Для Котовского таким оказался — курьер штаба».
Нельзя не отметить прозорливости Р. Гуля. Он довольно подробно описал похороны Котовского: и салют из 20 орудий в городах расположения 2-го кавалерийского корпуса, и приспущенные над Одессой траурные флаги, и речи красных маршалов Егорова, Буденного, Якира над могилой героя. Именем Котовского назвали один из красных самолетов: «Пусть крылатый Котовский будет не менее страшным для наших врагов, чем живой Котовский на своем коне». Несколько городов постановили именем Котовского назвать улицы. Наконец пришли предложения поставить вождю красной конницы памятник. Может быть, и поставят Котовскому памятник, делает предположение Р. Гуль, памятники молчаливы, памятники ничего не рассказывают.
В самую точку попал живший в эмиграции писатель! Поставили Котовскому памятник, и не один. И — сразу же начались канонизация, отсечение всего, что могло бросить тень, превращение мятущегося бунтаря в слащаво-положительную личность. Во множестве посвященных ему книг и кинофильмов он предстает большевиком чуть ли не с пеленок, произносит слова и осуществляет действия, не всегда подтвержденные документами. Перед историками, писателями и журналистами закрываются двери госархивов. Никому не разрешалось подступиться к документам царской полиции, касающимся деятельности Котовского в дореволюционный период. Сейчас ясно, почему: во многих из них полиция называла его «бандитом», «главарем шайки» и т. д. В свое время бесследно исчезли и до сих пор неизвестно, сохранились ли где-нибудь материалы суда над убийцей Котовского. Не только имя Мейера Зайдера, но и все обстоятельства, связанные с выстрелом в Чабанке, оказались под запретом. Публиковать эти сведения не разрешалось — из текстов воспоминаний ветеранов-котовцев нещадно вымарывали даже краткие упоминания о деталях трагедии в совхозе под Одессой.
Первым информационную блокаду вокруг тайны гибели Котовского прорвал журнал «Знамя». В 1989 году здесь появилась публикация Виктора Казакова «После выстрела», в которой даны различные версии убийства в Чабанке. Не обойдена вниманием исследователя и та, которая связана с распространявшимися в тридцатые годы слухами об убийстве на почве ревности.
Однажды, пишет В. Казаков, в редакцию газеты «Вечерний Кишинев», где он тогда работал, пришел пожилой человек и, поговорив о своем деле, вдруг сказал:
— Котовский погиб на моих глазах, и я могу рассказать, как это было. Нет, не для того, чтобы вы об этом написали, — правда об этой смерти уже давно никому не нужна, расскажу просто так, только для вас.
И вот что он рассказал:
— Я был с Котовским в Чабанке. В тот вечер сидели за столом, выпивали. Котовский пришел с незнакомой нам молодой женщиной… Ну, пили водку, разговаривали, время перевалило за полночь, и тут Котовскому показалось, что военный, сидевший напротив него, как-то «не так» смотрит на его новую пассию. Он расстегнул кобуру, достал револьвер и сказал военному: «Я тебя сейчас застрелю». Адъютант Григория Ивановича, зная, что командир слов на ветер не бросает, стал отнимать у него оружие, и во время этой возни раздался выстрел — Котовский сам нечаянно нажал курок, и пуля попала ему прямо в сердце…
В. Казаков считает, что в словах этого человека не было и малой толики правды, и он сам хорошо знал об этом. Для чего же он тогда все это рассказывал? Чтобы набить себе цену. Ведь самые невероятные слухи о смерти Котовского ходят лишь потому, что до сих пор не рассказана вся правда о трагедии в Чабанке.
Об этом с горечью говорил мне сын комкора Григорий Григорьевич Котовский, ныне ведущий научный сотрудник Института востоковедения, заместитель генерального секретаря Всемирной Федерации научных работников. Маленькому Грише было всего два года, когда он лишился отца. Рождение сына было большим событием в семье Котовских: Григорий Иванович и Ольга Петровна не могли забыть смерти дочерей-двойняшек и мечтали о новом ребенке. О том, что у него появился сын, Котовский узнал, находясь в Москве. Спеша увидеть новорожденного, он помчался на вокзал. Из-за снежных заносов железнодорожное сообщение было прервано. Комкор добрался до Умани, меняя лошадей и дрезины.
