– Довольно, – перебил адмирал, – передайте вашему губернатору, что он лжец и трус. Он отлично знал, что мой корабль не пиратский и что я не морской разбойник – тому порукой письмо, которое я получил от него три дня назад, когда только что вошел в эту гавань. Передайте ему также, что обо всем, что здесь произошло, я доложу их высочествам и надеюсь, королева Кастилии и король Арагона доведут до сведения вашего государя, что его землями управляют люди недостойные и вероломные. Требую: немедленно возвратите моих матросов. Слуги божьи могут покинуть корабль. Вы же останетесь здесь, покуда пленников не доставят на борт.
Несчастных пилигримов, полуголых и вконец изголодавшихся на тюремных хлебах, привезли очень быстро. Кое-кто из них пострадал в схватке с сеньором губернатором, и наиболее ясные приметы этой схватки были у Педро. Как только пилигримы оказались на корабле, адмирал отпустил посла-заложника и вышел в море.
«Нинья» взяла курс на берега Кастилии, и ни у кого теперь уже не было сомнения: скоро, очень скоро покажутся на горизонте родные берега Кастилии. Даже адмирал, испытавший на своем веку немало всяческих превратностей, и в мыслях не имел, что вовсе не в Кастилию суждено ему будет сперва привести многострадальную «Нинью».
А дон Жуан да Каштаньейра, незадачливый губернатор острова Санта-Мария, лежал в своем замке мертвецки пьяный и в хмельных снах видел черную бороду дона Дуарте и грозный лик короля. Короля, который не любит шутить.
Нерадостные вести капитана Пашеко Перейры
Король Жуан II третью неделю сиднем сидел в монастыре Марии Благостной. От монастыря до Лисабона было миль тридцать, но царедворцам, безотлучно пребывавшим при особе его величества, казалось, что по крайней мере тысяча миль отделяет их от португальской столицы.
Долина, где находился монастырь, издавна называлась Райской. Однако в холодную и мокрую весну 1493 года она являла отнюдь не райский вид. Со склонов лохматых гор в нее сползали густые и влажные туманы, промозглой сыростью дышали хмурые сосновые леса, которые подступали к самой монастырской ограде.
Сыро и зябко было и у Марии Благостной. Некогда этот монастырь был не только Божьим домом, но и крепостью, за его стенами монахи отсиживались от мавров, а в дни мира умерщвляли свою плоть суровыми постами и долгими молитвами.
Разумеется, такая строгая жизнь требовала могучих стен и каменных мешков с узкими окнами- бойницами. Естественно, что в темных сводчатых галереях монастыря постоянно гуляли злые сквозняки. Однако приближенные короля Жуана привыкли к совсем иному, куда более сладкому образу жизни, и они чувствовали себя очень неуютно в студеной монастырской обители.
Отсыревшие и прозябшие до костей гости Марии Благостной настолько исстрадались за время сидения в монастырских стенах, что стали, конечно, с оглядкой порицать своего владыку-короля.
Его величество, говорили они, изволил сюда бежать от чумы. Чума чумой, но ведь мог же он укрыться от нее в удобной и теплой загородной резиденции. Так нет же, он избрал себе именно это тесное и сырое убежище. А почему? Да потому, что его величество скуп. Здесь его и всю его свиту содержат за монастырский счет, королевская казна ни гроша не истратила за все эти дни на нужды двора. Королю это очень выгодно, и он, видимо, просидит здесь, покуда чума не покинет пределов Португалии. А ведь никому не ведомо, когда наша заступница Святая Дева Мария уведет эту незваную гостью в соседние страны…
Любые стены имеют уши, и король знал, что о нем говорят, и кто его хулит и осуждает. В былые времена подобные пересуды дорого обошлись бы этим длинным языкам. Но у льва явно притупились когти: король и пальцем не пошевелил, чтобы унять придворных шептунов.
Иные заботы не давали ему покоя. Чума… Спору нет, умереть от этой дерзкой хвори, умереть в тридцать семь лет, – доля незавидная. Но, быть может, не самая худшая – ведь чума милостива: она убивает быстро. В стократ тяжелее смерть, которая исподтишка подкрадывается к своей жертве и постепенно точит тело и затемняет сознание.
