делать выводы. Против морали которых не устояла бы мораль «моя хата с краю», «пойду, где больше платят» «своя рубашка ближе к телу», «наше дело маленькое», «пойдем прошвырнемся по броду».
Мещанство — страшная сила. Более страшная, может быть, чем водородная бомба. Мещанство — это сущность всего темного и животного в человеке. Оно мешает человеку подняться с четверенек. Оно мешает человеку поглядеть на звезды. Оно мешает человеку верить в друга. Оно заключает страсти человека в узкий замкнутый круг: половые отправления, деньги, водка. Путь мещанства — это путь назад, в пещеры, хотя бы и электрифицированные, с кондиционированным воздухом. Когда проблема войны и мира будет разрешена, борьба с мещанством станет главным для человечества. Но начинать надо уже сейчас, ибо мещанство оказывает могущественную помощь войне — равнодушием, инертностью, глупостью.
Одним из самых мощных средств в арсенале борьбы с мещанством является яркая, увлекательная, небудничная литература, и именно такой литературой принципиально может и должна стать фантастика.
Западная научная фантастика выполняет совершенно противоположный по назначению социальный заказ. И надо сказать, выполняет его она с честью. Миллионы читательских голов регулярно забиваются безнадежной идеей: так было, так есть и так будет всегда, пока стоит мир. Даже лучшие и настоящие мастера западной фантастики увлечены общим потоком пессимизма: человек — зверь, впереди атомные войны, господство галактических монополий и удача тому — единственному из миллиардов — кто зубами и бластером, одинокий и угрюмый волк, проложит себе дорогу к золотой горе через реку крови. Это и есть настоящее воспитание мещанства с его идеалом малограмотного супермена со стальными кулаками.
А как выполняет свой социальный заказ советская фантастика? Увы, плохо. Фантастов мало, и в большинстве своем они молоды и неопытны. (Предыдущая история советской фантастики в силу определенных обстоятельств не позволила подготовить кадры.) Вспомним, однако, что автор-фантаст — это только четверть фантастики. Кроме него объективно существуют и действуют такие силы, как издатель, читатель и критик. Об авторе-фантасте мы уже говорили, перейдем к издателю.
V. ФАНТАСТИКА В ИЗДАТЕЛЬСТВАХ.
Приведем несколько высказываний:
«Да, фантастику очень и очень читают. Это плохо. Фантастика отвлекает человека от Пушкина и Тургенева, фантастика нам не нужна, и ее следовало бы запретить».
«Фантастика — это хорошо. Отличное пособие для школьной программы. Читал вот я „Занимательную геохимию“ академика Ферсмана — очень познавательно. Очень».
«Научная фантастика безусловно нужна. И очень жаль, что ее у нас нет. Вот и остается — Жюль Верн. Ну, еще… э-э… Жюль Берн».
«Фантастика? А, это где про шпионов… Конечно, очень занимательно. Едешь вот, скажем, в электричке…»
«Знаете, я ведь эту самую фантастику с детства терпеть не могу».
Все эти высказывания приведены почти дословно и принадлежат ответственным издательским работникам. Так часто думают и говорят люди, от которых в первую голову зависит если не само существование, то во всяком случае развитие фантастики. Не будет преувеличением сказать, что во всех книжных, журнальных и газетных издательствах по Союзу наберется едва ли дюжина людей — издательских работников, которые любят фантастику или хотя бы понимают, что она должна быть.
Если исключить отдельных энтузиастов, то всю массу издательских работников в плане отношения к выпуску фантастики можно разделить на две категории. Первая — большая — состоит из людей, которые отказываются иметь дело с фантастикой. Причины: педологическая ненависть к жанру («спасем детей от Беляева и Ефремова»); гражданская трусость («странные какие-то идеи пропагандирует товарищ, не наши…»); непонимание жанра («что вы все выдумываете и выдумываете, лучше народа не придумаете, а русские сказки мы уже издавали»). К этой же категории относятся и умные издатели, которые сами фантастику не любят, но отдают себе отчет в том, что она читателю нужна. Они говорят так: «Дайте нам хорошие произведения, и мы их издадим». Но издадут ли? Вспомните позорную историю издания «Туманности Андромеды» и «Магелланова облака»!
