всяких таежников, охотников, любителей зимней рыбалки — он всегда смотрел как на сумасшедших, предпочитал комфорт городского жилища с теплым сортиром.
Тепличному растению, представителю эпохи всеобщей виртуализации, ему пришлось постигать азбуку выживания на собственной шкуре. Его слегка оправдывало только то, что до него через это никто не проходил. Да, на Земле и раньше рушились цивилизации. Вавилон, Микены, Рим… Но никогда падение не было таким стремительным — за две недели от постиндустриальной эпохи к доисторическому собирательству. Даже до охотников палеолита большинство уцелевших, и Саша в том числе, еще не доросли.
Он был пионером, сродни первым исследователям полюса. Но тем было проще. За спиной у них оставалось человечество, они чувствовали его моральную поддержку. Им было ради чего бороться и не сдаваться. Да и хватило бы у Амундсена или Скотта воображения представит себе полярную ночь, опустившуюся на целый мир?
Кто вообще мог всерьез задумываться о ядерной зиме?! Только законченный параноик. Надо быть психом, чтобы допустить саму возможность такого сценария, что еще раз доказывает иррациональную природу бытия, которое проще понять безумцам, чем здоровым.
Почему-то никто, кроме разве что Иоанна Богослова, не спешил давать практические советы по встрече апокалипсиса — куда идти, где прятаться, чем питаться. Словно ученые мужи боялись накликать беду. Мол, не буди лихо, пока оно тихо. Но лихо проснулось, и никто не оказался готовым к его встрече.
Первые попытки предусмотреть и подчинить своим директивам Армагеддон относились к временам СССР. В советской системе гражданской обороны, казалось бы, все было проработано до мелочей. Время обязывало! Рекомендации были оптимистичными. Собирайтесь, граждане, на сборном эвакопункте и организованными колоннами следуйте к приемному эвакопункту. Подразумевалось, что дальше всемогущее государство всех накормит, обогреет и утешит. Никто не брал в расчет возможность глобального катаклизма, при котором государство никому не сможет помочь. Оно распадется на атомы еще быстрее, чем плутоний, и каждый будет думать только о том, как выжить самому и выжить других.
«Обязательно напишу книгу «Ядерная зима: советы пережившим», — невесело шутил сам с собой Александр. — Если род людской уцелеет в этой бойне, то такие советы ему рано или поздно могут снова понадобиться».
Даже теплые рукавицы не мешали рукам постепенно замерзать. Вот и сейчас после долгого перехода они задубели настолько, что перестали чувствовать холод. Это был сигнал, что пора устраивать привал. Данилов и так уже давно вглядывался во мрак, присматривая себе временное пристанище.
За последние полчаса ему то и дело мерещилось, что из темноты проступают очертания дома, но всякий раз это оказывалось игрой воображения. Интересно, возможны ли миражи в ледяной пустыне?
И вот ему снова показалось, что впереди что-то чернеет. Саша зашагал еще быстрее, теперь он почти бежал. Стало немного теплее, но чувствительность к рукам пока не вернулось. По своему опыту он знал, что «размораживаться» гораздо неприятнее, чем замораживаться. Процесс отогревания замерзших конечностей проходит очень болезненно. Боль такая, будто в тканях уже успели образоваться маленькие кристаллики льда, и они начинают лопаться с треском. И ведь замерзли не только руки и ноги. Если он не поторопится, то отогревать будет нечего.
Недалеко от дороги за символическим ограждением из проволочной сетки стоял одноэтажный бревенчатый домик. Был он явно дачным и вряд ли раньше играл роль постоянного жилья.
Отодвинув щеколду, Данилов проник в чужой огород. Будь он повнимательнее, его насторожило бы, что снег на дорожке, которая тянется от калитки к дому, немного примят. Но руки ломило от холода, и такие вещи сознанием даже не фиксировались.
Не тратя время, парень дернул за ручку. Дверь распахнулась, и он носу к носу толкнулся с худым и бледным призраком. Это мог быть бродяга-мародер, а мог быть и сам дачник. Как бы то ни было, Саше он был явно не рад. Об этом же говорила двустволка в его руках.
С ревом, которым можно было истолковать как пожелание валить к такой-то матери, он навел на парня ружье. Тот в ответ промямлил что-то невразумительное и попятился. Ружье не двигалось, по- прежнему нацеленное ему в живот.
