избрали чуть ли не своей основной профессией терроризирование, бесцеремонно заявляя в глаза: «Вот этот — враг народа!»
Сталин приказал расстрелять чекистов, виновных в умышленной фабрикации дела против Коротченко. «Самуяру» повезло — вождь знал его лично и не мог поверить в то, что он работает на румынский королевский двор. А если бы не знал?
Так что Успенский еще тот гусь. Потребовали бы от него собрать компромат на Хрущева, и глазом бы не моргнул. Во всяком случае, эпизод с Коротченко свидетельствует, что в излишней щепетильности этого ревностного чекиста-служаку не заподозришь. В чем же его промашка?
Хрущев начал вспоминать, когда и при каких обстоятельствах он познакомился с этим человеком, и вообще все, что знал о нем.
Первая встреча состоялась в бытность Хрущева секретарем МГК и МК партии. Уполномоченный союзного НКВД по Московской области был молод, на вид не более тридцати, худощав, подтянут. Докладывал всегда толково, без свойственного малограмотным работникам многословия, умел выделить главное. На Лубянке его, наверное, высоко ценили, потому что уж как-то необычно быстро он стал начальником экономического отдела управления ОГПУ по Московской области. До этого успел поработать в центральном аппарате при Ягоде и еще раньше — при Менжинском.
Хрущеву он тоже приглянулся. Работали вместе довольно много времени, и вдруг Успенский, придя в очередной раз на доклад к первому секретарю МГК и МК, сообщил, что его переводят на другую работу.
— Куда? — скорее из вежливости поинтересовался Хрущев.
— Помощником коменданта Кремля! — гордо доложил Успенский.
— Поздравляю! — протянул ему руку Хрущев. — Теперь в охране Кремля будут знакомые люди. Если забуду пропуск, надеюсь, пропустите?
— Лучше не терять, — серьезно посоветовал чекист, не приняв шутки. Чувство юмора этому человеку было не свойственно.
Дальше Хрущев потерял его из виду. В Кремле встречать не доводилось ни разу, и постепенно память о нем стерлась.
Об Успенском ему напомнил Ежов, когда Хрущев подбирал кадры для Украины. Толковых работников катастрофически не хватало. Сам Хрущев, например, совмещал аж три должности — первого секретаря ЦК Украины, киевских горкома и обкома партии. Из местных никто не тянул на пост наркома внутренних дел.
— А ты Успенского посмотри, — посоветовал Ежов. — Ты с ним, кажется, знаком?
— Знаком. А где он сейчас? По-прежнему в комендатуре Кремля?
— Нет, в Оренбурге.
— В Оренбурге? — переспросил Хрущев. — А что он там делает?
— Возглавляет областное управление НКВД. Прекрасный работник. Отличные результаты. Побольше бы нам таких начальников управлений. До Оренбурга работал в Новосибирске, был там замом. Растет…
— Вообще-то у меня осталось неплохое впечатление об Успенском, — сказал Хрущев. — Он действительно сильный работник. Только…
— Что только? — перебил Ежов.
— Шуток не понимает. Слишком серьезный…
— Ну ты, Никита Сергеевич, даешь, — укоризненно покачал головой Ежов. — Какие шутки могут быть в нашем ведомстве? Кругом столько грязи и всякой мерзости, что иногда даже сомневаешься: а есть ли вообще на свете порядочные, честные люди?
— Все это, конечно, так, но и чекистам не должны быть чужды человеческие чувства…
— А я что, против? Бери Успенского, не пожалеешь. Не обращай внимания на его излишнюю сухость. Он сильный работник. В Оренбурге раскрыл подпольную белогвардейскую организацию. Представляешь? С войсковой структурой. Все арестованы — более тысячи человек. В июне прошлого года мы проводили всесоюзное совещание руководителей органов НКВД. В докладе я отметил заслуги Успенского, в личной беседе после совещания пообещал ему повышение. Вот и подходящий случай.
Собственно, у Хрущева не было веских оснований для того, чтобы отказать Ежову. Отсутствие юмора — не самый большой недостаток в человеке. К тому же зачем возражать Ежову, недавнему главному сталинскому кадровику? Судя по всему, Успенский — его протеже. Сталин поддержал их совместное предложение.
Возвращаясь в памяти к тому разговору, Никита Сергеевич ломал голову: что случилось, почему все же Сталин дал санкцию на арест Успенского, проработавшего в этой должности всего неполных десять месяцев? Может, ответ надо искать не в возможных промахах или ошибках украинского наркома, а в новой расстановке политических сил на кремлевском небосводе, на котором, кажется, звезда генерального комиссара государственной безопасности Николая Ежова в последнее время заметно потускнела?
Похоже, вспыхнула новая звезда — грузинского выдвиженца Лаврентия Берии. Не здесь ли разгадка?
Как-то летом, месяца три — четыре назад, Хрущев приехал из Киева по делам в Москву. Вечером члены Политбюро собрались у Сталина. Были Ежов и вызванный из Тбилиси Берия.
— Надо бы подкрепить НКВД, — внезапно сказал Сталин, — помочь товарищу Ежову, выделить ему заместителя.
За столом стало тихо. Все опустили глаза в тарелки, догадываясь, что сейчас должно произойти нечто экстраординарное.