Григорий Григорьевич давно бьется над разгадкой тайны гибели отца. Мать с негодованием отвергала досужие домыслы о том, что причиной была ревность. Григорий Григорьевич верит матери, убежден в ее кристальной честности. Ольга Петровна работала корректором рядом с сестрой Ленина А. И. Ульяновой в социал-демократической газете, которую издавал муж Анны Ильиничны — М. Елизаров. Училась на медицинском факультете Московского университета, была любимой ученицей знаменитого хирурга Бурденко. Свою последнюю операцию она сделала в 66-летнем возрасте. Ее уважали все: коллеги, соседи, знакомые. Подозревать маму в неискренности перед ним у Григория Григорьевича нет никаких оснований. Ни разу, даже в самые трудные моменты, а их у нее было немало, Ольга Петровна ни словом, ни намеком не дала повода сыну для сомнений в правдивости рассказов о той страшной августовской ночи.
— Тайна убийства Котовского всегда жила с матерью, — так прокомментировал сын полководца публикацию в журнале «Знамя». — Слухи, порочащие его память (убийство на почве ревности), стали превращаться в официозную версию. В 1934 году, когда мама отдыхала в военном санатории в Кисловодске, она услышала, как об этом со смешком говорили молодые командиры. Узнав, кто перед ними, они смутились, но в свое оправдание сообщили Ольге Петровне, что такую информацию о гибели Котовского распространяет… Политическое управление РККА.
Григорий Григорьевич приводит и такое свидетельство. В 1936 году его мама была участницей съезда жен командного состава Красной Армии, который проводился в Кремле. Во время приема в честь участников съезда к Ольге Петровне подошел маршал Тухачевский и, пристально глядя ей в глаза, сказал, что в Варшаве вышла книга, автор которой — польский офицер — утверждал, что Котовский был убит самой Советской властью. В 1949 году Григорий Григорьевич нашел эту книгу в библиотеке Варшавского университета. Книга была посвящена не только его отцу, но и некоторым другим видным советским военачальникам, и в ней действительно было сказано, что Котовского убила Советская власть, поскольку он был человеком прямым, независимым и, обладая громадной популярностью в народе, мог повести за собой не только воинские соединения, но и массы населения Правобережной Украины. Очевидно, считает сегодня сын комкора, Тухачевский дал матери понять: убийство Котовского имело политический характер.
В 1946 году Григорий Григорьевич случайно встретился со знакомым военным следователем. Тот вел дело захваченного годом ранее в Маньчжурии атамана Семенова. В конце двадцатых годов этот следователь, проходивший в Киеве военную службу, бывал в семье Котовского. От него сын Григория Ивановича узнал, что в сверхсекретном архиве органов госбезопасности он познакомился с делом Котовского. Оказывается, еще при жизни его отца, в двадцатые годы, в Москву о нем поступали агентурные сведения! Следователь, правда, был весьма уклончив в своих ответах на вопросы сына Котовского и ничего больше не сообщил. Тем не менее у него, заявляет Григорий Григорьевич, как и у покойной Ольги Петровны, нет сомнения в том, что убийство отца — одно из первых политических убийств в стране после Октября.
В чем можно беспрекословно согласиться с Григорием Григорьевичем, так это с его утверждением, что, видимо, только сейчас наступает время, когда будет возможно попытаться восстановить истину. И начинать надо с нового прочтения биографии Котовского, с выяснения причин, почему, несмотря на большие заслуги перед Советским государством, количество врагов у Котовского в мирной жизни возрастало с необычайной быстротой. Не потому ли, что в свои сорок лет не перебродил, не угомонился вождь красной конницы, правивший причудливой страной «Котовией», раскинувшейся в десятках городов юга России и Приднестровья? Все, что любил в детстве и юности — авантюру, театральность, браваду, чем жил в разбое на бессарабских дорогах, не ушло, а еще больше укрепилось. Много хлопот у Реввоенсовета с республикой «Котовией». Здесь нет никакого закона, кроме «котовского». Он и вождь, и трибунал, и государство. И в сорок лет Котовский по-прежнему любит эффекты, отчаянность и позу. Таким уж уродился.
