чудо-богатырей и сворачивать горы.
На Западе все было иначе. Данилов был там всего однажды и, конечно, видел только фасад, который мог быть и потемкинскими деревнями, но даже этих впечатлений ему хватило, чтобы составить представление о пассажирах «Титаника», вышедшего в свое последнее плавание.
Да, тонуть они должны были с комфортом и шиком: «Гарсон, еще шампанского, пожалуйста!». Но уже тогда в его голову впервые постучалась мысль: «Боже мой, да как же вы будете жить без этого? Куда денетесь, когда придут мор и глад? Когда прискачет конь блед со всадником, имя которому Смерть, и ад последует за ним? Кто принесет вам пиццу на дом? Кто почистит бассейн?»
Ведь отними у них эти ухоженные газоны, чистенькие заборчики, вымытый с шампунем асфальт и игрушечные домики, вежливых копов и продавцов, гуманные законы и «демократические» выборы… Что останется? Ничего. Расслабленность, конформизм и эгоизм, а в результате — слабость. Беспомощность перед ордами новых Чингисханов, стоявшими у ворот. Саша знал, что когда-нибудь эта волна обязательно перехлестнула бы через плотины и накрыла бы захиревшую цивилизацию Запада как цунами.
В лондонской подземке и на улицах британской столицы можно было увидеть людей с любым цветом кожи. Но с белым — реже всего. Парню стало не по себе, и расизм тут был ни при чем. Просто ту страну создавала одна конкретная нация. Не ямайцы и не пакистанцы. А что с ней стало? Разбежалась по «веселым» парадам да по клубам феменисток? Тогда у него родилось грустное двустишье: «Нет величья былой белой расы. Здесь остались одни… папуасы».
И без всяких ядерных бомб потомки завоевателей Нового Света пропали бы не за понюшку Колумбова табака. Всего лет через десять их сожрали бы голодные и злые «дикари, питаемые человечиной», как пророчески заметил Маяковский. Придя из колоний, чтобы принять участие в дележе наследства умирающей Европы, эти черно-желтые люди сами стали бы колонизаторами. Они не мстили бы за увезенных в рабство прадедушек, за грабительские программы МВФ и бремя белого человека, которое им навязали с помощью пушек и кавалерии. Для этого у них была слишком короткая память. Они просто резали бы «белых братьев» как волки овец. Как в свое время турки — армян, а немцы — евреев. Со вкусом, от души, когда беспомощность жертв только распаляет жажду крови.
Выродившихся потомков крестоносцев съели бы, как капитана Кука. И поделом, сами виноваты. Не надо кричать о произволе и геноциде. На войне нет хороших и плохих. Есть только свои и чужие, а также живые и мертвые. Победители пишут свою историю и забывают упомянуть в ней проигравших.
«Но это Запад. Русские не такие, — размышлял Александр. — Конечно, мы можем быть абсолютно бестолковыми как нация, но каждый из нас умнее и сильнее духом среднего европейца или американца. В разы и на порядки. Просто все мы были не на своем месте. Философ клал кирпичи или выращивал картошку, писатель с отвращением учил детей, прививая им на всю жизнь ненависть к знаниям, ассенизатор сидел в Госдуме, прирожденный вор — в министерском кресле. Страна, конечно, паскудная, но где еще найдешь таких людей?»
Что с ними делать? Как собрать гигантскую, но разнонаправленную энергию в один аккумулятор? Пока срабатывал только один способ. Пусть придет страшный дядя Джо…
«…Чтоб разъединить их всех, чтоб лишить их воли
И соединить навек в их земной юдоли
Под владычеством всесильным властелина Мордора».
Данилов всегда подозревал, что милая страна, населенная зеленокожими орками, один в один срисована профессором Толкиеном со сталинского СССР. Но насколько же внушительно выглядят описания легионов мрака! В них чувствуется не только страх, но и невольное уважение человека Запада к этой силище.
Итак, пусть он придет, этот Властелин, и железной рукой погонит нас в светлое будущее, расстреляв недовольных по подвалам. В истории такое уже было. Грозный, Петр… Тираны. Но страна-то при них только крепла, границы расширялись, а окрестные супостаты исправно получали по мозгам. Возможно, это повод задуматься о том, что жертвы бывают оправданными, а гуманизм часто маскирует слабость.