Эту мысль Сталин апробировал и раньше. Хрущеву вспомнилось, как однажды на ужине Сталин прямо спросил у Ежова, кого бы он хотел в замы.
— Если нужно, то дайте мне Маленкова, — ответил тогда маленький нарком.
Сталин сделал паузу, как бы обдумывая ответ, потом произнес:
— Да, конечно, Маленков был бы хорош, но Маленкова мы дать не можем. Маленков сидит на кадрах в ЦК, и сейчас же возникнет новый вопрос: кого назначить туда? Не так-то легко подобрать человека, который заведовал бы кадрами, да еще в Центральном Комитете. Много пройдет времени, пока он изучит и узнает кадры.
Предложение Ежова о Маленкове не прошло. Наверное, у Сталина уже тогда была кандидатура, и ему хотелось знать, назовет ли ее кто-нибудь. Судя по всему, человека, которого Сталин в уме наметил в заместители Ежова, не называл никто, и тогда этого человека вызвали из Тбилиси в Москву.
— Так кого вы хотите в замы? — возвращаясь к прежнему разговору, спросил Сталин у Ежова.
— Не знаю, товарищ Сталин, — пожал тот худенькими плечами.
— А как вы посмотрите на то, если вам дать заместителем товарища Берию?
Ежов резко встрепенулся, но сдержался:
— Это — хорошая кандидатура. Конечно, товарищ Берия может работать, и не только заместителем. Он может быть и наркомом.
Все знали, что Берия находился с Ежовым в дружеских отношениях. Когда Лаврентий Павлович приезжал в Москву, всегда гостил у наркома внутренних дел.
— Нет, в наркомы он не годится, — не согласился Сталин. — А вот заместителем у вас он будет хорошим.
И тут же продиктовал Молотову проект постановления. Молотов всегда сам писал проекты под диктовку Сталина.
Повидавшись в Москве со старыми приятелями и обменявшись мнениями по поводу назначения Берии, Хрущев понял, что сделано это неспроста. Сталин определенно что-то надумал. Скорее всего, он получил какие-то сведения, поколебавшие его прежнее доверие к Ежову. Именно поколебавшие, но окончательно не убедившие в нечестной игре Ежова. Для выяснения всех обстоятельств требовалось какое-то время, и потому Сталин приставил к нему своего человека — Берию, которому верил безгранично.
Три десятилетия спустя, находясь на пенсии, Хрущев пытался разгадать эту тайну, и не смог. Несмотря на то, что к концу жизни он располагал огромным объемом самой разнообразной информации, в том числе и по этой теме, в ней концы с концами явно не сходились. Поэтому можно представить, какие тревожные предчувствия одолевали его распухшую от тяжких дум голову в тот ноябрьский день тридцать восьмого года, когда он, узнав от Сталина о намерении арестовать своего наркома внутренних дел, ехал из Киева в Днепропетровск.
И, самое главное, не было ясности в том, против кого направлялся этот арест. Хрущев терялся в догадках. В те далекие времена именно таким способом конкурировавшие между собой за влияние на Сталина внутрипартийные группировки сводили счеты друг с другом. Между чьими жерновами оказался на этот раз Никита Сергеевич? Или на шахматной доске играли более крупными фигурами?
Он забылся в коротком сне под самое утро. Проснулся, когда подъезжали к Днепропетровску. Машина сбавила скорость — высокого гостя встречали местные власти. Первым к Хрущеву шагнул Задионченко.
Они обнялись, расцеловались. Первым делом хозяин области повез прибывших в гостиницу. Лично проследил, как они разместились. После легкого завтрака в номере поехали в обком.
Задионченко начал докладывать обстановку. Хрущев слушал не перебивая. Потом начал задавать вопросы. В середине разговора резко зазуммерил один из телефонов. Хрущев по звуку определил — ВЧ.
— Здравствуйте, Лаврентий Павлович, — ответил на приветствие звонившего Задионченко. — Никита Сергеевич? Да, у нас. Сейчас, одну минуточку…
Он протянул трубку Хрущеву:
— Берия. Из Москвы. Просит вас…
— Привет, Никита! — услышал Хрущев голос первого заместителя наркома внутренних дел. — Ты вот по дружкам своим разъезжаешь, а твой Успенский между тем сбежал.
— Как сбежал? — переспросил Хрущев.
— Элементарно. Скрылся. Наверное, перешел границу…
— Не может быть! — вырвалось у Хрущева.
— Тебе надо срочно возвращаться в Киев, — посоветовал Берия, — и самому возглавить поисковую работу. Поднимай всех на ноги. Если, конечно, он уже не за кордоном.
— Этого не может быть! — повторял потрясенный только что услышанной новостью Хрущев.
— Может — не может… Сейчас не гадать надо, — раздраженно оборвал его Берия, — а принимать меры к недопущению перехода границы. Немедленно закрой ее! Предупреди погранвойска — пусть усилят охрану сухопутной и морской границы. Птица не должна перелететь!..
Положив трубку, Хрущев вытер носовым платком вспотевшую лысину. Взглянул на Задионченко, нетерпеливо ждавшего разъяснений.
— Поездка по области отменяется, — сказал Хрущев. — Встреча с активом — тоже. ЧП в Киеве. Мне надо срочно возвращаться назад. Сбежал Успенский…