Ко второй — меньшей — категории относятся издательские работники, которые фантастику не любят и не понимают, но при случае все-таки издают, чтобы поправить материальные дела издательства. Их полное презрение к жанру (и к читателю) приводит к тому, что на книжные прилавки выбрасываются неумелые и даже откровенно халтурные произведения вроде пресловутой «Оранжевой планеты».
Вот и получается, что первые старательно сужают и без того хилый ручеек советской фантастики, вторые в этот ручеек сливают литературные отбросы, и изданием, в лучшем смысле этого слова, фантастики занята фактически ничтожная кучка энтузиастов-одиночек. Плакать хочется, когда видишь, как по поводу любого мало-мальски значительного события издательства поднимают кутерьму, звонят авторам, спешно организовывают скороспелые серенькие конъюнктурные книжки (большею частью совершенно бесполезные с воспитательной точки зрения), и никто не заботится о том, чтобы создать сильный равномерный поток действенной, умной, будящей пытливость фантастической литературы. Неужели до сих пор не понятно то, что давно понято по ту сторону баррикады? Кто дал им право выбивать из рук нашей антимещанской пропаганды такое могучее оружие? Неужели они намерены и дальше сидеть и ждать каких-то директив сверху?
Равномерный поток фантастической литературы должен быть создан. Как решить эту задачу организационно — мы не знаем. Но мы знаем, что директора и главные редакторы издательств должны обратить самое пристальное внимание на решение этой задачи; они должны понять воспитательную роль и возможности фантастики; они должны полностью уяснить себе, что по крайней мере половина отвергаемых в издательстве фантастических рукописей значительно лучше многих и многих книг не-фантастических, выпускаемых в том же издательстве; и должны заниматься фантастикой лично и регулярно.
Следует тут же предостеречь издателей от слишком узкого и ограниченного понимания сущности фантастики. Мы уже говорили, что отличие фантастики от других литературных жанров только в методе. Герои фантастики заняты тем же, что и герои нефантастической литературы: они борются, преодолевают препятствия, думают, ошибаются, страдают и даже совершают неприглядные поступки. Без такого героя нет литературы. Так зачем же заранее ограничивать писателя, а заодно и издателя, легковесным определением фантастики как литературы крылатой мечты? Такое определение часто встречается в периодике, оно создает представление о чем-то очень добродетельном, розовом, бездумно-оптимистическом, и в результате издатель, завороженный этим крылатым определением, отвергает, скажем, повесть о коммунизме, в которой происходит борьба, созревают и разрешаются или не разрешаются конфликты, в которой герои действуют нетрадиционно и противоречиво.
А зачем ограничивать автора представлением о фантастике, как о средстве пропаганды научных знаний? Это очень распространенное и очень опасное заблуждение. И дело не только в том, что такой взгляд переносит центр тяжести фантастического произведения с человека на идею или машину. Дело еще и в том, что это заблуждение укладывает любое фантастическое произведение на прокрустово ложе современного уровня знаний. И где уж тогда говорить о введении сверхъестественного элемента, если издатель, науськанный рецензентами, даже в описании тридцатого века не желает видеть ничего большего, чем достижения науки века двадцатого, если он, издатель, требует подробного описания, как устроен гравилет и как создается ноль-пространство.
Об издателях обычно говорится мало и дурно. И поэтому нам особенно приятно назвать здесь имена Касселя, Жемайтиса, Клюевой, Варшавского, Анфилова, Захарченки — тех немногих энтузиастов, благодаря усилиям которых началось возрождение советской фантастики.
