бред сумасшедшего. Даже Н. С. Хрущев, который на XX съезде первым опроверг сталинскую версию кончины Орджоникидзе от паралича сердца, в речи на похоронах обвинил в его смерти бешеных псов-контрреволюционеров — троцкистов, зиновьевцев и правых.
— Мы, большевики Москвы и все трудящиеся, — говорил он тогда, — посылаем проклятья, ненависть и презрение врагам рабочего класса Советского Союза и рабочего класса всего мира, подлым предателям — троцкистам, зиновьевцам и правым. Это они своей изменой, своим предательством, шпионажем, вредительством нанесли удар твоему благородному сердцу. Пятаков — шпион, вредитель, враг трудового народа, гнусный троцкист — пойман с поличным, пойман и осужден, раздавлен, как гад, рабочим классом, но это его контрреволюционная работа ускорила смерть нашего дорогого Серго.
Н. С. Хрущеву вторил В. М. Молотов:
— Враги нашего народа и всех трудящихся, троцкистские выродки фашизма и иные подлые двурушники, изменническая работа которых на службе обреченной на скорую гибель буржуазии вызывала такие острые и всем нам понятные переживания товарища Орджоникидзе, несут ответ за то, что во многом ускорили смерть нашего Серго. Товарищ Орджоникидзе не ожидал, что Пятаковы, которым были предоставлены такие возможности, могут пасть так низко, скатиться в такую грязную, темную яму контрреволюции. Мы знаем, как на это ответить…
В таком же духе были выдержаны речи Ворошилова, Берии, Косарева, других выступивших на траурном митинге 21 февраля 1937 года.
Значительное место в выступлениях занимал пересказ заслуг покойного. Их было немало. Сегодня нелишне напомнить о них хотя бы вкратце, потому что последние события — демонтаж памятника Орджоникидзе в Тбилиси, возвращение прежнего названия столицы Северной Осетии, которая носила его имя более полувека, многочисленные упреки в том, что он так и не понял до конца, кому служил столь беззаветно, — бросают тень на этого неординарного человека, искажают представление о его противоречивой, во многом трагической личности. В закавказских республиках его все чаще и смелее называют подручным Сталина, скрупулезно подсчитывают, сколько вреда нанесла его деятельность грузинскому, азербайджанскому, армянскому народу, и не им только. Вспоминают печально известный «грузинский инцидент», рьяность в осуществлении сталинской идеи «автономизации» Закавказья. Подчеркивают безоговорочную поддержку им плана индустриализации и сплошной коллективизации. Осуждают за командно-приказной стиль работы, экономическую необоснованность ставящихся перед директорами заводов задач, отсутствие элементарной их проработки, волюнтаризм и «потолочный» принцип.
Хрестоматийным стал на всех курсах менеджеров, руководителей совместных предприятий пример экономической безграмотности наркома тяжелой промышленности, о котором в 1937 году с восторгом писал директор Сталинградского тракторного завода В. В. Фокин. Как-то Серго поручил одному из директоров подсчитать, сколько машин может дать его предприятие. И когда он доложил, нарком спросил: а больше нельзя дать?
— Видите ли, сейчас трудно все учесть, может быть еще тысячу натянем.
— А больше нельзя? — повторил свой вопрос нарком.
— Если нужно, можно будет, — ответил директор.
— Может быть, две тысячи машин можно добавить?
— Постараюсь. Все силы приложим к этому.
— Тогда запишем три тысячи машин, — улыбаясь, заявил нарком.
Вы тоже улыбаетесь, уважаемый читатель? Подождите минутку. Еще рано. На ответственном правительственном совещании, где присутствовал Фокин, обсуждали программу этого завода. Серго предложил дать первое слово директору. Директор встал и заявил:
— Посоветовавшись с товарищем Серго, мы решили взять программу на три тысячи больше ранее установленного плана.
Вот теперь можно смеяться. Что же, так устроено человечество: оно всегда смеется, когда расстается с прошлым. Но ведь каждое время живет по своим законам. Можно ли сегодня, с высоты наших нынешних представлений, упрекать Орджоникидзе за то, что у него не возникало сомнений: а тот ли социализм он помогает строить Сталину? Да, на ноябрьском пленуме 1929 года Серго Орджоникидзе набросился на правых, назвав заявление Бухарина, Рыкова и Томского жульническим документом. Но он же, после того, как из Политбюро был изгнан Бухарин, взял его в свой наркомат, а в замы пригласил бывших оппозиционеров Пятакова и Серебрякова. Еще раньше Серго не голосовал за высылку Троцкого в Алма-Ату, за его выдворение в Турцию.
