Татарское нашествие, с одной стороны, захват крестоносцами Константинополя, с другой, и последовавший расцвет Венецианской торговли заставили в XIII–XV веках запустеть торговый путь «из варяг в греки». После захвата Константинополя турками, вследствие длительных враждебных отношений, установившихся между католическим и мусульманским миром, для русских людей вновь улыбнулась возможность взять на себя часть выгодного посредничества в торговле между Западом и Востоком. Захват московским государством всего течения Волги давал материальный базис для развития обмена с Азией, но Астрахань[189] требовала себе естественного дополнения в виде гавани на берегу Балтийского моря. Русская экономика XVI века требовала наступательной политики.
Однако, если московское государство, уделяя максимальное внимание развитию своих вооруженных сил, могло смело помериться с любой западной средневековой армией, то оно должно было оказаться несостоятельным при столкновении с профессиональными армиями, знавшими уже сомкнутый строй возродившейся пехоты, которые в том же XVI веке повсюду распространялись на Западе.
Уже во второй половине этого века, в Ливонской войне Ивана Грозного, нам пришлось иметь дело с польской армией Стефана Батория, включавшей не только феодальные элементы, но и организованные части пехоты и кавалерии. Московские люди оказывались против них совершенно бессильными. Польша и Швеция уже успели подняться на уровень военного искусства ландскнехтов и рейтар, а мы оставались еще в русле средневековых традиций. Эпоха смутного времени являлась периодом наибольшего кризиса. Даже не регулярная армия польского государства, а польские жолнеры, навербованные частными предпринимателями, Лисовским и Рожинским, спокойно устраивались в нескольких километрах от Москвы — в с. Тушино, и эта горсть представителей нового военного искусства чувствовала себя совершенно неуязвимой на огромной территории, организованной, однако, почти исключительно под углом военных требований.
Двести лет развития военного искусства в России, начиная с Ивана Грозного и до Елизаветы Петровны включительно, надо рассматривать под углом борьбы с нашей отсталостью, азиатская армия отчетливо уяснила свою слабость и стремилась стать европейской. «Народ российский паче о бранях, нежели о книгах, паче об обучении воинском, неже об обучении школьном, тщание имеяше». Вначале, однако, для этого не хватало экономических предпосылок и в стихии натурального хозяйства тонули все реформаторские попытки. Стрельцы — упорядоченная пехота Ивана Грозного — получали вознаграждение не столько жалованием, как торговыми привилегиями и быстро сложились в особую вооруженную часть мелкой буржуазии, весьма мало способную усвоить новое военное искусство. Русские стрельцы до такой степени были мало способны к сомкнутому удару, что в Смутное время, когда мы нашли себе союзника в лице Делагарди, «стравились со шведами», нас поражало, как шведы «пешие пойдоша наперед, отыкався копиями, а конныя сташа позади них». «Ересь военная», естественно, первая открыла себе путь в Московское государство, которое еще стремилось замкнутостью сохранить свою самобытность. Тогда как общая тенденция политики заключалась еще в том, «чтобы торговые и иные никакие люди в Киеве и иных порубежных городах никаких книг литовския печати не покупали», мы к концу Смутного времени составляем «устав ратных, пушечных и других дел… выбран из иностранных военных книг Онисимом Михайловым», а в половине XVII века издаем перевод труда Вальдгаузена под заглавием «хитрости ратного строения пеших людей», получающий уже характер официального устава.
Иностранцы вызывались уже в начале XV века, но они становятся лишь при Борисе Годунове заметными в нашей военной организации. Естественно, что Россия, получившая в начале XVII века такие тяжелые удары от Польши, наученной иноземцами, захотела при первой возможности отквитаться, опираясь на тех же иноземцев. Густав-Адольф начал закупать в России значительное количество хлеба.
