Неизвестные Стругацкие: Письма. Рабочие дневники. 1942-1962 г.г.

«Последний и решительный бой» — это выпускные экзамены во ВИИЯ. О дальнейшем пути вспоминает БН:

ИЗ: БНС. ГОЛОДНЫЙ РАБ БУНТУЕТ. ПРИКОРМЛЕННЫЙ — НИКОГДА!

Потом была армия, армия и снова армия — преподаватель в Канском военном училище, дивизионный переводчик в Петропавловске-Камчатском, служба на Курилах, в Хабаровске, и только в 1955-м — демобилизация, наконец, Москва и начало гражданской жизни.

Младшему все это время везло гораздо больше, хотя и у него были свои заморочки и прибабахи. Кончил школу в Ленинграде, поступил в Университет, стал астрономом, работал в Пулковской обсерватории, ездил в экспедиции, писал диссертацию (так и не написал), и все это время поддерживал непрерывную связь со старшим — еженедельные письма, обмен информацией и случаями из жизни, а месяц в году — величайшее счастье: старший брат приезжает в отпуск!

К этому времени относится еще одно воспоминание БНа. К сожалению, непонятно, где происходило описываемое собрание: еще в институте или уже на службе.

ИЗ: БНС. БОЛЬНОЙ ВОПРОС

Кто придумал эту блистательную формулировку: «Чувствуете ли вы себя евреем?» Впервые я услышал о ней от своего старшего брата, когда он с отвращением и ненавистью рассказывал мне, как в конце 40-х на одном из комсомольских офицерских собраний ихний главный политрук допытывался у него прилюдно: «Но вы, все-таки, чувствуете себя евреем, лейтенант, или нет?»

Дилемма тут была такая: либо ты говоришь, что чувствуешь себя евреем, и тогда моментально оказываешься весь в дерьме, ибо в анкетах повсюду стоит у тебя «русский», а также и потому, что самолично, при всех, расписываешься в своей второсортности; либо ты говоришь правду — «нет, не чувствую» — и опять же оказываешься в том же самом дерьме, ибо ты Натанович, и ты на «ский», и ты выходишь натуральным отступником и предателем…

Я, между прочим, и до сих пор не знаю, что это, все-таки, значит — «чувствовать себя евреем». У меня сложилось определенное впечатление (в том числе и из разговоров со многими евреями), что «чувствовать себя евреем» — значит: жить в ожидании, что тебя в любой момент могут оскорбить и унизить без всякой на то причины или повода.

Я не знаю также, и что значит «чувствовать себя русским». Иногда мне кажется, это означает просто радоваться при мысли, что ты не еврей.

Этот и в самом деле больной вопрос портил немало крови братьям. Вот одна из намечавшихся интродукций к «Дням Кракена»: «44-й год. Андрей только что с фронта, его принимают в институт иностранных языков. „Какой хотите язык изучать? Английский? Ну так пошлите его на японский, там он и английский выучит“. Тут же рядом другого абитуриента допрашивают, чувствует ли он себя евреем».

Конечно, переписка братьев сохранилась не полностью. За этот период по-прежнему отсутствуют письма БНа, часть писем АНа. БН вспоминает:

ИЗ: АБС. ЖИЗНЬ НЕ УВАЖАТЬ НЕЛЬЗЯ

…нас разнесло время… — армия — много лет не виделись, но я всегда выпендривался всячески, писал ему письма, где бы он ни жил — в Петропавловске-Камчатском, еще где… всегда старался писать ему интересные письма с самыми новейшими сведениями из области науки, культуры… он там был оторван от всего — в военных гарнизонах… Как сейчас помню, он мне писал оттуда, что старается заниматься философией и изучает теорию отражения Тодора Павлова…

Поначалу АНа отрядили служить преподавателем в школе военных переводчиков в Канске. Школа военных переводчиков восточных языков первоначально была создана при дальневосточной армии Блюхера. Было это перед началом Великой Отечественной. Размещалась она во Владивостоке, а вскоре после войны ее передислоцировали в Канск. Многие считают, что эта школа по сути обучала разведчиков и относилась к ГРУ. Действительно, многие дисциплины, преподаваемые там — техника допроса пленных, взрывное и диверсионное дело, стрельба, — наводят на такие мысли. Не станем ничего утверждать, просто отошлем читателя к цитируемым ниже мемуарам Михаила Демиденко.

ПИСЬМО АРКАДИЯ БРАТУ, 17 НОЯБРЯ 1949, КАНСК — Л.

Дорогой браток.

Наконец я «приблизился к месту моего назначения»[30] окончательно, сиречь — сижу «дома» и пишу письмо (вообще, писать письма — это не совсем мое назначение, конечно). Последние часы в поезде я провел как на иголках. Немного развлекся: утром в вагон ввалилась вдребезги пьяная личность, громко взывая к какому-то Феде. «Кто это?» — брезгливо спросила дама, моя соседка. «Это наш монтер», — значительно ответил проводник. «А!» — Дама понимающе улыбнулась и пошла в уборную. Я тоже. То есть улыбнулся, а не пошел за ней, ты понимаешь. Важный тон проводника и понимающе-разрешающая мина этой дамы несколько времени питали мою мысль: я размышлял, всем ли монтерам на железной дороге разрешается напиваться и орать таким богомерзким басом, но затем отвлекся, будучи поставлен перед необходимостью спешно доесть всё, что мне дали в Москве. С этим я справился сравнительно легко. Скоро мы приехали. Новая задача: у меня три места — два увесистых чемодана и постель. Как дотащить это хотя бы до камеры хранения? Я взял постель под мышку (номер уже сам по себе весьма трудный), в ту же руку взял один чемодан, в другую — другой. Соболезнующие руки осторожно спустили меня со ступенек вагона. Я встал, отряхнул со спины снег, поблагодарил, снова взял свои вещи и, слегка придерживая их бедрами ног (не представляю, что, кроме ног, имеет бедра?), пошел через вокзал. Тут вдруг мне явился ангел-хранитель в образе кривого старичка с флюсом и с саночками. Мы подрядились за 25 рублей и добрались до дому. Хозяйки не оказалось дома, и я часок исполнял танец диких вокруг вещей, сваленных во дворе (тебе, возможно, известно, что подобные танцы особенно приятны на морозце свыше 15°). Но все имеет свой happy end: хозяйка вернулась, я попил чаю и сейчас пойду к ребятам. Пока всё.