Трагедия Серго Орджоникидзе — это трагедия целого поколения революционеров. И не вина историков, что в течение длительного времени в обрисовке многих политических фигур недавнего прошлого подчеркивалось исключительно героическое. Серго, как и другие его сподвижники, тоже подвергся идеализации, хотя к нему менее всего подходили пасторальные, идиллические тона. Безусловно, он во многом был идеалистом. А как человек кристально чистый — идеалистом вдвойне. Он искренне верил в торжество социалистической идеи. В то, что к ней других путей нет. И других способов тоже.
Отбросив все наносное, лицемерное, что пыталось приписать ему ближайшее окружение Сталина, проследим основные вехи его жизни и деятельности — без предубеждений и подобострастия, обогащенные той суммой сведений, которая пришла вместе с перестройкой и нашего исторического мышления. Это позволит более полно постигнуть и понять его трагическую суть — о героической, которая всегда выдвигалась на первый план, написано предостаточно. В том числе и при жизни. К 50-летию со дня его рождения ОГИЗ совместно с ИЗОГИЗом выпустили роскошно оформленный биографический очерк с цветными вклейками—иллюстрациями, на великолепной мелованной бумаге. Каждая ее страничка прославляла великого, мудрого, гениального Сталина и его ближайших сподвижников, среди которых Орджоникидзе назван верным учеником и другом вождя всех времен и народов, любимцем страны, одним из самых талантливых руководителей партии и Советского правительства, непреклоннейших и пламеннейших большевиков, одной из самых ярких фигур в революционном движении России, великой и неповторимой эпохи создания большевистской партии, Октябрьской социалистической революции и строительства социализма. Как видим, традиция создания панегириков к круглым датам в жизни послевоенных вождей партии — Хрущева, Брежнева, Черненко — имеет глубокие корни. Правда, после кончины юбиляра книга почему-то попала в спецхран — видно, из-за частого упоминания имен репрессированных в 1937–1938 годах героев гражданской войны. Сейчас книга реабилитирована, с ней может ознакомиться каждый желающий.
Среди безбрежного моря формулировок-клише нет-нет да и попадется островок фактов, трогающих своим нормальным человеческим подходом к личности героя. Ну, хотя бы вот этот, относящийся к раннему детству. Отец Серго числился в грузинском сословии дворян, но имел всего несколько десятин тощей земли, которую сам же и обрабатывал. Еды семье хватало чуть больше чем на полгода, и отцу будущего революционера и руководителя масс в промежутке между полевыми работами приходилось уходить из родной деревни на перевозку марганцевой руды. Мать Серго вскоре после родов умерла. Трехмесячного ребенка забрала к себе тетка. Она выкормила Серго и заменила ему мать. Отец обзавелся новой семьей и вскоре умер.
Забегая вперед, отметим, что в чисто семейном плане злой рок преследовал Серго всю жизнь и даже после смерти. Лишенный родительского тепла в детстве, он и сам не испытал полноты отцовских чувств. Орджоникидзе женился в сибирской ссылке на местной учительнице. Своих детей у них не было. Как свидетельствует А. Антонов-Овсеенко, они взяли на воспитание одного мальчика, но приемный сын заболел и умер в четырехлетнем возрасте. Потом Серго с Зинаидой Гавриловной приютили девочку по имени Этери, воспитали ее в своей семье. Незадолго до смерти приемного отца Этери вышла замуж. Ее супруг позднее взял себе фамилию Орджоникидзе.
Этери сначала по секрету нашептывала своим знакомым, а потом и во всеуслышание стала говорить, что она родная дочь Серго, что она родилась в результате пылкого, но, увы, скоротечного любовного увлечения отца. Эти разговоры дошли до Зинаиды Гавриловны, которая растила Этери с любовью, как родную дочь, отдала ей часть своей жизни. Вдова Серго предложила Этери с мужем переехать на другую квартиру. Что двигало Зинаидой Гавриловной? Обида? В какой-то мере, да. Этери председательствовала за поминальным столом, потребовала имущество отца — приемного! Каково было Зинаиде Гавриловне видеть черную неблагодарность?
