проводивший, однако, резкую грань от существовавшей ранее «полевой фортификации», чисто саперного искусства, применявшегося только по приказу свыше, использовавшего возимый в тылу шанцевый инструмент, требовавшего потери значительного времени на централизованную организацию работ, почти не применимую в сфере соприкосновения с неприятелем.
В 1872 г. было сделано небольшое открытие: австриец Линнеман изобрел малую лопату. Технически это достижение — некоторое уменьшение размера знакомого человеку со времен каменного века инструмента — может расцениваться не слишком высоко, но оно глубоко отвечало направлению, в котором развивалась тактика. Малая лопата повсеместно вошла в снаряжение пехотинца и для побывавшего под огнем стала совершенно необходимым, тщательно сберегаемым предметом. При громадных достижениях техники истребления пехоты это был существенный дар техники для спасения ее от истребления. Невелико количество этих подарков пехоте, — заряжание с казны, позволяющее стрелку не вставать в цепи, малая лопата, позволяющая в бою окапываться, бездымный порох, не выдающий место производства выстрела, защитный цвет одежды, телефон, позволяющий сократить беготню начальников и посыльных под пулями, автоматическое оружие, позволяющее одному человеку являться мишенью вместо десятков стрелков, — и пехота умеет ценить их.
В XX веке, только атакуя в условиях встречного боя, можно рассчитывать в первые часы боя не встретить перед собой укреплений: небольшая задержка наступления — и оборона уже вкапывается в землю и делается значительно устойчивее. Настильный огонь становится бессильным против окопавшегося неприятеля; усевшихся в ямы бойцов можно достать только сверху. Отсюда все возрастающее значение навесного огня. Оно усиливалось и переходом артиллерии к методам дальнего боя. Гаубица — типичный инструмент дальнего боя, хотя ее досягаемость и несколько меньше, чем у пушки соответственного веса; дело в том, что действительность огня гаубицы, ее меткость, действие ее снарядов — почти одинаковы как на малые, так и на предельные дистанции, а действительность пушечного огня существенно уменьшается с каждым километром увеличения дистанции.
После слабой и скоро брошенной попытки русских, предпринятой в 1885 г., культивировать навесный огонь (полевые мортиры), за ту же задачу взялись немцы. Они перевооружили 25 % полевых батарей легкими гаубицами и приступили, под настойчивым давлением Шлиффена, к организации могущественной полевой тяжелой артиллерии. Раз артиллерия становилась родом войск дальнего боя, было логично допустить в ее состав и более могущественные и тяжелые образцы; Англо-бурская война ясно засвидетельствовала возможность их использования. Милитаризация запряжки артиллерии, произведенная Французской революцией, касалась только легких, полевых калибров. Революция на грани ХVIII и XIX веков оставила крупные калибры крепостной и осадной артиллерии с организацией старого порядка, и части крепостной артиллерии повсюду сохраняли одиозный оттенок инвалидных команд. Шлиффен, убедившись опытными стрельбами, что малые калибры ни при каких снарядах[122] не могут подготовить атаку сколько-нибудь укрепленного фронта, решил распространить недоделанное Французской революцией преобразование и на крупные калибры артиллерии.
Примечательно, что главным врагом тяжелой артиллерии были артиллеристы всех армий; во главе движения стоял известный германский писатель, артиллерист генерал Роне, который доказывал весь вред тяжелой артиллерии, которая скует маневроспособность, удлинит вдвое колонны артиллерии, и так безмерно выросшие после 1870 г., потребует огромных парков, так как без большого числа снарядов тяжелая артиллерия лишена всякого смысла; все это связано с огромными расходами, бесполезными, так как прошлое — история артиллерии — будто бы учит, что все, что идет в ущерб подвижности и единству артиллерии, на войне неприложимо и отбрасывается как балласт ходом событий.