Пиши мне, лентяй, передай привет мамочке, я жив и здоров. Крепко жму руку, целую, твой Арк.

Аркадий уже окончил институт, Борису в следующем году предстоит только поступать в вуз. Он еще оканчивает школу. И готовится к выпускным экзаменам. Все еще впереди. У БНа — учеба в Ленинградском университете, у АНа — служба. И, конечно, впереди творческие будни.

1950

Следующее и еще несколько писем написаны АНом по-английски.[31] Это была хорошая тренировка — и для него самого, и для брата. А по вопросу АНа «не устал от моих английских писем?» можно понять, что сохранились письма отнюдь не все, ибо до этого в уцелевших письмах встречались только отдельные английские слова или фразы.

ПИСЬМО АРКАДИЯ БРАТУ, 3 ЯНВАРЯ 1950, КАНСК — Л.

My dear Bobby!

Have just received your letter with that terrible pack of photos. Well, you have made my comrades down here laugh as mad. Really, you are a very good master, aren't you? As to your reprimands towards my having joked upon your using to sit on the bag and to phone your girls — your never mind that, it was but a pure joke. Very glad to know that you are studying so heartily, our ma has already written to me about that.

Are you not sick and tired of my English letters yet? If you are — say «stop» immediately, and I'll drop it. Now I am just going to jump to our blessed Russian.[32]

Любопытно, как ты провел Новый Год. И что делала мама? По слухам, ты ее покинул, мошенник. Впрочем, я-то тебя понимаю — молодость, молодость über alles.[33] Надеюсь, что отпраздновал хорошо, тем более, что твои полугодовые работы уже за спиной. Ты сейчас на каникулах, мерзавец, отдыхаешь, а я дохожу на 50° морозе (не преувеличиваю) и очень много работаю. Все-таки я рад, что попал в это заведение. Если есть работа — пусть даже не очень любимая, но интересная — жить можно. А ты устремился на физмат? Это хорошо. Давай уж хоть ты не выдавай, поддержи честь нашей фамилии, а мы с мамой будем любоваться тобой и гордиться. Боб, жизнь наша вся впереди, будем встречаться в жизни ежегодно по крайней мере, и как отрадно видеть, как ты растешь, оформляешься в настоящего человека, и знать, что это — брат и друг, и радоваться его успехам, и огорчаться таким вещам, как этот твой туберкулез, который, признаться, меня сильно беспокоит. Я тебя очень прошу, в этом смысле хотя бы, выполняй все указания мамы.

Фотографии твои пока задерживаю, жду еще. Уже кажется догадался, как ты это делаешь.

(См. рисунок во вклейке.)

Так?

Ну, пока, твой брат Арк.

P. S. Совсем забыл. Маме писать сегодня не буду, передай привет и поцелуй ее как следует.

Жму руку, Арк.

О фотографиях. «Уже кажется догадался, как ты это делаешь». В письме рисунок: фотоувеличитель, под ним — изогнутая фотобумага, следовательно, при экспонировании можно добиться того, что либо края отпечатка, либо, наоборот, его середина будут не в фокусе.

ПИСЬМО АРКАДИЯ БРАТУ, 21 ЯНВАРЯ 1950, КАНСК — Л.

Дорогой Боб!

Получил твое письмо с «сомнениями». Это, брат, даже хорошо, что ты это так переживаешь. Я-то, грешник, завидую тебе — выбираешь, куда пойти: на физфак или астрофизику. Собственно говоря, куда бы ты сейчас ни пошел, везде будешь на месте (из перечисленных тобой направлений, я имею в виду). Общие основы — 1-й, 2-й да и 3-й курс — везде будут одинаковы. Не очень советую тебе рваться так упорно на «секретный» факультет или там отделение, я думаю, это далеко не то, что ты нарисовал себе в воображении (насчет живости оного я не сомневаюсь). Это все равно, как если бы ты, желая стать хорошим теоретиком реактивного движения, поступил бы в институт, который готовит авиационных техников с уклоном в реактивное самолетостроение. Аналогия, возможно, грубоватая, но мне кажется, что я прав. Я понимаю, ты хочешь быть в первых рядах исследователей первооснов вещества — правда? Так я тебе скажу, что на этой «секретной» работе ничем подобным тебе не придется заниматься. Окончишь ты такое отделение (если) и либо поедешь в Восточную Сибирь взрывать горы, либо будешь консультантом в конструкторском бюро по использованию ВАЭ, либо будешь преподавать таким же романтически настроенным юнцам, как ты сам, основы работы с ВАЭ, и только. Конечно, велика честь учиться «там»! — о! видите, вон идет Борис С. Он учится «там»! — и девушки почтительно смотрят вслед.

Нет, тебе нужно именно либо на астрофизику, либо на такое отделение, после которого люди посылаются на научно-исследовательскую работу. Так что «не блуди»…