в виду… Ну, там, с ногами и всем, что к ним прилагается, – чуть помедлив, добавил Лис. – А всяко там – шмотки его златотканые, доспех, опять же, аргамак под седлом и в сбруе, шамшир булатный – это уж, извини-подвинься, мое. Так этот колбасник открыл свою хлеборезку и с пеной вокруг нее начал мне втирать, шо если он доставит царю Джанибека без всех этих наворотов, то кто ему вообще поверит, шо это мурза, а не какой-нибудь заштатный мурзик. Я тебе скажу, пены было, точно он выжрал флакон шампуня и закусил тотальным колгейтом. За каждую полушку в истерике бился. Но я победил! – гордо заявил мой напарник. – Сто рублей налом на руки получил. Двадцатку, гад, правда, выторговал. Но как пыжился, как пыжился – убегал, прибегал, с Джанибеком о чем-то чирикал… Кстати, мне показалось, шо ордынец лялякал на высоком языке Вольтера не хуже нас с тобой и всяко лучше этого долбаного жлоба, – перебил сам себя Лис.

– Ты уверен? – переспросил я озадаченно.

– Шо он жлоб – уверен. А остальное, честно говоря, мне было до фонаря. Зато теперь на пропой и дипломатию имеется неучтенная сотка, да плюс к тому – расписка на получателя в Москве. Так шо не журысь, щас хряпнем с казаками мировую, и все будет пучком.

Что именно будет пучком, выяснить мне так и не удалось, поскольку и на канале связи, и со двора послышались радостные вопли:

– Байда! Байда! Князь приехал! Многие лета!

Я поднялся с лежанки, спеша своими глазами увидеть легендарного основателя Запорожской Сечи. Но тут из резного фряжского разнотравья, как будто раздвинув деревянную поросль, образовалась крошечная бородатая голова.

– Тс-с, – шикнула голова, едва на ней проступил рот. – Не ходи туда. Меня слушай!

Глава 3

Если бы философы не топили истину в вине, то прочие бы там ее не искали.

Эпикур

Приветственные крики не смолкали. Судя по звукам, ликование толпы приближалось вместе с толпой. Спустя несколько мгновений над моей и без того раскалывающейся головой загрохотали десятки каблуков, напрочь лишая возможности услышать речь неожиданного гостя. Наконец топот сапог утих, и древесный бородач заговорил вновь.

– А второй-то где? – высовываясь наполовину из столба и пристально оглядывая каморку, поинтересовался он. – Мне сказывали, двое вас будет.

– Отлучился второй, – уклончиво ответил я. – А сами-то вы кто будете?

– Крепостной я, – гордо заявил представитель малого народца, радуясь случаю огласить свой громкий титул. – Самый что ни на есть столбовой крепостной.

– Кто? – переспросил я, пытаясь совместить услышанное с рассказами моей учительницы, княгини Трубецкой, и собственным опытом пребывания в России.

– Что тут непонятного? – возмутился кроха. – В домах – домовые, в банях – банники, а я, стало быть, – крепостной. Потому как и стены, и башни, и все здесь под моей опекой состоит. А живу я в этом столбе, выходит, что столбовой. Но тс-с. – Он еще раз цыкнул, призывая меня говорить как можно тише, и резко продолжил: – Уходить вам отсюда надо. Недоброе тут задумали.

– Против нас? – уточнил я, не совсем понимая, о чем может идти речь.

– А то! – немедля подтвердил крепостной, а затем добавил тоном, не допускающим противоречия: – Уж как вы там хотите, а нынче за полночь я вас отсель выведу.

– Неужто вы полагаете, что мы не сможем за себя постоять? – возмутился я.

– О том мне ничего не ведомо, а только велено головы уберечь, как вот эту. – Он постучал себя крохотным пальцем по лбу.

– Кем велено?

– Кем надо, тем и велено! Нешто сам не знаешь, кто такое велеть может?!

Честно говоря, этого я как раз не знал, но счел за благо промолчать, опасаясь разрушить у крепостного иллюзию моего всеведения.

– Ох, много тут недоброго, – продолжил малыш, забирая бороду в кулак. – Ты вот сам погляди.