говорят, на «сердечном фронте» приняли такой нежелательный оборот, что думать о них не хочется. Ершистая Галия Мингашева дважды дала понять не очень смелому танкисту, что без посещения загса и пальцем не позволит притронуться к себе. Но о какой женитьбе сейчас может идти разговор, когда фронт подкатился к самой Волге?.. Кульга не думал себя связывать семейными узами, хотя не мыслил послевоенной жизни без Галии Мингашевой. Так что в этом тыловом уральском городе ничего его не удерживало, если не считать подполковника Сорокина, который мог сделать все, чтоб Кульга получил броню. Они два раза толковали на эту тему в гостинице. Подполковник размахивал правой рукой, доказывая свое. Кульга, выслушав, всякий раз оставался при своем мнении.
— Не могу я тут, и все! Душа на фронт рвется, товарищ комбат… Не оставляйте, не надо! Как я потом, после войны, в глаза другим смотреть буду, а?
Теперь все позади. Осталась пустая формальность — сходить на завод, получить расчет и сдать пропуск.
В заводоуправлении Кульгу задержали:
— Просят зайти в цех.
— Что еще там от меня надо? Я же обходной лист вчера принес, все подписи собрал. — Кульга готов был взорваться, но сдержал себя. — Рассчитать человека без волокиты не можете!
И он направился в цех, где находился главный конвейер, откуда из широких дверей, похожих на ворота, выходили новые боевые машины. Сколько их опробовал Кульга за эти месяцы?..
Григорий взглянул на часы. До перерыва оставалось чуть больше получаса. Неужели придется торчать? Чертыхаясь, он направился в цех, откуда доносился ровный гул. У широко распахнутых дверей стоял седоусый сутулый старик и курил. Григорий узнал его — начальник сборочного цеха. Рядом с ним грудастая Марина, комсорг, и еще два безусых мастера, недавние фэзэушники, еще даже форму не успели истрепать, а уже выбились в уважаемых производственников.
Все они — и сутулый начальник цеха, и Марина, и мастера-подростки, казалось, ждали именно Кульгу. Едва он появился, все сразу как-то странно оживились, зашептались. «С чего бы это? — подумал Григорий. — Проводы, что ли, хотят устроить?» Он поискал глазами Галию Мингашеву — она должна быть где-то поблизости, но той что-то не видать. А ему хотелось увидать ее. Именно ее, Мингашеву. Галия наверняка уже знает, что он едет в действующую армию. Неужто и теперь будет вежливо улыбаться?
Он шагал к цеху через широкий двор, весь изрытый танковыми траками. Справа, у забора, выстроились новые боевые машины, готовые к отправке. Григорий окинул их взглядом. «Дали бы возможность выбрать одну, чтобы ехать на фронт на своей железной лошадке», — в который раз подумал Кульга, как о несбыточной мечте, понимая, что такое сделать тут никто не властен. Каждый танк на учете, их давно ждут представители воинских частей.
Вдруг из цеха выкатил новый танк. Он был такой же, как его братья-близнецы, однако и немного другой. Григорий наметанным глазом сразу обратил на него внимание. Башня чуть меньше обычной, сварена добротно, швы не скорые, а ровные, прочные, выпирают рубцом. И корпус мощный, как панцирь, особенно лобовая броня. Кажется, простым снарядом ее не возьмешь. На башне вместо номера крупными белыми буквами выведено: «Комсомолец».
Танк катил прямо на него. Кульга хотел было погрозить кулаком, но тут же раздумал. В танке, конечно же, она, Мингашева. Дурачится девка. Он чуть улыбнулся, продолжая шагать навстречу «тридцатьчетверке».
Не доезжая буквально двух шагов, «тридцатьчетверка» лихо свернула, царапая траками землю, и неожиданно встала. Григорий тоже остановился. Хлопнула тяжело крышка люка, и, как и предполагал Кульга, высунулась голова Мингашевой. Она как-то загадочно улыбалась, кончик носа ровный, с узкими раскрылками, был припачкан сажей, на левой щеке тоже полоска черная. Она улыбалась, обнажая ровные белые зубы. И глаза ее продолговатые, опушенные длинными ресницами, смотрели доверчиво, радостно, в зрачках прыгали огоньки.
