— Рыбаки есть, но… среди них сейчас трудно найти, кого надо. Большинство довольны всем. Да теперь в одиночку никто и не выходит, — ответил Гарсия, растягивая слова, словно обдумывал еще что- то.
— Три кольца с крупными брильянтами, два золотых браслета, портсигар и тысяча долларов. Но чтобы наверняка!
— Есть одна возможность, но будет дороже. Рискованно! Зря не хочу пачкаться. Да и человеку, от которого зависит, надо крупно дать.
— Кто он?
— Есть один. С ним-то будет наверняка, если согласится. Но не знаю. Парень молодой, деньги любит… Строгой дисциплиной очень недоволен…
— Лейтенант, шахматист, что…
Но Кинтана не договорил. Луис Гарсия опрокинул стул, одним прыжком оказался рядом, ударил гостя по скуле, вывернул ему правую руку и вытащил браунинг из заднего кармана его брюк.
— Ах ты сволочь! Говоришь, вышел вчера? Подлец! Кому служишь? Тихо! — Гарсия свободной рукой открыл дверцу шкафа и вынул длинный узкий мешочек, набитый дробью. — Отобью легкие — всю жизнь кровью харкать будешь. Откуда тебе известно о шахматисте?
Побледневшее лицо Кинтаны медленно розовело. Он с трудом проговорил:
— Отпусти! Извини. Тебя проверял. Вышел я раньше. Дело ведь серьезное. Кому охота здесь умирать? Боялся, что завалишь, вот и проверял.
— Смотри, гад! На первый раз поверю. Но чуть что, за мной не станет… Выкладывай все из карманов. Ляжешь спать на моей кровати. В той комнате, связанным. Понял? Остальные деньги где? За ними вместе сходим. Теперь ты в моих руках.
— Ладно. Делай как знаешь. Только помоги! Очень надо. — Лицо “киноактера” в эту минуту явно не годилось для съемок.
— Если клюнет, договоримся, — решительно сказал Гарсия. — Ему еще добавишь… Если нет, сорвется — втройне заплатишь. Мне ведь тогда тоже уходить придется.
В последующие дни Луис Гарсия под видом выездов на подводную охоту — о том, — что после шахмат этот опасный вид спорта был его второй страстью, знали все — на безлюдном берегу островка Эскивель создал тайный запас горючего. Затем сообщил Кинтане, что лейтенант Фауре Павон, теперь начальник погранзаставы ближайшего рыбацкого поселка, долго ломался, не хотел брать денег, но, когда увидел драгоценности, дал согласие.
В ближайший воскресный день Гарсия и Кинтана с полным снаряжением подводных охотников задолго до рассвета появились на пристани Ла-Исабель. Лейтенант Павон сам проверял документы и сообщил дежурному бойцу, отмечавшему в списке выходивших в море, что у спортсменов все в порядке.
Вечером лейтенант — это для него не составит никакого труда — черкнет против названия их моторной лодки “Манглес” крест, что будет означать: лодка возвратилась в порт. В то время, как предполагалось, перед заходом солнца Кинтана вручит деньги Гарсии, высадит его на островке, а сам уйдет в море. Гарсия же пересечет островок пешком до пляжа у маяка “Эскивель” и возвратится в Ла-Исабель на последней шаланде вместе с отдыхающими. Таков был план, сообщенный Кинтане. Однако в действительности расчет строился совсем на другом.
Весь день, пока они стреляли рыбу, готовили еду и отдыхали в ожидании захода солнца, Луис нервничал. Кинтана без труда это заметил, насторожился. Ему решительно не понравилось то обстоятельство, что Гарсия вдруг потребовал выдать ему тысячу долларов задолго до наступления сумерек, — он сказал, что оставит Кинтану одного с лодкой и уйдет раньше. Все это сработало, и “красавчик”, когда подошло время расставаться, изловчился и неожиданно съемной рукояткой от руля ударил Гарсию по голове, связал ему руки, снес в лодку, побросал в нее снаряжение, завел мотор и, минуя островки, покрытые мангровым лесом, неуверенно направился в сторону Сотавенто. Кинтана намеревался обогнуть коралловый остров слева, выйти в открытое море и, ориентируясь по маяку “Мэгано”, идти к банке — отмели Кай-Саль.
Луис очнулся и сразу же почувствовал сильную тупую боль в затылке. Первой его мыслью было: “Легко отделался — черепок, должно быть, вспух, но не раскололся. Значит, пока все идет как надо”. Лежа ничком, он попытался пошевелить ногами. Но они, как и руки за спиной, были связаны. Мерно стучал мотор, и лодка легко скользила по небольшой волне. “Если не выбросил за борт, значит, боится остаться один. Не уверен. Ночью в море одному страшно. Подлец! Скорее всего, польстился на тысячу долларов. Стало жалко. А может… Кто его знает, что думает этот гад”. Волна пошла крупнее, Гарсия с трудом открыл глаза и определил по равномерно вспыхивавшим отблескам на борту, что они уже находятся в зоне действия маяка “Мэгано”. Значит, выходят из пролива. Перевернуться на спину стоило огромных усилий. Голова раскалывалась от боли.
— За что? — спросил Луис и испугался своего собственного голоса. “Что думает сейчас обо мне Педро? Стакан бы холодного пива…” — За что?
— Не скули! Еще будешь рад, — ответил Кинтана. — Посмотри лучше, правильно ли идем. Я на море — как рыба в пустыне.
— Денег пожалел, мерзавец! За все, что сделал, так платишь? Отпусти хоть сейчас. Я не хочу туда. Мне туда нельзя, — умолял Луис.
— Если поможешь, слово даю: деньги отдам! Да еще расскажешь по радио, как пять дней паршивую справку получить не мог, и про все другое, и про кока-колу, которую пить нельзя…
— Развяжи! Говорю тебе в последний раз. Отпусти, пока берег рядом. Доплыву…
— Идиот, акулы сожрут!
— Не твое дело. Отпусти… Потом пожалеешь.
— Заткнись! Еще угрожать вздумал, — грубо прикрикнул Кинтана.
Гарсия видел, что лодка шла верным курсом — строго на Полярную звезду, поэтому замолчал. Предвкушая удачный исход, он думал: “Погоди, таракан, в золу запрячешься, когда куры пировать станут. Погляжу я на тебя тогда”.
К вечеру следующего дня “Манглес” заметили рыбаки с острова Кай-Саль, взяли на буксир, повели в порт.
Как только они подошли к причалу, Кинтана отправился в селение. Возвратился он менее чем через час в веселом настроении. От него попахивало джином, он был чисто выбрит, одет во все новенькое. Вместе с ним в полицейский участок пришел представитель “Центра кубинских беженцев” в Майами. По предъявлении удостоверения организации Гарсию выпустили.
В отдельном коттедже, где — он был уверен — под видом организации помощи беженцам размещалась резидентура ЦРУ, Гарсия наотрез отказался что-либо говорить. Он потребовал встречи с представителями властей США. Его отправили в Майами. Там офицеру иммиграционной службы он заявил, что он вовсе не Гарсия, а Рамиро Фернандес, что не желает встречи с прессой, что ни один фотограф не должен его видеть и что о нем немедленно следует сообщить руководству “Альфы-66”.
Узнав об этом, Кинтана заволновался. Дело принимало для него явно неприятный оборот. Из-за тысячи долларов портить отношения с руководством “Альфы”… Нет, это не входило в его планы, и он, не задумываясь, заявил американцам и своим из “Движения за возрождение революции”, членом которого являлся, что притащил Гарсию с собой, так как тот связан с кубинской контрразведкой. “Уж очень у этого типа все складно получалось”, — настаивал он в подтверждение. Руководство “Альфы” не поверило выдумке Кинтаны. В нее не поверили и те работники ЦРУ, с которыми Рамиро Фернандес был связан. Однако железный закон подозрительности и недоверия, царящий в ЦРУ, действовал неумолимо. Для Рамиро наступили тяжелые дни.
Встречи с представителями “Альфы” ему не устроили. Вместо этого передали в руки Федерального бюро расследования, где начались допросы на детекторе лжи.
Все это было Рамиро хорошо знакомо: и отвратительное ощущение прикосновения к телу холодных присосок, и яркий, ослепляющий свет в глаза, и специальные таблетки, и бессонные ночи. Но тогда в душе, в сознании его было иное. А что, если сейчас их аппарат сработает? Что, если их методы раскроют его истинные намерения?
