пазухой.
Виткос, этот город-солдат, взобрался на макушку горы, которая возвышалась в самом центре Вилькапампы. Манко сам наметил место для своего дворца и крепостных сооружений. Конечно, на этой горной вершине было тесно, но зато путь к городу был немыслимо трудным. Враг мог одолеть гору, лишь растянувшись в длинную колонну: по узким тропам пехотинцы и всадники волей-неволей должны были передвигаться лишь гуськом. А с вершины открывался широчайший обзор – в ясные дни видно было все кругом на много миль. Никто не мог незаметно подобраться к этой твердыне.
Удаляясь в 1538 году в Вилькапампу, Манко вывез из Юкая и предместий Куско опытных каменщиков. Великие кудесники были среди них – творцы каменных поэм Кориканчи и Саксауамана. Виткос был городом каменной прозы. Здесь строили не изящные храмы, а казармы, оборонительные стены и бастионы. Но строили на века, не жалея камня. День и ночь, как муравьи, ползли по крутым тропам камненосцы. Труден был путь вверх с пятипудовым камнем на спине, но Виткос, вероятно, воздвигали куда веселее, чем каменные частоколы Тиуанаку.
«Об эти стены враги обломают зубы», – думали строители Вит-коса, и от этого отраднее становилось у них на душе и легче спорилась тяжелая работа.
Самых искусных каменщиков Манко, однако, держал не в Вит-косе. Милях в двадцати к северу от Виткоса, в излучине Урубамбы, там, где эта сердитая река прогрызла ущелье-петлю немыслимой глубины, стоит гора Мачу-Пикчу. На ней лет за сто до Манко построили несколько храмов.
Теперь Манко решил заложить на вершине Мачу-Пикчу священный город. Ведь Кориканчу осквернили и опоганили бородатые дьяволы, ведь жрецы свирепого бога христиан до основания разрушили почти все древние храмы тауантинсуйского царства.
Бога Солнца, лучезарного Инти, изгнали из Куско. Путь туда ему заказан. А у Инти должно быть свое убежище, надежный приют в надежном месте. И на Мачу-Пикчу пришли каменщики. Они построили…
Нет, до поры до времени мы сохраним тайну священного города. Ее мы раскроем позже, когда наша хроника дойдет до скорбных и грозных событий последних лет Вилькапампы…
Манко носил гордый титул сапа-инки, инки-самодержца, но руки его были в мозолях, и камни он носил не хуже любого грузчика. Бездельникам царской крови (а их было много – ведь все родичи инки считали себя солью земли) от него не было житья, и многие из них бежали к испанцам. Неволя была им слаще этой мозолистой свободы. Манко охотно отпускал на все четыре стороны длинноухих тунеядцев. Ему нужны были не царедворцы, а мастеровые и воины, люди, сведущие в каменном деле и в искусстве метать копья и отражать атаки вражеской конницы.
Жрецов Манко не слишком жаловал: они ему мешали, они путались под ногами, совали свой нос во все и во вся. Кроме того, хотя Манко и приютил на горе Мачу-Пикчу бога Инти, но былая вера в небесных покровителей у инки основательно пошатнулась. Ведь Лучезарный не испепелил своим жарким пламенем наглых захватчиков. Виракоча безмолвствовал, когда Писарро творил суд и расправу в Кахамалке и грабил храмы Куско, Ильяпа не поразил испанцев молнией и громом. Манко, однако, ненавидел христианских богов и предпочитал им своих нерасторопных и малодушных тауантинсуйских небожителей. И он считал, что тауантинсуйские жрецы все же зло куда меньшее, чем алчные и лицемерные католические попы. Однако жрецов он выслал из Виткоса на Мачу-Пикчу. Там поселил он и избранных дев, вывезенных из Куско и Юкая. Жрецы ворчали, они привыкли вершить все государственные дела, но Манко свои решения менять не любил, и Виткос так и остался безбожным городом-биваком, полукрепостью-полулагерем…
Во всей Вилькапампе вряд ли насчитывалось в ту пору больше сорока – пятидесяти тысяч жителей, и, таким образом, у Манко было подданных куда меньше, чем у его деда и отца. Но десять тысяч бойцов насчитывалось в войске инки, и в случае крайней нужды число воинов без труда можно было удвоить.
