непонятно. Да и не заведовал я продажей всего имущества России, поскольку большая часть этого имущества (недра, земля, железные дороги, оборонная промышленность, космическая промышленность, атомная энергетика и еще огромное количество всего) не продавалась. Я заведовал лишь той его частью, которую было принято решение продавать.
В правительстве был человек, который абсолютно не верил, что страна может подняться. И, значит, был там, наверху, для чего-то другого.
Минкин! Где логика? Я уже говорил, что сомнения (как бы так понеобиднее высказаться) в блестящих перспективах России у меня возникли в период примаковского премьерства. Причин для этого была масса. Некоторые из них я уже перечислил. Кстати, я и сейчас считаю, что, мягко выражаясь, не все тучи рассеялись. Однако почему из этого делается вывод, что я в период своей работы в правительстве «абсолютно не верил, что страна может подняться»? По-моему, такой вывод – откровенная натяжка. Если угодно, то я верю, что страна может подняться. И много делал и делаю, чтобы она поднялась. Например вместе со своими партнерами построил всю энергетическую инфраструктуру морского порта в Усть-Луге. Однако у меня есть подозрения, что оптимистический сценарий – не безусловен.
Странно также выглядит предположение о том, что люди идут в правительство исключительно для того, чтобы «абсолютно верить, что страна поднимется». Как правило, они идут туда «для чего-то другого». Например, для того, чтобы работать. А «гордиться общественным строем» – удел тех нынешних говорунов, которые, боясь делать реальные реформы, пасуют перед лицом их болезненных, но неизбежных социальных последствий.
Перед нами типичный русский холоп (хоть и немец). Будет смотреть, как подыхает лошадь, и пальцем не шевельнет: она же не его – барская, соседская, чужая, зачем ей жить?
Яша, лакей Раневской (Чехов, «Вишневый сад»), когда никто не слышит, говорит старому Фирсу: «Скорей бы ты подох». И тут же просит барыню: «Возьмите меня с собой в Париж! Здесь жить невозможно, одно невежество».
Вот как Минкин все здорово придумал! Какая глубина проникновения в образ типичного русского холопа! Вот так вот они, холопы, и думают? И им нет дела до того, что барская лошадь может умереть? Как интересно. Сроду бы не мог предположить такого.
Я вот всегда считал, что типичный русский холоп (даже если он, например, немец или еврей) выделяет именно господскую лошадь,[20] самозабвенно за ней ухаживает, делая смыслом жизни угождение барину. Взамен рассчитывая, что тот, в случае чего, заберет его в Париж.
Однако, как правило, барин плохо замечает рабскую услужливость и верность, воспринимая ее как должное. Барин бросает своего холопа на произвол судьбы сразу, как только тот перестает быть ему нужен. Ну вот как вас, Минкин, бросил Гусинский.
Ой, извините, я, кажется, ненароком сказал бестактность? Фи, какой мужлан! Конечно же, ничего общего. Безусловно, вас с Гусинским связывала просто настоящая мужская дружба. Как я только мог подумать иначе?
С высокомерным презрением он говорит «они», «русские»… Он не говорит «русише швайн», потому что это неприлично. Но он так думает. Это очевидно.
Он не может думать иначе. Потому что либо «русише швайн», либо «Кох – швайн».
Минкин! Опять вы за свое? Нельзя так бахвалиться своей проницательностью. Это «неприлично». Только вдумайтесь, что вы несете: «…Он так думает. Это очевидно. Он не может думать иначе». Минкин! Я так не думаю. Это – очевидно. Уверяю вас, я могу думать иначе. И даже более того – иначе думаю. Также мне очевидно, что более самонадеянного человека, чем вы, я не встречал в своей жизни. Неужели вы думаете, что если вам кажется некий посыл безальтернативным (это ваше неумолимое «либо – либо»), то так оно и есть?
Поверьте, мощь вашего разума небезгранична. Более того, она очень скромна. Даже я вижу границы этой вашей мощи. Что же тогда говорить о по-настоящему умных людях?
Кстати, я продолжаю делать вид, что не замечаю националистических выпадов Минкина. Правильно ли я делаю? Бог его знает… Я давно заметил одну особенность. У части нашей так называемой «интеллигенции» шовинизмом считается только антисемитизм. В отношении же других народов они вполне позволяют себе выпады, которые никогда не позволили бы в отношении евреев. Странно… А я считал, что в этом отношении тоже должны быть все равны. Может, Минкин мне разъяснит, в чем мое заблуждение?
