– …Такая участь ожидает каждого, кто осмелится высунуть свой нос за пределы лагеря. Великая, могучая Германия, самая гуманная и справедливая страна, может стать жестокой для тех, кто выступает против ее справедливых законов…
Надрывно гремят барабаны. Раздается команда Макса Шуберта. Кричат блокфюреры. Взмахивают палками надсмотрщики. Для устрашения и в назидание заключенных побарачно, команду за командой прогоняют мимо растерзанных беглецов. Смотрите и трепещите!
Первыми идут французы. Поравнявшись с теми, кто отважился попытать счастья и вырваться на свободу, они, как по команде, вскидывают руку. Они отдают воинскую честь героям.
Злоба перекосила лицо рапортфюрера. Эсэсовцы и надсмотрщики, взмахнув палками и плетками, бросились в гущу колонны. Но никакие удары не могли сломить дух солидарности, силу дружбы.
Узники колонна за колонной проходят перед изуродованными трупами смельчаков. Люди идут тихо, в скорбном молчании. Прощайте, дорогие товарищи. Придет время – мы за все отомстим палачам.
Андрей вместе со своими друзьями всматривается в лица смельчаков. Где же Иван? Лица изуродованы до неузнаваемости.
Андрей замедляет шаги, ищет взглядом Пархоменко. Но его почему-то нет. Не может быть… Он вспоминает, что у Ивана было изуродовано ухо. Андрей еще раз внимательно просматривает убитых. У всех уши целые. Значит, Ивана среди этих нет! Он жив! Он ушел! А это – это другие. Их вместо тех…
Весь день только и говорили о групповом побеге. По заданию подпольного интернационального антифашистского центра активисты вели разъяснительную работу среди заключенных. Они вступали в разговор и разоблачали «хитрость» эсэсовцев. Концлагерь походил на растревоженный улей.
Удачный побег Ивана Пархоменко и его группы потряс Андрея. Он целыми ночами напролет лежал с закрытыми глазами и думал, думал. Бежать. Бежать этой весной. Во что бы то ни стало!
Как же так? Иван Пархоменко, близкий человек, который был добрым наставником Андрея в Бухенвальде, не только не предложил Андрею участвовать в побеге, но даже не сказал о том, что побег готовится. Не пришел и проститься. А бежал Иван не один. Группа. Подпольный центр, конечно, знал и помогал им. Это факт! Видимо, готовятся к побегу и другие группы. Это тоже факт! А ему, Андрею, никто из подпольного центра не намекнул об этом. О нем забыли. Конечно, забыли! Кто он такой, чтобы о нем заботились? А сколько таких, как он? В одном только Бухенвальде их насчитываются тысячи. Десятки тысяч. И каждый из них рвется на свободу. Попробуй тут организовывать побеги!
Размышляя, Андрей понял, что, как ни старайся, всех в побег не снарядишь. Тут другой подход требуется. Массовый. Массовые выступления, чтоб всем сразу. Восстание!
При этой мысли Андрей оживился. Восстание! Вот тогда б дали и эсэсовцам, и зеленым. Боксер мысленно представил себя в первых рядах штурмующих эсэсовские укрепления. Горят склады, дым окутал административный городок. В проволоке проделаны проходы. Везде бой. Он с группой товарищей захватывает главные ворота – браму, влезает на башню, срывает немецкий флаг и на его место водружает красное знамя. Бухенвальд свободен!..
На этом радужное воображение обрывалось. Восстание? А где оружие? С пустыми руками на пулеметные вышки не полезешь. Еще нужна военная организация. Чтобы как в армии – батальоны, роты, взводы. У каждого свое задание. Своя цель. Тогда б, конечно, еще можно попытать счастья…
И сколько Андрей ни думал, он, как в заколдованном кругу, приходил к одному решению: надо думать о себе самом. Надо начинать готовиться к побегу. Кто он такой, чтоб о нем думали другие, находящиеся в таких же условиях? Чем он заслужил такие заботы? Чем он лучше других? То-то и оно. И выходит, просто- напросто он не имеет права требовать к себе какого-то особого внимания. Тут есть люди более заслуженные. О них надо думать, им надо всячески помогать. В трудную минуту солдаты должны помнить о своих командирах, оберегать их, заботиться о них. Так будет справедливо. По-нашему, по-советски.
И Андрей решил поговорить с Батыром. В трудные минуты он всегда советовался с Иваном Ивановичем или с ферганцем. С подполковником встретиться ему не удалось, а Каримов долго и внимательно выслушивал исповедь Андрея. Потом спросил:
– А как же бокс?
– Никак, – разозлился Андрей. – И выступать больше не буду! Я хочу настоящей борьбы. Понимаешь, настоящей!
– А бокс что – не настоящая? – в сузившихся глазах Каримова прыгали насмешливые искорки.
Андрей удивленно посмотрел на ферганца: что, мол, за глупый вопрос задаешь?
– Слушай, земляк, – Каримов начал говорить по-узбекски. – У нас в Фергане есть пословица: «Дурная мысль хуже змеи – она укусит даже сидящего на верблюде». Не надо горячиться. Надо серьезно подумать. О твоем желании совершить побег я доложу центру. Если сочтут нужным и возможным…
– А если не сочтут?
– Молодой, горячий, – Батыр покачал головой. – А знаешь ли ты, шайтан, что ради тебя десятки людей рискуют своими жизнями?
– Ну, уж рискуют? – недоверчиво протянул Андрей.
– Да, рискуют. Рискуют по указанию центра, чтоб тебе достать лишнюю пайку хлеба, чашку похлебки, кусочек сахара. Они сами не едят, тебе отдают. Рискуют наши товарищи, которые сидят в канцелярии, оберегая твою личную карточку. А то б ты давно уже зашагал к третьему окошку и вылетел в трубу, в «люфт». Ты у фрицев на примете. Рисковали и те, кто помог тебе выбраться из команды штрафников, держал в госпитале, устраивал на эту легкую работу. Ты думаешь, что это все так, за твои красивые глаза?
Андрей опустил голову.
– И теперь, когда на тебя возлагается большая надежда, ты хочешь бежать. Так не годится, друг. Бежать легче, чем бороться. Ты пока здесь нужен. Даже не представляешь, как нужен! Это не просто бокс.
Андрея не удовлетворил этот разговор. Конечно, в словах Каримова была правда. Бурзенко во всем с ним согласен. Даже как-то на душе стало приятно, с ним говорили, как в армии: строго, требовательно, серьезно. Вместе с тем в словах ферганца Андрей ясно чувствовал какую-то недосказанность. Тот что-то