И все же не это привело ее к твердому решению избавиться от приемной дочери. А. Антонов-Овсеенко утверждает, что Этери с мужем были агентами НКВД, с их помощью Сталин следил за каждым шагом Орджоникидзе и его друзей. После смерти Серго молодая пара якобы выискивала в доме все рукописные материалы и передавала их по назначению вместе с книгами, где имелись пометки, сделанные его рукой. Случайно узнав, чем занимаются близкие ей люди, Зинаида Гавриловна пришла в ужас. Говорят, что незадолго до своей кончины она обратилась в ЦК с письмом, в котором просила не допускать Этери к могиле Серго. Есть предположение, что в ведомстве Берии на вдову Орджоникидзе было заведено оперативное дело под грифом «Наблюдение за Шустрой», где фиксировались все разговоры Зинаиды Гавриловны, касающиеся смерти ее мужа.
Однако повода для обвинения в нарушении уговора, заключенного у бездыханного тела мужа 18 февраля 1937 года, она не давала. Поэтому ведомство Берии и оставило ее в покое, в отличие от других родственников и близких, на которых обрушился шквал репрессий. Зинаида Гавриловна строго хранила в тайне подлинные обстоятельства гибели Серго даже после смерти Сталина. И только перед концом своих дней разговорилась…
Такой финал и в страшном сне не мог присниться спокойному, ласковому мальчику Грише, которого в деревне почему-то любовно называли Серго. Мы оставили его воспитанником у тетки, которая, как только ему исполнилось семь лет, отдала мальчонку в церковно-приходскую школу. После ее окончания он поступил было в железнодорожное училище, но через год, вследствие бедственного положения семьи, был вынужден оставить учебу и вернуться назад в деревню. Однофамилец, учитель Симон Орджоникидзе взял Серго с собой в другую деревню, где помог устроиться в двухклассное училище, которое он закончил весной 1898 года.
Странно, но в этом шикарном издании, приуроченном к 50-летию юбиляра и прочитанном им в гранках, проиллюстрированном редчайшими фотоснимками из семейного архива и фотокопиями уникальных документов, включая секретные полицейские донесения, отсутствует упоминание о том, что Серго, будучи еще учеником двухклассного Хорагоульского училища, сорвал со стены портрет царя и прилюдно растоптал его — в знак протеста против исключения из училища сына крестьянина-бедняка. Красивый эпизод, с которого якобы начался отсчет революционной биографии Серго, появится в посвященных ему детских книгах уже после его смерти, а затем благополучно перекочует и во взрослые. Спрашивается, зачем это было нужно, если жизнь Орджоникидзе и без того богата яркими событиями. Снова сработал привычный стереотип, по которому штамповались иконообразные лики героев прошлого — величественных и неприступных, совершающих героические поступки уже с младенческих лет.
Документально установлено, что впервые на путь революционной борьбы Орджоникидзе встал в пятнадцатилетнем возрасте. Это произошло в 1901 году, спустя год после того, как двоюродный брат Тарасий Орджоникидзе и другой родственник, Павел Мачавариани, отвезли юношу в Тифлис. Там им удалось определить его в фельдшерское училище при городской больнице, а затем по незавидной привилегии круглого сироты устроить на казенный счет в пансион при этом училище. Годы учебы — 1901-й и 1902-й — были годами участия в работе нелегального социал-демократического кружка. В 1903 году семнадцатилетним юношей он вступает в РСДРП. По поручению Тифлисского комитета партии руководит подпольным «ученическим центром», работает в нелегальной типографии, распространяет запрещенные издания на предприятиях.
Впервые его арестовали в декабре 1905 года. Схватили с поличным — прямо за выгрузкой оружия. За шесть неполных месяцев, проведенных в Сухумской тюрьме, — три голодовки. Последняя — особенно упорная. Встревоженные состоянием здоровья девятнадцатилетнего упрямца, друзья на воле собрали значительную сумму денег, чтобы арестанта выпустили на поруки под залог. Прокурор дрогнул, и вот уже выпущенный до суда из тюрьмы арестант спешит из Сухуми в Тифлис. Снова митинги, листовки, собрания нелегальных кружков. И слежка — каждодневная, непрерывная, с угрозой нового ареста. Серго скрывается за границу. В Берлине намеревается поступить в университет, но с Кавказа приходит весть о разгроме большевистских организаций.