Человек хочет считать себя хорошим и честным. Голубой воришка Альхен воровал и стыдился, чувствовал, что поступает нехорошо, обирая старух в богадельне. Он не идейный.
Будь Альхен таким же идейным, как Альфред Кох, считай он, что старухи – швайн, что они – мусор, что должны подохнуть, тогда чего стыдиться?
Если любишь или хоть уважаешь, обворовать совестно. Но если презираешь, если не считаешь за людей – тогда, как говорится, сам Бог велел.
Человек с таким образом мыслей не может не воровать. Особенно если обеспечена безнаказанность, если проделки оформляются в виде постановлений правительства. За мысли нельзя наказывать. Почему же у людей, которым я показывал интервью Коха, возникало желание его наказать? Должно быть, потому, что понимаешь, как он действовал, если он так думает.
Так вот к чему Минкин клонил! Наконец-то! Эта корявая «логика» была нужна для того, чтобы доказать, что я не мог не воровать. Бог мой! Как все оказалось просто…
Минкин, ваши «логические» построения сродни шаманской медитации. Вы без конца повторяете одно и то же в различных комбинациях и, наконец, на сотый раз, вдруг начинаете сами верить в то, что пишете. Ваш метод прост. Сначала вы приписываете человеку мысли, которых он не думает. Потом вы говорите – а раз человек так думает, то он не может не воровать! Правосудие свершилось!
Минкин! Вы напоминаете мне сталинских прокуроров. Это они действовали методом, который наказывал человека путем приписывания ему действий, которых он не совершал.
Так называемым «методом исключения». Или изобретением Вышинского – «объективным вменением». Причем «исключались» возможные альтернативы произвольно, «по вкусу», как в том или ином случае требует политический момент.
То, что вы делаете, Минкин, на русском языке называется – расправа. В 1998 году вы прекрасно знали, что вам ничто не грозит. Что толстая мошна Гусинского и его связи в правоохранительных органах и судах обеспечат вам нужный результат любого разбирательства. Что ваши оппоненты (а вы вдоволь поизголялись и надо мной, и над Чубайсом, и над Гайдаром) достаточно порядочные люди, чтобы не проломить вам череп. Вы знали, что они, оболганные и уволенные, не в состоянии достучаться до оккупированных временщиками СМИ и заявить свою позицию.
И вы витийствовали! Вы предлагали «логику», которая на поверку оказывалась белибердой и сплошной натяжкой. Вы собственные комплексы и ненависть пытались перенести на людей, которые с вами даже не знакомы. Вы не удосужились ни разу выяснить их точку зрения, спросить у них, что они думают по всем этим поводам. А ведь именно этого требует журналистская этика, о которой вы так много всегда говорите.
Вы скучны, Минкин! Я иногда почитываю ваши опусы в «МК». Я едва дотягиваю до середины ваших гневных подвалов. Я заранее знаю, что будет дальше, и мне скучно.
Я вас жалею, Минкин! Однажды в 1998 году я встретил вас в лифте. Вы испугались и зажались в угол. Вы думали, что я вас буду бить. Вы так и сказали. А я вам ответил, что маленьких не обижаю.
Зачем обижать тех, кого Господь и так обидел? Таких действительно нужно жалеть.
Но скоро возмущение проходит, и начинаешь Коха жалеть. Он, конечно, проживет жизнь сытую, проживет хихикая. Но человеком он вряд ли станет. Разве что чудо.
Последний вопрос интервьюера «Какова ваша ниша?» звучит жутко. О нишах и ареалах обычно говорят в связи с животными. Потому что среда обитания и родина – понятия не тождественные. Коха спрашивают как животное. Но это вызвано тем, что сам он наговорил. И Кох не задет термином, спокойно отвечает: нету ниши. Не Дом, не Дело – ниша. Крыша, квота, льгота и маржа.
Впрочем, все сказанное Кохом вызывало бы гораздо меньше эмоций, если бы читатель считал его не бывшим вице-премьером России, а тем, кто он есть: обвиняемым по уголовному делу о квартирных махинациях.