VI. НАШ ЧИТАТЕЛЬ.
Авторы бывают плохими и хорошими, самостоятельными и подражателями, талантливыми и серыми, со вкусом и без. Таковы же и читатели. Литература создается для народа. Но каждый отдельный писатель, желает он того или не желает, пишет для совершенно определенного круга читателей. Имеются в виду не элита и плебеи, различия здесь не социальные. Речь идет об огромных пластах общества, различающихся возрастом, биографиями, кругом интересов и читательской квалификацией. Есть, несомненно, книги, которые с одинаковым удовольствием читаются всеми, но есть, не забывайте, и читатели, которые читают всё. Между прочим, это далеко не всегда самые лучшие книги и самые грамотные читатели. И в общем-то читатель так же разнороден, как разнородна литература. Все сказанное относится, естественно, и к фантастике и к ее читателям.
Проблема читателя очень важна. Разрешить ее — значит выяснить, на кого ориентируется писатель (на всех ведь не угодишь). Вот мы и попробуем выяснить, на кого ориентируется и должен ориентироваться писатель-фантаст. Как известно, фантастику читают очень многие и очень разные люди, и это хорошо, потому что искреннюю жалость и сочувствие вызывают писатели, клеймящие бюрократизм в книгах, которых бюрократы не читают. Но с другой стороны такая разношерстность читательской общественности создает для писателя-фантаста некоторое неудобство, Потому что отзывы о своем произведении он получает иногда настолько разнообразные и противоречивые, что может впасть в отчаяние и даже испортиться.
В этом отношении особенно опасны читатели двух видов.
ЧИТАТЕЛЬ МНОГОЗНАЮЩИЙ. Это, как правило, очень культурный пожилой человек, живо и иногда профессионально интересующийся литературой, с сугубо гуманитарными представлениями об естественных науках, с одной стороны некритически уверенный в том, что наука всемогуща, а с другой, столь же некритически убежденный, что никогда не будет машины умнее человека, считающий, что золотой век литературы миновал, в детстве увлекавшийся Жюль Верном и Майн-Ридом и сохранивший самые сладкие воспоминания об этом увлечении. Фантастику он любит, но странною любовью.[360] Для него фантастика — это чтиво, сладкие минуты отвлечения от будней жизни. Он согласен с тем, что дело писателя — думать и писать, а дело читателя — читать и думать, но ему никогда не приходит в голову применить эту идею к фантастике. Он открывает фантастическую повесть в моральной готовности восхищенно вскрикивать: «Вот так загнул, шельма! Ну и навыдумы-вал!» Если загнутено мало, книга ему не нравится, и он говорит об этом прямо.
Дело в том, что для него проблематика фантастики не является литературной проблематикой. Литературными проблемами для него были, есть и остаются: человек и общественное неустройство; человек и любовь; чувства и деньги; философия чувств; — ставшая классической совокупность действительно чрезвычайно важных, сложных, до сих пор неразрешенных, но уже очень и очень не новых проблем, в наше время сильно потесненных новыми проблемами, вставшими перед человечеством. В силу ли воспитания, в силу ли психологической инерции или в силу недостаточного для нашего времени кругозора, он совершенно не приемлет тематики, ставшей сейчас животрепещущей. Бешеное развитие науки, которое парадоксально сделало неясными дальнейшие пути человечества, что выражается в потере учеными контроля над наукой; влияние науки на все сферы жизни; совершенно новый тип массового человека — научный работник с абсолютно своей, новой, неповторимой психологией; совершенно абстрактные вопросы — место человека в мире, сущность разума, сущность жизни, человек и машина — захватившие вдруг внимание огромных человеческих масс; и разумеется, непонятная, презрительная, обвиняющая молодежь, которая интересуется совсем не тем, чем «интересовались мы в наше время». Он не замечает ни этих проблем, ни даже того, что этими проблемами в литературе занимается сейчас, по сути дела, только фантастика. О таких вещах классики не писали никогда. Во-первых, тогда этого еще не было, и кроме того, читатель у классиков был хилый, необразованный — всякое там дворянство. Да и современный маститый литератор не берется за такие темы: опять же из-за недостатка знаний и психологической инерции.
Читатель многознающий особого вреда не приносит. Но он сбивает с толку, потому что ты его уважаешь и ждешь, что он тебя поймет и оценит именно
