глубины поднимались темные испарения, тянуло могильным холодом. Все вокруг было окутано странным мерцающим светом, мертвящим, вытягивающим душу, лишающим воли.
Немного неожиданно для самого себя — как это часто бывает во сне — Саша поплыл к самому краю и глянул вниз. Он посмотрел в бездну, а бездна посмотрела на него, внимательно и вдумчиво. Наверно, каждый из них сделал выводы из увиденного, вот только свои Саша так и не смог сформулировать, а о заключениях другой стороны ему не хотелось даже гадать.
Затем его втянуло вниз как в воронку, как в горло ненасытной всепоглощающей твари. Внизу пульсировало, билось, перетекало само в себя в вечном движении и хаосе черное слепое нечто…
Как водится, сон был прерван на самом «интересном» месте. Данилов вздрогнул как от удара током, запомнив только ощущение слепящего ужаса от столкновения с живой бездной. Застонав, тряхнув гудящей головой, он тяжело опустился на подушку и снова сомкнул веки. Александр забыл Провал. Вот только забудет ли Провал о нем?
Будто тонущий ныряльщик, Данилов всплыл в реальность только на пару секунд. Несколько судорожных глотков воздуха — и новое погружение в пучину бреда. Просыпаясь… просыпаясь песком сквозь прорехи в рвущейся реальности, он успел подумать, а можно ли потерять сознание во сне? И если да, то куда в этом случае попадешь?
Саше предстояло это выяснить.
Глава 22. Крысы
В этот раз Машу опять разбудили странные звуки. Она слышала эти шорохи и шебуршания уже несколько ночей подряд, и объяснение, что это де оседают потревоженные взрывом породы, ее не удовлетворяло. Давно они должны были осесть. Осторожно, чтобы не разбудить котенка, спавшего у нее в ногах, девушка привстала на узкой деревянной койке и прислушалась
Почти неделя прошла с тех пор, как они зажили вдвоем, и за это время Маша успела здорово прикипеть к нему. Оригинальное имя ему она пока не придумала, называла просто — Малыш. Для трехмесячного котенка он был очень флегматичным, спал примерно восемнадцать часов в сутки, а остальное время проводил полусидя-полулежа, глядя на нее преданными глазами. Максимум что он мог, это, совершить степенный променад по комнате, отрабатывая походку. В коридор звереныш никогда не рвался.
Ее соседи-врачи отнеслись к его появлению снисходительно. Во всяком случае, они никогда не высказывали ей неодобрения. С котенком не было проблем. Он не орал, не бегал, а к тазику она приучила его с первой попытки, просто посадив туда и оставив на некоторое время.
Да и мыши в последние дни совсем распоясались. Как только они пробрались в герметичное убежище? Демьянов по этому поводу однажды отрядил человек сто на замазывание микроскопических щелей в стенах, но те как лезли, так и лезут. У Маши на этот счет была своя версия. Она подозревала, что маленькие твари пришли не после катастрофы, а жили себе тихо-мирно на складе ИЧП «Мухамедзянов» с самого дня сдачи помещения в аренду.
«Вот Малыш подрастет немного и всех их переловит», — часто говорила Чернышева, словно не замечая, что из ее слов вытекает, что им придется провести в убежище минимум полгода. Но с этим, похоже, уже все смирились.
Незаметно котенок стал для нее самым дорогим существом. Такое с ней происходило впервые. Сколько она себя помнила, у них дома всегда жили кошки, но ни одну из них нельзя было назвать по- настоящему домашним животным, не то что членом семьи. Они гуляли сами по себе, сами обеспечивали себя питанием и досугом и никогда не допускались до человеческой постели, куда и не стремились, предпочитая проводить ночи, выслеживая добычу или общаясь с друзьями-подругами во дворе.
Малыш вел себя по-другому. Даже если оставить в стороне его бесшерстность, в нем было много необычного. В его повадках проскальзывало что-то неуловимо собачье. Ну где, к примеру, увидишь кота, который лижет людям руки и лицо своим шершавым языком?
