Гиртеада со странным выражением в глазах смотрела на мужа. Чувствуя, как кровь приливает к его щекам, Калхас сгреб с блюда горсть маслин и пошел вслед за детьми.
Это был его ребенок! Ему не требовалось искать дочь пасечника, он понял все сразу, едва увидев мальчика. Вначале Калхаса охватил страх — вполне объяснимый страх перед Гиртеадой. Он боялся не ревности к той девушке, что приходила к нему два года назад, а ревности к ребенку. Ревности, рожденной болью, что довелось испытать его жене в Габиене. И все же страх уступил место гордости, едва маленькие грязные пальчики стали брать с его ладони сочные маслянистые оливки. Клеон норовил проглотить их вместе с косточками. Калхас, смеясь, учил малыша выгрызать мякоть, и сокрушался, что они не привезли из Азии никаких сладостей.
Когда Клеон запивал оливки козьим молоком, подошла Гиртеада.
— У него разболится животик — сказала она. — Ты бы сам попробовал запить козьим молоком оливки!
Калхас засмеялся:
— Не должен. Он ведь такой же обжора, как и я.
Гиртеада принесла влажную тряпицу и заставила Клеона протереть ею руки и лицо.
— Вот теперь ты похож на человека, — удовлетворенно хмыкнула она после этого.
Дети, удивленно наблюдавшие за тем, что происходило, стали покидать кухню. Клеон потянулся за ними. Калхас хотел удержать его, но Гиртеада остановила мужа.
— Пусть идет. Ему еще… надо будет привыкнуть.
Калхас боднул ее в бок.
— Мне кажется, я буду улыбаться теперь до самой смерти.
— Да? — она потрепала его за уши. — Я рада. А ты жаловался, что Гермес о нас забыл!
— Я куплю ему ягненка. Трех ягнят! Эй-я! — он принялся отплясывать дикий сакский танец и разбил глиняный горшок с бобами.
— Хватит. Тимомах ждет тебя. Я думаю, вам есть о чем поговорить.
Сон разбудил Калхаса. Он сел, встряхнул головой и опасность, привидевшаяся во сне, окружила его со всех сторон. Сколько у них времени в запасе? Калхас торопливо оделся и вышел во двор. Ночные созвездия стояли еще высоко: следовательно, они должны успеть.
Тимомах недовольно ворчал, пока прорицатель брызгал холодной водой на его лицо.
— Какие спартанцы? Откуда? Они шли через всю Аркадию, мы узнали бы…
Калхас стиснул зубы.
— Тогда я уйду с Гиртеадой и Клеоном. Уйду прямо в горы — и не подумаю предупреждать твоих сыновей!
Тимомах взял прорицателя за плечо, подошел к слабо мерцавшему очагу и внимательно посмотрел ему в лицо.
— Ты, я вижу, убежден, в чем говоришь.
— Конечно. Нельзя шутить такими вещами.
— Ты представляешь, что это такое: разом поднять хозяйство, овечьи отары и увести их в горы!
— Представляю. Все это нужно сделать до рассвета.
Тимомах с сомнением качал головой.
— Я пошлю людей на дорогу от Орхомен. Если и действительно идут спартанцы…
— Однажды Эвмен прислушался к моему предупреждению. И остался жив. В другой раз забыл о предсказании — и потерял все. Я знаю цену словам Гермеса. Если не послушаетесь меня, никто не уйдет от лакедемонян.
Калхас подождал некоторое время.
— Все. Мы собираемся.
— Ну ладно, ладно, — закряхтел Тимомах. — Только поднимай хозяйство сам: мне будет стыдно смотреть людям в глаза, если ты ошибешься…
Была осень. Калхас уже несколько месяцев вел дела своего воспитателя. Получилось это само собой: сыновья Тимомаха не интересовались хозяйством отца, и тот с радостью избавился от значительной части забот. Он платил Калхасу жалование управляющего, но жили они вместе, одной семьей.
