Офицер широким жестом пригласил Казака следовать за ним, и они прошли почти через весь лагерь к самому дальнему шатру, стоявшему рядом с вертолетами. Под полотняной крышей оказался стол, на столе стояла большая алюминиевая кастрюля, как потом оказалось, с квашеной капустой и три двухлитровые пластиковые бутыли с прозрачным содержимым и разноцветными этикетками – наверняка все та же «массандра». Вслед за ними вошло еще несколько человек, кто в столь же нелепой казачьей форме, а кто в камуфляже и без знаков различия, но все как на подбор – высокие и широкоплечие. Стало шумно, но голос другаря Андрея по-прежнему перекрывал все остальные разговоры.
– Вот и взводные собрались, орлы наши! Давай, Димон, садись, выпьем и закусим! – громогласно предложил Андрей. – Литра по два, конечно, закатим, но как свиньи нажираться сегодня не будем, ха-ха-ха! Господин штабс-хорунжий не даст.
«О Господи…» – вздохнул про себя Казак, услышав этот чин.
– Ну-ка, вздрогнули…
До сих пор Казаку удавалось говорить очень мало, но теперь у него в руке оказался стакан с разведенной жидкостью, от которой несло какой-то химией. Он вздохнул и сказал то, что показалось ему наиболее подходящим к случаю:
– За славу российского оружия!
Над столом вдруг повисло неловкое молчание, и в этом молчании «недоесаул» внушительно подправил:
– Русского оружия! – и тотчас стаканы с «массандрой» синхронно взлетели вверх, и их содержимое исчезло в глотках собравшихся. Почти сразу же прошло еще несколько тостов – за гостя, за всех присутствующих, за тех, кто в окопах, за великое дело, и Казак почувствовал, что хотя до обещанных двух литров еще не дошло, но сам он уже вполне хорош. Компания, впрочем, тоже заметно потеплела, и сидевший рядом с ним Андрей сбивчиво объяснял, почему так нехорошо получилось с первым тостом.
– Ты ж пойми, Димон, Русь и Россия разные вещи. Русь, она наша, русская, всегда такой была и будет, а в России кого только нет. Фамилии-то, бывает, не выговоришь! Русских совсем затерли. Пора с этим разобраться.
Он налил себе еще полстакана, залпом выпил и задышал прямо в лицо Казаку:
– Думаешь, мы здесь просто так воюем? Не-е-е, не просто так. Наши ребята – все как на подбор, крови не боятся, через огонь прошли и еще пройдут. Это тебе не хлюпики с дискотек, которым затылки бреют и ставят в строй. У них только полы в казармах мыть хорошо получается, да и то пинать надо. А наши ребята – профессионалы, каждый десяти твоих «российцев» стоит. Наведем здесь порядок. Да и на Руси у нас хорошо бы зажить как при великом князе Владимире, без всяких там президентов и парламентов. А что? У каждого князя своя дружина! Чуть что не так – к ногтю. Не хочешь жить по-нашему – не живи вовсе. А уж инородцев-то наладим восвояси за милую душу. Из меня, между прочим, хороший князь получится! Пить будешь? А чего так? Ну смотри. На Руси без этого, известное дело, не веселье. Ты сам-то как, русский человек? По роже видно, наш! И раз в этих драных краях оказался, тоже, значит, наш. Ты, Димон, молодец. За деньгами приехал или как?
– Да уж скорее «или как», – заплетающимся языком признался Казак и чуть было не пустился в подробные рассказы о том, кто он и что он, но вдруг перед его уже порядком помутневшим взором встали два лица: небритый, невыспавшийся Тамашаивич и Елена, смотрящая ему вслед в почти игрушечном вагоне узкоколейного поезда. И он понял, что если сейчас нарушит свой обет молчания – пусть даже этот мечтающий о своем удельном княжестве парень сохранит тайну – все равно это будет равносильно предательству. И Казак, стараясь говорить как можно ровнее, произнес:
– Код – триста двадцать семь, а больше, друг, не могу, извини. Извини, пожалуйста…
– Нет, это ты меня извини, что я спрашивал… Я же тебя сразу понял, ты хороший человек, лишнего не скажешь. Ну-ка вот, еще водочки… Во, орел-парень, уважаешь! Люблю таких…
Выпили, и «другарь Андрей» достал сигареты – в палатке уже многие курили, в дыму можно было подвесить если не топор, то штык-нож точно. Казак попытался прислушаться к другим разговорам, но это было невозможно: вновь в уши лез затянувшийся монолог собутыльника. Андрей перечислял ошибки властей начиная с Горбачева и особенно напирал на то, что слишком мягко и нерешительно использовались войска в многочисленных горячих точках, даже тогда, когда эти горячие точки создавались искусственно.
Казак слушал его, и им постепенно овладевало странное чувство – многое из того, о чем сейчас говорил этот здоровенный парень, приходило в голову и ему самому. Более того, не раз и не два он спорил с товарищами по полку, отстаивая право России быть сильной и могучей державой со своей особой, независимой внутренней политикой. Но сейчас его почему-то не вдохновляли с увлечением расписываемые Андреем картины триумфального шествия молодцев из НОРА по городам и весям бывшей великой советской державы. Не хотел бы он оказаться «несогласным» после победы Русского Дела…
И несмотря на то что «Массандра» уже вовсю шумела в голове, Казак чувствовал себя как-то странно – ему нравились эти смелые, боевые ребята, он с удовольствием бы примкнул к ним, и чем черт не шутит – после освобождения Руси тоже мог бы стать… Да хоть бы и князем в Морозовской! И в то же время он понимал всю бредовость рассуждении собутыльника, отдающих жаждой крови, но разве кровь – такая уж редкость в этом мире? В словах Андрея ощущалось преклонение перед силой и желание приобщиться к этой силе, лишенной всяких сдерживающих моментов, всякой морали, всякого уважения к человеческой жизни. Эта сила притягивала как магнит, и Казак представил себя переустраивающим в рядах НОРА жизнь в России. Они, наиболее агрессивные и жестокие, окажутся у власти и смогут этой властью пользоваться по своему усмотрению. Но вдруг в его затуманенном мозгу словно кто-то другой, более мудрый, произнес: «Не по- христиански это. Не по-божески» – и ему стало стыдно.
Казак вдруг спохватился, что чуть было не повторил это вслух. Вот уж чего делать явно не следовало, так это устраивать с этими ребятами диспуты… Он искоса глянул в раскрасневшееся лицо Андрея и решил дальше не думать на эту тему – и так понятно, чем тут кончаются споры. К счастью для Казака, сидевший чуть поодаль «недоесаул» отвлек на себя внимание каким-то длинным и запутанным анекдотом, который был, похоже, неким знаком компании – и все как по команде разразилась громким хохотом еще до того, как рассказчик добрался до конца. Воспользовавшись моментом, Казак обратился к Андрею:
– Послушай… Выйдем на воздух, а то я, знаешь, двое суток не жрамши толком… Нехорошо мне.
В глазах «другаря» последовательно мелькнули понимание, сочувствие к ослабевшему товарищу и одновременно с этим – плохо скрываемая гордость, что сам он способен выпить да хоть еще столько же. Подхватив Казака под локоть, он вывел его за палатку и ни с того ни с сего подпрыгнул, ухватился за трубу турника, крутанул подъем переворотом и сверху крикнул:
