— Стойте, стойте! Царь! Царь едет!
Казаки расступились, стрельцы, водрузив пищали на воткнутые в землю бердыши, взяли на прицел непрошеного гостя. К перелеску на белом, не темнее убранства ангельского, скакуне, покрытом ковром, точно попоной, в златотканом одеянии мчал юноша с едва пробивающимися усами. За ним следовала многочисленная свита, сияя бронями, собольими шапками, пурпуром и златом. Царь подъехал к Францишеку почти вплотную, осмотрел его изучающе и произнес с чувством внутреннего достоинства — того самого, какое бывает лишь у тех, кому небом назначено царствовать:
— Значит, ты и есть посланец круля Польского, Владислава?
— Истинно так, великий государь, — возвращая оружие в ножны, склонился Згурский.
— Прочли мы письмо твоего господина. Словеса он плетет, словно мед точит. И братом моим себя величает, и в дружбе вечной клянется, будто и не было всех прежних лет…
Згурский слушал юного царя, попутно разглядывая его свиту. Князя Дмитрия Пожарского он видел примерно в этих же местах за несколько лет до того, осаждая маленький острожек княжей усадьбы. За плечом вельможи мелькало суровое лицо в остроконечном шеломе — никак, воевода Елчанинов… С этим под Смоленском сходились в смертной рубке. Едва живы остались. Воевода пристально сверлил взглядом королевского гонца — должно быть, тоже узнал.
«Князь Пожарский у царя заместо правой руки. Государь всея Руси, сказывают, ему при встрече первым кланяется и отцом величает. Если скажет Пожарский казнить, так тому и быть».
— …И про империум сладко разглагольствует. Мол, всему миру наш указ будет. Да только веры крулю твоему нет. Не бывать дружбе меж нами!
— Но ведь это война, — тихо проговорил Згурский.
— Война. И дотоле она длиться будет, покуда всякий, будь то лях, свей или же иной немец, головою своею не уразумеют, что Россия ничьим краем не станет и ни под чью дуду плясать не будет. Уразумел, шляхтич?
— Уразумел.
— Езжай домой и передай мои слова царственному брату моему Владиславу. И когда хочет мира, пусть в Москву послов шлет. А нет — прежде сражались и далее будем.
— Все исполню.
— Вот и славно.
— И запомни, лях. Ни поклонов, ни приветов Владиславу я не шлю. Передай все от слова до слова!
«…В то же время…»
Царь подъехал к Францишеку почти вплотную, осмотрел его изучающе и произнес с чувством внутреннего достоинства — того самого, какое бывает лишь у тех, кому небом назначено царствовать:
— Значит, ты и есть посланец круля Польского, Владислава?
— Истинно так, великий государь, — возвращая оружие в ножны, склонился Згурский.
Швед (или датчанин) охотно последовал его промеру.
— Прочли мы письмо твоего господина. Словеса он плетет, словно мед точит. И братом моим себя величает, и в дружбе вечной клянется, будто и не было всех прежних лет…
— …и я так мыслю: сколько ж можно кровь проливать, пора бы и угомониться, — продолжал Михаил Федорович. — Как в старину мудрые люди сказывали — плохой мир лучше доброй сечи. Когда Владиславу мир люб, то и я не против.
Но вот какое сомнение меня гложет: уж не оттого ли Владислав дружбы со мной ищет, что держава его на своих ногах еле держится? Известное дело — он на свейскую корону притязает, а ему родной дядюшка из свейских земель кукиш кажет. Вот, стало быть, и выходит, что империум на деле — братание супротив единого ворога. Спору нет, нам от свеев с давних давен разор и обида. Но ведь и ляхи не лучше. А если рассудить, то и похуже. А потому, пан шляхтич, ежели и вправду крулю твоему желаемо с Московским царством империум иметь, то уж никак не по канону, что Владислав мне предлагает.
Скачи в Краков да перескажи ему решение мое. Я же в свой черед отошлю ему грамоту о том, как надлежит строить империум на мой манер. Коли согласится — вот ему моя братская рука. Ну а когда нет, то по здравом разумении мы и со свейскими землями супротив общего врага выйти можем. Все запомнил?
— Все, — содрогаясь внутренне от предчувствия новой, еще более ужасной войны, проговорил Францишек Згурский.
— Вот и славно. Эй, воевода Елчанинов!
Доблестный рубака с проседью в усах обернулся на царский зов. Отчего — то место, на котором стояла государева свита, казалось ему неуютным, да что там — просто жутким. Он словно наяву видел мрачное подземелье, полчища крыс, слышал неясные крики и бежал, бежал по коридору, а в лицо ему стеною двигался пламень. Это видение затягивало воеводу, и он не мог отвлечься, покуда не пробился сквозь оторопь громкий окрик царя.
— Слушаю, надежа — государь, — отозвался Елчанинов.
— Снаряди — ка из полка своего отряд, чтоб молодца этого из русских пределов живым и здоровым выдворить.
— Нынче же будет сделано.
— Быть по тому. Покуда шляхтича накормить, роздых дать, а завтра чуть свет выступайте. — Михаил повернул коня и, уже трогаясь, бросил через плечо Згурскому: — И запомни, лях. Ни поклонов, ни приветов Владиславу я не шлю. Передай все от слова до слова!
ЭПИЛОГ
«Солдаты, вам предстоит совершить завоевание с бесчисленными последствиями для мировой цивилизации…»
Джордж Баренс устало поднял глаза.
— Милорд. — Стоявший перед ним сотрудник отдела разработки явно не знал, с чего начать доклад.
— Что случилось?
— Есть две новости…
— Судя по вашему виду, одна плохая, а вторая еще хуже.
— Позвольте, я начну с первой.
— Вряд ли у вас получится иначе, — усмехнулся Баренс.
— Час назад Джокер–3 сообщил, что лаборатория, занимающаяся психотронным оружием, прекратила существование.
— Прекрасно!
— Это только начало. Над Москвой бушует ураган невиданной силы. Атмосферные электрические разряды достигают аномального уровня. В здание, где находилась лаборатория, ударило сразу несколько молний. Оно пылает, но с огнем тоже происходит что — то неладное. Он, как бы это сказать, необычной природы.
— Как это «необычной»?
— Не знаю, — развел руками молодой ученый. — И физики наши тоже понять не могут. От него плавится камень. Однако, судя по данным приборов наблюдения, из огня выскочило живыми множество людей. Пламя даже не охватило их.
— Чертовщина какая — то.
— Вот именно! Настоящая чертовщина! Огонь выскочил, точно из — под земли. Здание ОГПУ вспыхнуло, как свечка. Погасить его пока не удается. И еще — в Москве зафиксировано множество шаровых