Прознав, что прорицатель вернулся из Азии при деньгах, соседи, в надежде на угощение и диковинные рассказы, несколько раз навещали Тимомаха. Однако вскоре выяснилось, что Калхас столь же молчалив, как и до отъезда; так что интерес к нему быстро пропал. Они жили спокойно — если не считать постоянного страха перед спартанцами, Кассандром, этолийцами — страха, преследовавшего той осенью каждого аркадянина.
На случай угрозы они давно уже продумали, как спасать имущество. Поэтому поднять хозяйство оказалось делом несложным. Сонные люди выгоняли скот, запихивали в тайники те вещи, которые не могли унести с собой, грузили на спины лошадей тяжелые вьюки.
— Они нас все равно разыщут. От нас следов будет — что от целой армии, — сомневался Тимомах.
— Не найдут. — Калхас был уверен в себе. — Спартанцы не посмеют забраться в горы так далеко, как мы.
К утру они оказались довольно далеко от дома. Предрассветный туман растворило яркое солнце. Оно золотило вершины гор, его лучи, отразившись от снегов, бросались в долины, как купальщики в море. Влажные заросли тамариска и багряницы вспыхивали так, словно были увешаны самоцветами. Серая, густо посеребренная туманом лента овечьих загривков целеустремленно извивалась посреди желтеющей осенней зелени. Кое-где ее разбавляли более крупные фигуры вьючных лошадей, коров, далеко впереди блеяли козы. Вокруг ленты сновали голоногие пастухи, мелькали темными полосками собачьи хребты. Такого исхода горы не видели никогда; Калхасу чудилось, что это не солнце отражается в их вершинах, а горят глаза истинных хозяев Аркадской земли. Помогут они людям или нет?
Должны помочь, обязательно должны. Калхас верил в это. Вместе с женщинами, вместе с детьми и вооруженными слугами он замыкал шествие. О людях он беспокоился меньше, чем о животных: в случае необходимости люди поднимутся по одному из крутых склонов. Кругом много больших валунов, которые можно спихивать вниз. Спартанцы не рискнут лезть за людьми. Но животные карабкаться по таким склонам не смогут, поэтому Калхас отправил их вперед.
Солнце еще не полностью поднялось над вершинами, когда один из слуг, оставленных наблюдать за домом, догнал колонну.
— Лакедемоняне! — он был возбужден и весел. — Они во всей Маронейской долине. Уже пытаются поджечь дом.
— Злые?
— Еще как! Ты провел их, Калхас! Они злы и напуганы. Это же надо — такой большой дом — и совершенно пуст. По-моему, они боятся засады!
— Они следуют за нами?
— Конечно, нет! Рассматривают следы, но боятся! Ты их провел!
— Провел? — Калхас усмехнулся. — Ну хорошо, можно считать, что провел.
Он взглянул на скалы, все ближе обступавшие колонну, и увидел мимолетное отражение на влажной поверхности. Люди теснились вокруг него, как овцы во сне вокруг Гермеса. Над их шляпами мелькали маленькие радуги, а плащи развевались, словно крылья. У Калхаса перехватило дыхание, он жадно и внимательно искал в видении иных знаков, указаний. Но порыв ветра подернул поверхность скалы рябью, и видение исчезло. Вздохнув, Калхас дал знак двигаться дальше.
«Пастырь? — улыбнулся пастух своим мыслям. — Может быть. Века поменялись. Если раньше нужны были Герои, то сейчас, наверное, Пастыри». Он повернулся к Гиртеаде. Измученный Клеон уснул, сидя на ее плечах. Калхас взял мальчика на руки и укутал его полой плаща. «Мама», — едва заметно шевельнулись губы ребенка.
Пастух опять заулыбался. В этот момент он помнил все: Эвмена, Дотима, Филиппа, никогда не виденного Александра. Помнил, но, радуясь, шел среди людей, собак и овец. Шел среди скал и сверкающих горных вершин, где воздух невесом, чист, а до небес, кажется, можно достать рукой.