Полвека усердно трудились именитые иконописцы от кинематографа, беллетристики, публицистики, создавая образ однозначно положительной личности, лишенной каких-либо недостатков, замалчивая слабости и приукрашивая достоинства. Вот уж в чем-в чем, а в домыслах жизнь Котовского как раз не нуждалась. С детства она полна таких захватывающих историй, что любой из них хватило бы на увлекательную книгу. Если, конечно, описывать так, как было на самом деле.
Приключения, казалось, были запрограммированы самой судьбой и подстерегали его едва ли не с самого рождения. Семилетним мальчиком Котовский совершил свое первое воздушное путешествие — упал с крыши одного из зданий винокуренного завода высотой 5–6 саженей. Проболел целый год, и следствием этого падения явилось страшное заикание, которое, правда, со временем уменьшалось. Отец предполагал дать сыну солидное образование, но заикание изменило все планы, и Гриша был отдан в народное двухклассное училище.
Он был нервным, вспыльчивым мальчиком. По словам Р. Гуля, может быть, именно тяжелое детство определило его дальнейшую сумбурную, разбойничью жизнь. В детстве у Гриши были две страсти — спорт и книги. Спорт сделал из него силача, а чтение авантюрных романов и захватывающих драм пустило жизнь по фантастическому пути. Из реального училища Котовский был исключен за вызывающее поведение. Отец отдал его в Кокорозенскую сельскохозяйственную школу. Но и сельское хозяйство не увлекло Котовского, а когда ему исполнилось 16 лет, внезапно умер отец, и, не кончив школы, Котовский стал практикантом в богатом бессарабском имении князя Кантакузино. Здесь-то и ждала его первая глава авантюрного романа, ставшего жизнью Котовского до революции.
Вот как описывает эту драматическую историю М. Барсуков в книге «Коммунист-бунтарь», вышедшей в 1926 году в издательстве «Земля и фабрика» с предисловием Феликса Кона: «…у Котовского происходит личное столкновение с помещиком, у которого он служит. Княгиня Кантакузино, которая теперь служит буфетчицей в «Русском трактире» в Америке, увлеклась молодым, самоуверенно державшимся практикантом. Князь, узнав о чувствах княгини, под горячую руку замахнулся на Котовского арапником. Но Котовский ловким движением обезоружил его и, схватив за пояс, выбросил из конторы, где это происходило. Князь полетел с жалобой в Кишинев. С этого момента Котовский начинает мстить той среде, в которой он вырос. Имение князя пылает, подпаленное Котовским».
В позднейших книгах этот эпизод подается в иной интерпретации. Исчезают личные мотивы. Причиной конфликта молодого практиканта с помещиком становится резкий контраст между каторжным трудом наемных крестьян и беспечной жизнью господ. Прямой по натуре и характеру, Котовский при первой же стычке с требовательным и властным самодуром высказал ему свое презрение. Распетушившийся помещик замахнулся арапником, но не успел опустить его, как Котовский ловким движением обезоружил помещика и выбросил из конторы. Взбешенный князь приказал дворне связать практиканта, избить и ночью выбросить в степи. В другой книжке, вышедшей в семидесятых годах, этот эпизод подается таким образом, будто бы Котовский вступился за крестьян, которым помещик приказал всыпать розог. Мол, молодой практикант выступил против несправедливого наказания и издевательств.
Канонизация образа продолжалась. Многие эпизоды переосмысливались, им давалось совершенно иное, отвечающее пропагандистским задачам того времени, толкование. Из некоторых произведений вытекало, что после первого столкновения с самодуром-помещиком Котовский сделался ярым врагом угнетателей и вступил на путь сознательной борьбы с царизмом. Постепенно забывалось, что он, по его собственному глубоко искреннему определению, был «стихийным коммунистом» до Октября и даже тяготел к анархистам. «Вся беда, все несчастье Котовского состояло в том, что он, чуткий к людскому горю, по натуре неспособный мириться с глумлением над народными массами, не столкнулся с теми, кто мог бы направить его на путь революционной борьбы, — писал Феликс Кон в предисловии к книжке М. Барсукова «Коммунист-бунтарь». — Подобно герою Мицкевича, он страдал за миллионы людей, боролся, как умел, как понимал, но до революции лишь отражал в себе бунт народной стихии».