Тогда Александр бросился прочь со всей скоростью, на какую был способен. Но лыжи мешали ему. Труднее всего оказалось пройти через калитку. Парень замешкался возле нее, даже не успев подумать, что представляет собой отличную мишень. Там он потерял драгоценные секунды.
Саша уже был по другую сторону забора, когда человек выстрелил. Возможно, у него было право защищать свою собственность, а может, он просто не любил непрошенных гостей. Удар в спину заставил Данилова кубарем скатиться с уклона на железнодорожную линию. Там он и лежал, тяжело дыша и надеясь, что стрелок ограничится выдворением его со своей территории.
Вдруг парень почувствовал странный холодок, который медленно распространялся по ногам. Первая мысль была смешной до неприличия. Сколько Александр себя помнил, он не страдал медвежьей болезнью. Его организм реагировал на страх разве что аритмией и головокружением. Но когда сознание отбросило эту нелепую идею, легче не стало. Пришла вторая мысль, страшная, но более правдоподобная. Его подстрелили. А боли он не чувствует, потому что задет позвоночник.
Но оказалось, что и первый, и второй варианты далеки от истины. Просто рюкзак, туго набитый консервами, принял на себя весь заряд утиной дроби. Ладно бы только консервами. Их содержимое пребывало в замороженном состоянии, на каждом привале еду приходилось сначала разогревать. Но там же стояла фляжка со спиртом, который он прихватил в чисто медицинских целях. Теперь рюкзак понемногу «истекал» алкоголем. Внутри все слиплось, смерзлось в комок; упаковки полопались, треть продуктов была безвозвратно подпорчена, перемешана со свинцовыми шариками и битым стеклом. Да и рюкзак придется менять.
Конечно, это лучше, чем изойти кровью самому. Но как же ему было жаль банки, добытые с риском для жизни банки. Убить сукиного сына мало…
Потом Саша часто вспоминал этот случай как единственную трагикомичную историю в череде страшных драм. Хотя и в ней страшного было больше, чем смешного. Все же тот выстрел мог его угробить. Пропитанная ледяной жидкостью одежда жгла холодом; парень знал, что у него есть несколько минут, чтоб найти кров и переодеться. Иначе хана.
Данилов обошел дачный поселок с другой стороны, и его выбор пал на недостроенный двухэтажный коттедж. Его внимание привлек не сам дом, а почерневшая рубленая баня во дворе, видимо, доставшийся владельцам от прежних хозяев. Жить там было трудно, разве что пересидеть денек. Но это не означало, что до него не нашелся такой умник. Снег во дворе был нетронут, но, наученный горьким опытом, Александр погасил фонарик и кинул в окно снежок. Выждал минуту, стараясь не обращать внимания на то, что промокшие ноги немеют, и их уже почти не ломит. Потом кинул еще один. Потом осторожно приблизился к постройке и приоткрыл дверь. Никого.
Парень дал себе зарок, что впредь, прежде чем ломиться в двери, он будет проводить детальную рекогносцировку местности. Лучше перестраховаться, чем нарваться на еще один такой гостинец. Ему и так невероятно повезло, что незнакомец не довел дело до конца.
Слабая вспышка на небосклоне, далеко на востоке. На фоне антрацитового черного неба возник бледный росчерк. Самолет? Реактивный снаряд? Осветительная ракета? А может, падающая звезда, метеорит, сгорающий в земной атмосфере. Если так, то надо загадать желание.
И Саша загадал. Нетрудно догадаться, какое именно. «Пусть все будет по-прежнему». Он не повторил бы своей ошибки. Он бы…
«Что бы ты сделал? — оборвал он себя. — Не допустил бы запуска ракет? Не слишком ли много на себя берешь, герой? Да что ты вообще мог сделать, если бы знал?» Провести эти двадцать лет по-другому? Пить, гулять и веселиться? Ха-ха-ха, с таким-то знанием. Это все равно, что узнать свой приговор от доброго врача-онколога. Но почему он должен обвинять себя? Разве он Бог? Нет. Обычный, в меру умный, в меру способный человек. Один из миллионов. И даже его вина — обычная, рядовая.
Свет с востока угас. Саша снова оказался в темноте. Через десять минут он достиг реки Обь.
Нет, он был лишен этого зрелища — панорамы погибшего города, раскинувшегося по берегам