А для чего умерли или не родились миллионы людей в ельцинскую эпоху — от безденежья и безнадеги? Но зато, панимаишь, свобода… Зато демократия.
А за что погибли десятки миллионов теперь? За чужие яхты и виллы?
Сволочи. Предатели. Как хочется надеяться, что вы не успели улететь.
Странно. Все эти мысли пришли к нему, когда никакой России уже не было. Но Саша не мог говорить о ней в прошедшем времени. Хотя ее пепел был развеян по ветру, она до сих пор стояла перед его глазами. Он всегда считал себя гражданином мира, а теперь, в час, когда от его страны остались руины, открывал в себе патриота.
Да, он гордился тем, что он русский. Странный народ… со странной судьбой и психологией. Иногда Александру казалось, что каждый из его соотечественников — от олигарха до последнего люмпена — был втайне уверен в том, что на завтра назначен «час икс». Поэтому и те, и другие жили одним днем — воровали, вывозили, проедали, пропивали и зажигали, спуская последние гроши или огромные состояния. Брали кредиты, которые не могли, да и не собирались отдавать.
А зачем? Нострадамус зря говорить не будет — комета на подлете. А не комета, так чудовищные вулканы, а не вулканы, так новый вирус, смена магнитных полюсов, еще какая-нибудь напасть, грозящая с неба или из морских глубин. Хотя бы пришельцы. Или китайцы. В конце концов, чем глобальное потепление лучше ядерной зимы?
В этой ситуации станешь удивляться не концу света, а тому, что он так долго не наступал. Ну а раз после нас один хрен — потоп или пепелище, то самое разумное, что можно сделать, это жить одним днем, не привязываясь ни к чему. Все равно этот мир — не более чем зал ожидания. Сходить в буфет, слопать бутерброд и хлопнуть сто грамм. Что еще можно сделать перед прибытием поезда, который повезет нас из этой юдоли скорби в царствие грядущее?
Даже десятилетие стабильности не вытравило это ощущение из народной души. Защитный механизм, который у народов Запада давно атрофировался, в русских продолжал жить. «Мы были ближе к природе и дальше от цивилизации, — думал парень. — Поэтому у нас есть шанс выжить и начать все сначала. Мы сумеем победить в войне, где победить невозможно. У нас это не раз получалось».
Только в самом темном переулке он решился присесть на скамейку и развернуть свою добычу.
Там оказалось полбуханки ржаного хлеба, пакет растворимого горохового супа, пачка сухого печенья, комочек желтого масла да плитка черного шоколада. Натурального горького, от «Красного октября». Саша предпочитал импортный молочный. Ни картошки, ни муки, ни сгущенки, но на халяву, как известно, и уксус — мальвазия.
Чудны дела твои, Господи. Из всего ассортимента магазинов поселка он получил набор продуктов, которые в прежней жизни вызывали у него потерю аппетита. В другое время он рассмеялся бы в лицо за такой «подарочек», но сегодня его радость не знала предела. Он уже жил по логике времени, когда каждый мог рассчитывать только на себя, и воспринимал заботу общества не как должное, а как редкую удачу, к которой не стоит привыкать. Потому что само общество вместе с государством доживает последние дни.
Александр ел, но из головы у него никак не шел укоризненный взгляд старухи.
Бедная. Еще не такое увидит. Тяжело же ей придется потом, как и всем тем, кто наивно полагает, будто в любой ситуации человек остается человеком. О, скоро, скоро, они увидят такое, что поколеблет их представления о человечности. Вокруг рушились не только дома из кирпича и бетона. Рушилось само тысячелетние здание цивилизации со всеми его устоями, законами и правилами. И надо было бежать от него без оглядки, иначе задавит обломками.
Александр хотел бы себя обвинить, но не мог. Стыд немного покалывал его своими иголочками, но это не мешало ему чувствовать свою железную правоту, подтвержденную истинами, куда более древними, чем Нагорная проповедь.
Интересно, были ли среди кроманьонцев свои моралисты? Ну, стоявшие за общие ценности, добро, человеколюбие и прочее. Те, которые обосновывали недопустимость применения насилия даже к пещерным львам и медведям. Их, мол, жизнь тоже священна и неприкосновенна. Возможно, и были. Но их съедали первыми, и оставить потомство они не успевали. Поэтому человек произошел не от них, а от здоровых особей.