На вырученные деньги мы захотели нанять до 5 тысяч иностранцев, при помощи которых рассчитывали отбить у поляков Смоленск — угрожающую по отношению к Москве позицию, захваченную поляками в Смутное время[190]. Немецкие полковники — Александр Лесли и, Пецнер — приступили к набору наемников за границей. Перед, московским правительством открылась «пропасть, всегда зиявшая своей ужасной пастью» — расходов на наемников. Последние, в момент 30-летней войны, были в цене, особенно в отъезд в Московию. Месячные оклады иностранных офицеров колебались в кавалерии от 420 рублей (прапорщик) до 5600 рублей (полковник), в пехоте от 245 рублей до 3500 рублей (в довоенной ценности рублей). Московская казна смогла, с крайним напряжением, выделить до 2 миллионов довоенных рублей, но этого было далеко не достаточно. «Кто гроши дает, тому служит» наемник. Не даром Мориц Оранский ставил в центр тяжести своей реформы аккуратную выплату жалованья. Последнее было непосильно для Москвы XVII века. Начались побеги и развал дисциплины в иноземных полках; боевая ценность последних быстро понизилась. «Выезжий немчин», англичанин Ричард Стивенс, несколько раз менял службу — 2 раза служил Швеции, 3 раза России. Попавшиеся в плен полякам иноземцы спокойно писались к ним на службу. После неудачного Смоленского похода, иноземцев пришлось поспешно рассчитать, часть уехала домой, а часть осела в России и была поверстана местным окладом. Но иноземный офицер, ставший русским помещиком, конечно, терял много драгоценных европейских черт; это хорошо понимало русское правительство, отказавшееся в дальнейшем платить иноземцам старых выездов полный иноземческий оклад жалованья; «ибо иные яко фозалы (вассалы. А. С.) Царского Величества суть»[191]. Они также бегали от службы, бывали в нетчиках, приговаривались за то к наказанию кнутом, сажались в тюрьму, «чтобы впредь иным неповадно было».
Очевидно, вооруженную силу следовало строить не на иноземцах, а на обучении русских людей иноземному строю. Уже в 1630 г. для пополнения 1 рейтарского и 6 пехотных иноземных полков, принимавших участие в Смоленском походе призывались и русские, которые должны были служить под командой иноземцев и учиться у них. Однако, в русском населении крайне трудно было найти элементы, социально-близкие к тем, которые на Западе шли в наемники. Как на Западе формирование рейтарских полков являлось возможным только путем набора слоев населения, стоявших не слишком высоко на феодальной лестнице, так как усвоение новой дисциплины являлось безнадежным для рыцарей-баронов, у каждого из которых была своя фантазия, так и у нас пришлось обратиться к использованию наименее обеспеченного слоя «беспоместных детей боярских» с обещанием им «дать по 5 рублей для бедности» (75 довоенных рублей) и с предоставлением права возвратиться на службу на старых основаниях. В дальнейшем, русские полки иноземного строя размножились. К концу XVII столетия у нас насчитывалось уже 48 солдатских и 26 копейных и рейтарских полков.
Это были своеобразные территориальные части; разбросанные по деревням, они получали небольшое жалованье и жили в несколько худших условиях, чем поместное ополчение [192]; осенью, на 1 месяц в году, они собирались для обучения. Полки делились на роты; по западному образцу, командный состав представлял определенную лестницу военной иерархии — прапорщик, поручик, капитан, майор, подполковник, полковник.
Комсостав XVII века. Однако, господствовавшее в государстве начало местничества не позволяло организовать надлежащий подбор командного состава. В феодальном ополчении командный авторитет опирался на имущественный ценз начальника, на его положение в рядах господствующего класса, а не на знание ратного дела и мудрость. Московское государство знало лишь придворную иерархию — боярин, окольничий, стольник, стряпчий, жилец — эти придворные чины представляли конкретную действительность и связывались с определенным социальным положением. В военном деле московские люди знали только должности; назначение сотником, головой или полковником — это было возложение на мобилизованного помещика временных обязанностей, связанных с большими хлопотами и ответственностью — лишняя, но неизбежная тягота. Бытность сотником или даже головой — командование полком — не включалось в записи Разряда и ничего не меняло в положении демобилизованного помещика. Точно также, как крестьяне иногда смотрели на назначение старостой, как на отбытие неприятной повинности, так и помещики отбывали повинность на различных военных должностях. Награда, в виде повышения в должности за отличие на войне, естественно, отсутствовала. Награда могла быть дана лишь в виде демобилизации, отпуска на льготу: действительно, если поместные люди получали лишь 1/5 часть своего содержания денежным жалованьем, а остальное — землей, то логично было требовать смены, если пребывание с мобилизованным полком затягивалось на целые годы, как это было в Азовском гарнизоне. Но воеводы, возглавлявшие армии, вообще были бессильны выдать какую-либо награду: никакое повышение расходов из государственного бюджета нельзя было производить без разрешения московских дьяков; перевести служилого человека на высший оклад