Мингашева приложила маленькую ладонь к виску, вернее, к потертому кожаному шлему, и звонко произнесла:
— Товарищ старшина! Комитет комсомола просит выполнить комсомольское поручение, опробовать и дать заключение на эту боевую машину! — И добавила, словно обещая что-то: — Мне приказано быть механиком-водителем, а вам в качестве командира танка!
Ее необычная радостная взволнованность передалась Кульге. Он улыбнулся.
— Что ж, будем выполнять комсомольское поручение. Проверим, как умеешь выполнять боевые команды. Сделаю тебе экзамен.
— Идет!
— Вот первая ошибка. Надо говорить не «идет», а «есть, товарищ командир!» Сколько раз мы об этом говорили?
— Есть, товарищ командир танка! — Глаза ее стали сразу строже, и улыбка слетела с лица.
Кульга занял командирское место. Привычно проверил внутреннюю связь. А потом начал подавать команды. Мингашева выполняла их безукоризненно, с азартом и лихостью бывалого механика-водителя. «Тридцатьчетверка» металась по заводскому пятачку, выделывая немыслимые фигуры и нежданные повороты, мотор весело пел, басовито и могуче. Танк деловито фыркал белым дымком и, словно живой породистый скакун, остро чувствовал крепкую руку водителя. Он то стремительно мчался вперед, готовый сокрушить любые преграды, то замирал на месте как вкопанный, то круто разворачивался на полном ходу на все сто восемьдесят градусов, да так, что комья земли веером разлетались в разные стороны из-под гусеничных траков, и лихо катил назад.
Кульга отдал последнюю команду и вытер лоб тыльной стороной ладони. Что там ни говори, а машина хороша! И водитель отменный. Вылезать из танка ему не хотелось.
А когда открыл люк и высунулся, то увидал, что у дверей возле начальника цеха и мастеров толпились рабочие. Они не спешили, как это бывало каждый день, в столовую, чтобы скорее занять место в очереди.
Кульга спрыгнул на землю, вытер руки о паклю. К нему подошли седоусый начальник цеха, комсорг Марина.
— Ну, как? — деловито спросил начальник цеха.
— Что надо! Хороша!..
— Тогда принимай, товарищ старшина.
— Что?!
— Принимай танк, — и он протянул документы. — Поставь подпись, как положено.
Кульга узнал документы. Они были такие, какие выдавали представители воинских частей, приезжавшие получать боевые машины. Он удивленно смотрел на начальника цеха. Неужели эту машину дают ему?
— Товарищ старшина Григорий Кульга! Комсомольцы завода выдали сверх плана этот танк и вручают его в твои руки, — громко произнесла комсорг Марина. — Мы даем ему имя «Комсомолец». Механиком- водителем утверждена нашим военкоматом товарищ Галия Мингашева! Отныне вы боевые соратники. Громите проклятых оккупантов сверх всякой нормы!..
Свою речь, которую она, видать, заранее написала и выучила, Марина выпалила разом и, раскрасневшаяся, пожала руки Кульге и Мингашевой, потом, смутившись, шагнула к Галие, обняла и, целуя ее, шепнула:
— Как я завидую тебе!
Ночь стояла тихая, теплая, лунная. Свежий встречный ветерок, настоянный на запахах луговых горных цветов, смешивался с кисловатым дымком, вылетавшим из низкой трубы мощного паровоза, и обдувал открытые платформы, на которых застыли, схваченные проволокой, новые танки, ворвался в широко распахнутые двери товарных вагонов, где жевали, спали, пели, играли в дурака, наяривали на гармонии, бодрствовали и сосредоточенно курили солдаты.
Длинный воинский эшелон двигался по Уралу в сторону запада, в сторону Ижевска и далее к Волге, к Казани. Впрочем, никто не знал точного маршрута движения и тем более станции назначения. Но все знали главное — едут в действующую армию, на фронт.
Тяжелый многосильный паровоз, попыхивая дымком, деловито тянул вагоны, то изгибаясь на
