— Да ты че, Петрунь! Когда такое было, чтобы я сдавался?
Судаков молча постукивал прутом по высокому голенищу сапога, угрюмо слушая бандитского вожака.
— Так, стало быть, не уйдешь? — наконец промолвил он.
— Мог бы и не спрашивать.
— Ну, тогда прощай.
— И ты прощай. Извиняй, Петрунь, что так все вышло.
Следующим утром на опушке банда Метлы попала под кинжальный огонь пулеметов. Немногих выживших отвезли в губчека, где они были расстреляны по законам военного времени.
Сейчас Петр Судаков шел той же звериной тропой, и ему казалось, что призрак Захара Метелкина глумливо усмехается, глядя на него из — за каждой встречной осины.
— Мама, куда мы идем? — послышался за спиной бывшего краскома голос Ольги. — Я устала.
Судаковым овладело глухое раздражение — как совсем недавно, в учительском доме, когда он велел быстро собрать все нужное и ценное.
— …Лишнего не берите! — скороговоркой распорядился Судаков, и тут же первым делом Татьяна Михайловна достала из — под половицы большой, обтянутый сафьяном, альбом с эмалевым гербом на обложке.
Судаков только мельком увидел чересчур шикарное украшение: красная полоса на белом щите, рыцарские шлемы… На одном вроде бы расколотое дерево, на другом — рука с мечом.
— Я же сказал — лишнего не брать! — взорвался Петр Федорович.
— Я и беру только самое ценное, — очень спокойно, глядя прямо в глаза, тихо ответила Татьяна Михайловна.
Судакову вдруг стало невыносимо стыдно, он отвернулся, буркнув:
— Берите то, что при случае можно продать, — и направился к выходу. — У старицы встретимся, где Вешкина гать. Не задерживайтесь! Поторапливайтесь! Я тоже скоро.
И вот сейчас Судаков шел, негодуя на себя, на внезапную мягкотелость, заставившую вступиться за недобитую буржуйку. За то, что теперь из — за минутной слабости судьба его рухнула под откос, и кто знает, чем дело закончится.
«У Таисии — то, тьфу, Татьяны, может, все бы еще и обошлось, — думал он. — Помурыжили бы в ГПУ и отпустили. А теперь каково будет? Что ж я натворил — то?!»
Он ни на минуту не пожалел о тех двоих, кто остался лежать с простреленными головами во флигеле на полу. Его крутили, разрывали и корежили боль и тревога о судьбе жены и дочери.
«Если терехи возиться не будут, к рассвету доберутся до Воеводино. Хватиться, поди, еще не успеют. Оттуда до Харькова — поездом. А там, в столице — то украинской, затеряться есть где. Дружок в городской управе работает. Оно, конечно, рисковое дело — беглых укрывать. Так ведь и сам, как пить дать, не захочет, чтоб в ГПУ прознали, что до революции он был не унтер — офицером, а подпоручиком. А после того — не в госпитале с сыпняком валялся, а у Петлюры в гайдамаках шашкою махал. Спрячет, куда денется…»
— Велика беда — устали. Надо идти. Спасаемся мы.
— Мама, а от чего мы спасаемся? На нас же бандиты напали! А Петр Федорович их застрелил…
— Это не бандиты были. Это товарищи из ГПУ.
— ГПУ? А какое ГПУ дело до нас?
— Оленька, так не говорят. Следовало бы сказать: «Почему ГПУ нами интересуется?»
— Ну, хоть бы и так. Я — пионерка, и ты…
— Оленька, я не хотела тебе говорить… Твой отец не погиб на фронте. Он жив, сейчас где — то за границей. Его зовут Владимир Игнатьевич Згурский. Генерал — майор Владимир Игнатьевич Згурский.
— Мой отец — белый генерал?
— Да, моя хорошая.
— Мама, этого не может быть! Это какой — то сон!
— Нет, это не сон, это явь. Твой отец — генерал. А твоя крестная — великая княгиня Ольга Константиновна, ныне королева Греции. Она была сестрой шефа папиного полка, и когда ты родилась…
Девочка заткнула уши.