Да, два года назад немало усилий он предпринял, чтобы отыскать отравителей, угостивших его медленно действующим ядом. Ядом, от которого нет противоядий.
Конечно, злоумышленников найти не удалось. Ну, а если бы даже их поймали, разве смог бы он распутать все нити заговора, в
котором – в том нет сомнения – принимали участие отпрыски наиболее знатных фамилий королевства португальского?
Им, людям белой кости, он всегда был ненавистен. И, пожалуй, для этого у них были основания. Двенадцать лет он держал их в узде.
Мечом он владеет превосходно. А при случае и кинжалом. Кинжалом девять лет назад он заколол главного смутьяна, своего собственного шурина, дона Дього, герцога Визеу.
В те годы его королевство напоминало рассохшуюся бочку. Своими руками он стянул ее железными обручами. И одно время ему казалось: чудо-бочка нигде не дает течи. Ведь тише воды и ниже травы стали самые гордые и заносчивые магнаты, ведь любые его указы исполнялись беспрекословно.
Короли не вечны, но они могут спокойно уйти в лучший мир, если у них есть достойные преемники. А у него, у короля Жуана, был сын, инфант Афонсо, который оправдывал все отцовские надежды.
Норовистый конь сбросил инфанта на придорожные камни. Юноша умер на руках у отца, и случилось это за несколько месяцев до того, как неведомые убийцы влили яд в ключевую воду, которой короля угостили в городке Эворе.
Инфант мертв, король обречен. И уже открылись щели в обновленной бочке, уже подняли голову вчера еще совсем смирные герцоги и графы…
Нет, не чума заставила короля удалиться в монастырь Марии Благостной. Смертельно больной лев уползает в тесное и неприглядное логово. И, кроме того, львам, больным и здоровым, удобнее выслеживать врага, сидя в засаде, а Райская долина для этой цели была приспособлена отлично.
Пусть в Лисабоне думают, что король спасается у Марии Благостной от чумы; осмелев, его недруги скорее выдадут себя, а уж за ними бдительно следят верные люди, и их донесения ежедневно поступают в Райскую долину.
И в монастыре никто не удивился, когда рано утром б марта в главные ворота влетел на быстром как ветер коне гонец из Лисабона. Бросив монастырскому служке поводья, он устремился в королевские покои.
Придворные заметили: на этот раз столица прислала необычного курьера. Синий плащ тончайшего сукна, сапоги с серебряными шпорами – несомненно, этот гонец – рыцарь. И к тому же моряк: только моряки носят береты с серебристым пером чайки, да и борода всадника, длинная и черная как ночь, выглядит на морской манер и очень похожа на траурный вымпел.
И не успел еще этот курьер добежать до дверей королевской опочивальни, как со слов одного из офицеров стражи его величества весь монастырь узнал: из Лисабона со срочным донесением прискакал капитан дон Дуарте Пашеко Перейра.
Король занимал покои настоятеля монастыря, довольно просторные, но не слишком теплые.
В небольшой жаровне слуги день и ночь поддерживали неугасимый огонь, и угарный синеватый дымок клубился под низкими сводами, нехотя выползая в оконную щель, забранную ржавой решеткой.
Свет с трудом пробивался через эту тесную амбразуру, и дон Дуарте не сразу разглядел короля. А когда глаза его притерпелись к чадной полумгле, он едва сдержал горестный возглас.
Два месяца он не видел короля, и за это время дон Жуан II разительно изменился. И без того худое его лицо осунулось еще больше, поредела узкая, заметно тронутая сединой борода, поседели длинные волосы, у глаз появились резкие морщины.
Король заметил жалостливый взгляд дона Дуарте и слегка усмехнулся.
– Я слушаю вас, дон Дуарте. Убежден, что вы доставили мне не слишком отрадные вести.
Дон Дуарте, преклонив колено, вручил королю свиток с большой свинцовой печатью.
– Ваше величество, в понедельник четвертого марта Колумб отдал якорь близ Лисабона. Он открыл большие острова у берегов Индии.
– Все-таки открыл, – тихо сказал король.
– Да, ваше величество. Я привез донесение капитана Бартоло-меу Диаша, он встретил корабль Колумба