Он тоже привязался к ней. Не к жилищу, что, по идее, должны делать кошки, а именно к хозяйке. Он не возражал, когда она брала его с собой в медпункт, и мог спокойно сидеть у нее на коленях или даже под стулом, но оставаться в комнате один не любил. Когда же ей приходилось ночевать на работе, а такое случалось нередко, учитывая ее напряженный график, котенок начинал скучать. Страдал он молча, но стоило девушке показаться на пороге, как Малыш буквально бросался ей на шею. Каким-то образом животное узнавало о ее приближении. По звуку шагов, по запаху, а может, и вовсе по эманациям биополя, но всегда, стоило ей открыть дверь, как он был тут как тут.
Ластился котенок к ней и ни к кому больше. Других людей он побаивался, и, когда в комнате находились посторонние, вел себя настороженно. Стоило кому-нибудь громко рассмеяться, звякнуть посудой, топнуть или хлопнуть дверью, Малыш тут же забивался под кровать и долго не покидал укрытия. При этом он был удивительно покладист. Наверно, его можно было мять и тискать как мягкую игрушку, а он не выпустил бы когтей. Скорее всего. Но Маша оборвала бы уши любому, ребенку или взрослому, если бы он вздумал провести такой эксперимент.
Странности в комнате начались давно, просто на первых порах никто не придавал им значения. Сначала люди заметили, что оставленная в открытых упаковках еда имеет тенденцию убывать. Потом это же стало происходить и с продуктами в тумбочках. Наконец, у жильцов начали пропадать даже несъедобные предметы. Первой это ощутила на себе сама Чернышева, лишившись электронных часов, которые она оставляла на тумбочке. Пятнадцать человек ее «сокамерников» разводили руками — вечером видели, а утром как сквозь землю провалились. Хотя куда уж глубже.
Поиски продолжались недолго. В комнате было не так много мест, куда часы могли закатиться. Да и какой смысл лазить с фонарем по углам ради вещи, каких на складе вагон? Но именно тогда ей в голову впервые пришла мысль, что не только они, люди, считают убежище домом. Чернышева не верила в полтергейст и в то, что кому-то из соседей понадобилась эта китайская поделка. Чужих тут не бывало, в комнате проживал только медицинский персонал.
Дальше — больше. В тот день, вернувшись к себе после дежурства, она не обнаружила Малыша на обычном месте, в коробке рядом с ее нарами, где лежала теплая подстилка. Там он обычно и спал, свернувшись в клубок и закрыв коричневый нос лапами, когда хозяйки не было дома. Теперь вместо этого он забрался к ней на койку и забился в одеяло. Маша была готова поклясться, что мордочка и глаза у него были испуганные. Кого, спрашивается, тут бояться?
Кот был еще и лекарством от депрессии — состояния, которого она в прошлой жизни не знала. Маша не раз обзывала себя плаксой, нюней, но ничего не могла поделать со свербящей тоской, которая нападала на нее, когда она оставалась одна. Разве что работа помогала отвлечься. Теперь Маша больше не скакала по руинам, а сидела в теплом кабинете, но нервных клеток это сжигало не меньше, чем выходы на поверхность. С девяти утра, как по команде, в медпункт тянулись нытики, у которых, независимо от пола и возраста, даже жалобы были типовыми: слабость, тошнота, расстройство пищеварения. Некоторые просили дать чего-нибудь от головы — шуточки про гильотину надоели девушке уже на пятом посетителе. Каждому второму она выписывала витамины, которых было завались, каждому пятому, с согласия главного врача убежища — дополнительный продпаек. Но часто она не могла помочь ничем. Половину пациентов выпроваживала, даже не осматривая. Это были люди с расшатанной психикой или симулянты, которые пытались отлынивать от работы. Она научилась узнавать их за версту. Изредка были действительно тяжелые случаи — лучевая болезнь, острые инфекционные заболевания. Тогда Маша вызывала старших коллег.
Попадались среди бесконечной вереницы посетителей и весьма любопытные экземпляры. Оказавшись в подземелье, почти все недавние жители научной столицы Сибири перестали уделять внимание гигиене, сначала вынужденно, из-за недостатка воды и бытовой неустроенности, а потом и привыкнув к такому ходу вещей. Протер человек лицо мокрым полотенцем, вот и весь утренний туалет.
С одеждой тоже была связана серьезная проблема. Первоначально у многих не было с собой даже