Когда прусское военное министерство получило записку Большого генерального штаба об устройстве тяжелой полевой артиллерии, то на ней было поставлено три вопросительных и три восклицательных знака Она вернулась при недоумевающей надписи: «Начальник генерального штаба уж не хочет ли сделать из тяжелой артиллерии полевые части?» На что Шлиффен кратко ответил: «Всеконечно». К началу XX века мысль уже превратилась в дело. Батальон 6'' гаубиц (16 орудий), приданный германскому корпусу, действительно, со своими муниционными колоннами занимал в походном порядке 9
Тогда как у немцев в первой линии имелось 1350 легких гаубиц, 656 тяжелых гаубиц и 1400 тяжелых орудий (большей частью также гаубиц), мобилизуемых вместе с ландвером, — 47 % всей артиллерии, способной дать навесный и тяжелый огонь, во Франции число тяжелых полевых орудий достигало лишь 300 — только 8 % общего числа орудий; во время войны французы воспользовались в первую очередь русским заказом на тяжелые орудия и приняли для себя образцы, выработанные Шнейдером по русским заданиям. В России генеральный штаб, под давлением опыта войны 1904/05 г., ясно сознавал необходимость всемерного усиления навесного огня, но это решение лишь с трудом и постепенно удавалось осуществить в жизни. Не хватало революционного размаха. Пожалуй, наиболее крупной ошибкой было ограничение реформы Сухомлинова уничтожением крепостной пехоты; следовало уничтожить и артиллерию сухопутных крепостей, переформировав ее в запряженные тяжелые батареи и создав при них обширную систему скрытых кадров для формирования новых тяжелых батарей при мобилизации.
Войны эпохи Мольтке поражают нас ничтожным расходом снарядов: в войну 1866 г. — 40 снарядов на прусскую пушку и 95,6 — на пушку энергично руководимой австрийской артиллерии; в войну 1870/71 г. — 190 снарядов на немецкую пушку за 5? месяцев военных действий; в войну 1877/78 г. на каждую из 1350 русских пушек приходится в среднем только 125 выстрелов; так как многие батареи прибыли только к концу войны, то фактически мы имеем близкую к 1870 г. норму. Обычная норма наполеоновской эпохи — 200 выстрелов на орудие на всю войну — не была превзойдена.
Русско-японская война представляет уже другую картину. Средний расход снарядов на русскую полевую пушку в Манчжурии вырастает уже до 700; так как накапливание батарей происходило лишь постепенно, то для батарей, действовавших с начала войны, эта норма должна быть почти удвоена. Рост числа выстрелов, даваемых артиллерией, совершенно естественен с удалением ее из передовой линии и с введением стрельбы через головы пехоты; оружие, действующее с близкого расстояния, не требует обильного питания огнеприпасами; двух-трех десятков патронов на револьвер будет достаточно для самой ужасной, затяжной войны. Напротив, фабрика дальнего огня получает смысл только при обильном питании ее сырьем, в данном случае — орудийными патронами и запасными частями к орудиям на замен изношенных.
К Мировой войне русский генеральный штаб, пришпоренный манчжурским опытом, установил наивысший мобилизационный запас снарядов — 1500 на орудие, но фактически он был доведен только до 1100, вследствие непонимания артиллерийскими органами всей остроты вопроса. Германия располагала запасом, приближающимся к 1000, Франция — 1400; Австрия должна была в Галиции жестоко поплатиться за сохранение нормы конца XIX века — 600 снарядов.
Позиционный характер войны, долгое нахождение лицом к лицу с неприятелем всегда резко повышало расход огнестрельных припасов. Мы уже наблюдали это явление при борьбе за Севастополь. Мировая война предъявила неисполнимые требования на артиллерийские снаряды. Имеется мнение, что активная борьба на французском фронте прервалась и перешла в позиционную борьбу вследствие того, что как французы, так и немцы израсходовали свои боевые комплекты и остались почти без снарядов. Военная промышленность даже богатой Франции могла изготовлять в начале войны не свыше 13–14 тыс. снарядов в день. Но, может быть, правильнее было бы утверждать, что снарядов не хватило потому, что оба противника выдохлись; когда войска не атакуют, они опустошают свои склады боевых припасов.
Масштаб расхода боевых припасов рос по мере возможности их пополнения. В 1917 г. противоаэропланные батареи, защищавшие Двинск, расходовали почти ежедневно по дежурному германскому аэроплану, прилетавшему осматривать вокзал, по несколько тысяч снарядов; при этом за весь год эти 10–12 батарей не дали ни одного попадания. Введена была наиболее расточительная форма
