Я придумал слетать в Одессу и все решить. Пошел к начальнику стройки отпрашиваться: вот, у меня ребенок родился…
– Да ты видел, что на объекте происходит?! Тебя на повышение двигают, а ты в Одессу придумал в самый аврал!
Я полетел-таки, мне хотелось в Одессу, хоть на неделю, я думал, это меня спасет. А там… Жена, как обычно, не ебется, на этот раз после родов нельзя, месяц или полтора, не помню. Я прилетел, чтобы все ей сказать, но смелости не хватило. Она мне показала дочку: вот, ее надо назвать правильно. Я жену только и смог что спросить:
– Ты когда приезжать думаешь?
– Ну, через месяц, не знаю… К первому июня, может быть.
Лечу обратно.
Я начал бухать, как-то иду пьяный, чуть не попадаю под «КрАЗ». Непонятно, что со мной, но мне плохо. С Наташкой я завязал, по новой, она стала ходить на дискотеку как свободная женщина. Но ей, видно, сказали про меня, и вот я как-то ночью, весь больной, в лихорадке, проснулся, поднял глаза – и увидел, что она сидит в кресле у моей кровати и не спит. Я когда это увидел, у меня в душе все перевернулось, я понял (наконец-то!), что это не ебля, блядь!
Я с ней стал снова встречаться.
Она забеременела. Забеременела – и молчала, сучка! Я стал только замечать, что она чуть деформируется (что значит инженер-гидротехник, термины те еще. – И.С.).
Потом все раскрылось.
Мало мне было драмы с ребенком и с любовницей, а теперь еще и беременность! От всех этих переживаний я попал в областной город Благовещенск, в кардиологию. У меня нашли какие-то шумы… Она прилетала ко мне два раза в неделю, сорок минут лету, вытаскивала меня из больницы, мы ехали на квартиру и еблись, и после она улетала обратно. С виду – какой-то балаган. Но это всегда так с серьезными отношениями: как ни посмотришь на них – все нелогично, все глупо, все банально. Мне кажется, по этому всегда можно распознать большое чувство.
Квартира – меня туда пускали знакомые журналистки из областной газеты, «Амурская правда» она называлась, свои люди, они даже пару очерков про меня написали, я ж комсомольский герой. И за героизм они меня пускали ебаться.
Мы с ней ебемся и плачем у этих журналисток дома…
Я, лежа в больнице, все Лариске писал: приезжай, приезжай! Но когда она созрела, было уже поздно. Она прилетела… Одна, ребенка оставила в Одессе. А я был уже на грани. Я мог застрелиться, что угодно – мне было все равно. Я понимал, что все наворотил не так. Эта с ребенком шестимесячным, та давно беременна, аборт отказывается делать.
Я говорю наконец вменяемые нормальные слова:
– Лариса, я люблю другую ж. Я страшно виноват перед тобой. Все, что нужно сделать, я сделаю.
При этом у меня дикие сердечные боли.
Она полетела обратно в Одессу… Там она, дура, взяла ребенка, которого я пару раз видел мельком, и полетела обратно. И говорит:
– Я тебя прошу, прекрати отношения с этой женщиной. Я ничего не могу тебе сказать, я все прощу, я понимаю, что тебя не надо было оставлять.
Она это говорит, а я думаю, что год ее не ебал, а тут у меня была торпеда, которая кончала четыре раза за одну палку.
– Ну хорошо, – говорю, – я попробую. Но есть одно обстоятельство – она беременна.
– Пусть она сделает аборт. Скажи ей, что у нее нет никаких шансов, и тогда она сделает.
– У нее срок такой, что нельзя.
– Этого никак нельзя допустить, чтобы она от тебя родила, – сказала она железным голосом.
– Ну я же не могу человека заставить, это супротив всех законов, и советских, и человеческих!
И тут жена мне говорит следующее:
– Пусть она придет, я с ней поговорю.
Чушь какая-то собачья, с какой стати! Но еще страннее, что я Наташке это сказал. Как ни удивительно, она пришла к нам домой! Зашла, я стою как дурак. Жена мне говорит:
– Ты с ребенком посиди, а мы на кухне поговорим. Они говорили часа полтора. Жена после вышла из кухни и объявила мне приговор:
– Она завтра придет в десять утра, и мы пойдем на аборт. А ты будешь сидеть с ребенком. Отпросись с работы.
– Но это же незаконно. У нее уже животик видно!
– Я договорилась с гинекологом, я ей рассказала все как женщина женщине. Если Наташа умрет, мы с гинекологом сядем в тюрьму. Но пусть лучше она помрет, чем у нее будет ребенок от тебя!
Чё-то надо было делать в этот момент, я понимал, что что-то не так, но я уже сломался. Я ничего не мог ни сделать, ни даже сказать. Как странно и дико это смотрится из сегодняшнего дня…
Есть хорошие строчки японского поэта:
И его же другие строки:
В общем, на другое утро Наташка приходит, такая собранная, и они уезжают – моя жена и моя любовница, а я сижу с ребенком, совершенно трезвый, я не пил тогда…
Где-то в три часа дня они приезжают. Наташка страшно бледная. Лариса говорит:
– Ты знаешь, не очень хорошо получилось, и у нее сильное кровотечение. Пусть она полежит у нас часа три.
Да… Одна заставила другую сделать аборт, то есть убить человека, да не просто человека, а своего ребенка, и моего тоже – и его убили фактически у меня на глазах, при моем участии. А плата какая за это будет? Или может, уже была?
Тема ебли ушла на второй план, тут уже кровью запахло. Причем и буквально – тоже.
Наташа, ничего не говоря, просто легла и лежит с закрытыми глазами. А моя законная – на тот момент – супруга проявляет понимание, говорит мне:
– Ты сядь, возьми ее за руку, поговори с ней. Я тупо сел и взял ее за руку, как научила меня жена.
Короче, Наташка полежала у нас с час и говорит:
– Я пойду в общагу к себе.
– Тебе помочь? Лариска говорит:
– Я ее отведу. Отвела, вернулась, сидим.
Тут у меня поехала крыша. Или наоборот, встала на место? Я вдруг понимаю с опозданием, что с этой женщиной, которая моя жена называется, я жить не смогу. Все она правильно (!) сделала, думаю я, а жить я с ней не смогу, это я осознал. Но ей я говорю только:
– Знаешь, Ларис, я пойду ее проведаю в общагу. Она отвечает, как в плохих советских фильмах:
– Я понимаю, она тебе не чужой человек – пойди! Прихожу в общагу… Она лежит, молчит, не говорит
мне, какой я козел и мудак. Она должна была мне это сказать! Мы же договорились первый раз: нет так нет, а потом я открыл ящик Пандоры, у меня все в порядке, жена, ребенок, а у нее будут ли дети? Мы сидим с ней и молчим об этом 40 минут.
Я еще отчетливее понимаю, что домой не пойду и жить с Лариской не смогу, я решаю написать записку и отправить ей. Я думал полчаса, что писать, и не написал ничего, не смог. Я отправил домой Наташкину соседку:
– Пойди и скажи Ларисе, что я просто больше не приду. Бабы живучие, Наташка отлежалась пару дней и пошла на работу. Мы живем с ней. Я домой не прихожу. Так проходит две недели.
И дальше случилось то, чего я боялся больше всего: скандал стал публичным. Пошла речь о блядстве,