У своих учителей-испанцев Манко перенял многое. Правда, у него не было ни конницы, ни артиллерии, но он познал все хитрости белых дьяволов, и даже старый тигр Писарро, если бы, не дай бог, ему довелось воскреснуть, не смог бы напасть врасплох на владения инки. И в долине Урубамбы, и в предгорьях Пантикальи, и на далеком Апуримаке день и ночь строили крепкие дозоры, и при первой же тревоге на вершинах гор занимались сигнальные огни, и весть о появлении врага в мгновение ока доходила от дальних рубежей в Виткос. У Манко был мудрый военный советник, старый полководец Кискис, у которого были свои счеты с испанцами. Это бы не человек, а меч, закаленный в бесчисленных боях. Всякое соглашение с бородатыми дьяволами он считал преступлением. Нет, больше чем преступлением – ошибкой. «Только кровь, – говорил
Кискис, – может смыть позор Кахамалки и горечь нашего неудачного штурма Куско». И, готовя своих воинов к большим походам, он закалял их в дерзких набегах на порубежные испанские города.
Когда семеро испанцев пришли в Виткос, Кискис сказал инке:
– Убей их, иначе они убьют тебя.
Манко резко оборвал старого воина и приютил всю семерку в своем дворце.
Гомес Перес, Диего Мендес и пятеро солдат-альмагристов в перуанских и чилийских походах приобрели немалый боевой опыт, и Манко решил использовать своих гостей. Гости наставляли его в хитростях фехтовального искусства, они учили его метко стрелять из аркебуза, а в часы досуга инка охотно пил с ними крепкую чичу и во хмелю играл затем в кегли или в мяч.
Испанцы же вели себя примерно. Они сами вызвались обучать рукопашному бою воинов инки и дали немало ценных советов Кискису. Впрочем, Кискис так и не сменил гнев на милость, за что его не раз бранил Манко.
ПАРТИЯ В КЕГЛИ
После битвы у Чупас перуанские смуты на короткое время утихли. Вака де Кастро огнем и железом врачевал язвы и болячки, альмаг-ристов вешали на всех перекрестках. В Перу в 1542 году было около пяти тысяч испанских солдат и колонистов, и они владели богатейшими землями косты и несметными стадами ламю. Пахали землю и пасли лам индейцы. Этих индейцев Писарро и Вака де Кастро щедро дарили колонистам. Правда, считалось, что коренные жители Перу «свободные подданные» короля Испании и что колонистам их передают на время, однако с этими фарисейскими оговорками никто не считался. Но в 1542 году Карл V и его советники подсчитали доходы, которые поступили в казну из заморских владений, и прослезились. Заморские земли, такие богатые и «сочные» приносили казне жалкие гроши. Все сливки снимали колонисты: ведь у них была даровая рабочая сила, делиться своими барышами с короной они не желали, и прибрать их к рукам было очень трудно. Урезать аппетиты и доходы колонистов, поставить их в зависимость от казны можно было лишь в том случае, если бы удалось отобрать у них ранее пожалованных индейцев. По мысли королевских чиновников, этих индейцев надо было передать под oпeку казны. Казна же на определенных, выгодных для нее условиях могла бы сдавать рабочие руки в аренду колонистам.
Король с легким сердцем подписал в 1542 году так называемые «Новые законы» – свод правил, которые впредь должны были соблюдаться в заморских землях.
Индейцев велено было у колонистов отобрать и передать казне. Но Карл V и авторы «Новых законов» забыли, что Мексика и Перу лежат за тридевять земель от Испании, что в Панаме и Куско на каждого королевского чиновника приходится сотня вооруженных до зубов колонистов, а эти дорвавшиеся до добычи рыцари наживы готовы были лечь костьми за свою мошну.
В Мексике правил человек осторожный и осмотрительный. Он сразу же понял, что добром ему не удастся отобрать у колонистов индейцев, а применять против кортесовских ветеранов силу было делом совершенно безнадежным. И он положил «Новые законы» под сукно.
Иначе сложились дела в Перу. На место Ваки де Кастро король назначил в эту страну знатного индюка Бласко Нуньеса де Велу.
Нуньес де Вела в 1544 году прибыл в Лиму и мгновенно обнародовал «Новые законы».
При въезде в город новый наместник, к величайшему своему негодованию, увидел аршинную надпись: «Всякого, кто посягнет на наше добро, мы лишим жизни». Нуньес де Вела велел надпись стереть, но спустя несколько дней в Перу вспыхнул грозный мятеж. Колонисты восстали против короля и его наместника, и во главе их стал многоопытный в ратном деле братец покойного Франсиско Писарро – Гонсало.
Слухи о новой смуте дошли до Виткоса.
Манко понимал: новый наместник ничуть не лучше старых, но его очень радовало, что самые заклятые враги индейского народа, и Гонсало Писарро в частности, числятся мятежниками.
Теперь он, не нарушая опасных и хитрых испанских законов, мог бить писарристов и очищать от них