— Мама, я не хочу этого слушать! Не говори мне больше ничего!
— Цыть! Раскудахтались… — обернулся Судаков. — Скоро уже будем, почти дошли.
Он остановился у сухого дерева, понуро склонившегося над сиротливой полянкой — выжигой. Именно здесь когда — то увещевал атамана Метлу, а теперь вот сам очутился на его месте.
— Уж прости, Захар, — прошептал он и, оглядевшись, двинулся вперед.
С полянки через подлесок тропка шла по берегу озера. Место это считалось нечистым. Как рассказывали старики, еще при татарах здесь утопилась зазноба воеводы Елчанинова — бросилась в воду, оставив среди камышей корзину с младенцем. И тогда, и сейчас сюда забредали только рыбаки — клев тут был хороший. Но, как говорили, водяной нет — нет да и присматривал новую жертву.
Дальше стежка вела к сгоревшему лесничеству. Закопченный остов печи меж обугленных столбов и раскатанных по сторонам бревен безмолвно свидетельствовал о разыгравшейся здесь когда — то трагедии. Но остатки жилища не интересовали Петра Федоровича. Он прошел к колодцу, вытащил из — под рубахи прихваченную из дому крепкую веревку, привязал ее к вороту и, закрепив второй конец на поясе, начал спускаться вниз.
«Только б ничего не порушилось!»
— Держите вдвоем веревку, а то неровен час ухну!
Четыре руки вцепились в трос, но Судаков понимал, что тресни вдруг старый ворот, лопни пеньковые волокна — и спасения ждать неоткуда.
— Ну — ка, — прошептал он, уперся ногами враспор и толкнул одну из колодезных стенок.
Аккуратно подогнанные бревна, казавшиеся прочно вкопанными, со скрипом повернулись, открывая лаз.
«Вот и Метелкино убежище…»
Когда — то давно этот схрон показал юным «разинским казакам» Захаркин дед — лесник. Здесь прятали они «награбленные сокровища», здесь отсиживались, ожидая, когда спадет гнев разбушевавшихся отцов. После удачной засады на атамана Метлу Судаков не мог заставить себя прийти сюда. Его одновременно тянуло в места своего детства, и в то же время последняя встреча с закадычным дружком вновь, как живая, вставала перед глазами. Но сколь веревочка ни вейся, а в петлю совьется.
Судаков качнулся и уцепился за край лаза. Все, как в былые времена: свеча на плошке поджидала бесшабашного «разница», словно оставленная лишь вчера. Он нащупал спички, зажег свечу. Даже Захаркин дед не знал, когда и кем был сооружен схрон. Лесник говорил, что еще при Наполеоне, но бог весть…
Петр Федорович огляделся. Да, с тех пор, как они прятали здесь украденные головки сыра и валенки, изменилось немноroe. И все же: застланные нары у стен, стойка с винтовками, бомбы, уложенные в рядок, точно колбасы на витрине… даже пулемет «Льюис» с четырьмя снаряженными магазинами! Основательно Захар готовился. Судаков поддел штыком крышку одного из стоящих в углу ящиков: австрийская тушенка. Что ж, тоже неплохо. Не пасхальное разговение, но и с голоду не помрешь.
— Ау, Петр Федорович, — услышал он тихий зов.
— Да — да, сейчас! Уже иду! — крикнул он.
Спустя пятнадцать минут дверь схрона заняла прежнее место, надежно скрыв беглецов. Судаков возился с керосинкой, пытаясь унять странную дрожь во всем теле. Когда, помогая Татьяне Михайловне спуститься, он обхватил ее, будто обнял, его обдало таким умиротворением и теплом, что бывший начальник милиции едва не задохнулся от ранее неизведанного чувства.
— Точно, ведьма, — пробормотал он, — как есть. Связался же на свою голову!
— Мы что, теперь здесь жить будем? — удивленно разглядывая оружейные стеллажи, спросила Ольга.
— Если понадобится, то и будем, — огрызнулся Судаков. — А ты б чего хотела — хоромы царские?
Он собрался еще что — то добавить, но снова почувствовал в глубине души немой укор, точно мать
