Словно город, тайную сущность которого Сашка раскрыл своими размышлениями за пишущей машинкой, начал мстить своему разоблачителю.
«Ну, вот и объяснение придумал, прямо хоть еще один идиотский фильм снимай! Или роман фантастический пиши — не хуже любого другого, кстати, выйдет… Но коли так, — раздумывал Сашка, поднимаясь обратно в зал, — коли так, то надо из города сбежать. Например, в Прибрежное, к дяде Сене, мол, про Джоя рассказать. Хотя с дядей Сеней просто: ноль семь портвешка прихватил, и никакого другого предлога не надо! Посидим до вечерка, а там и домой, или у него заночую, тоже идея не плоха. А псина перетерпит вечерок, ничего с ней не сделается. Хотя, если бы дело шло в романе, то город бы меня просто не выпустил. Только ребятам рассказывать не надо — Рыжий со смеху ведь и помереть может…»
Помер бы Рыжий или нет, осталось неизвестным, но Сашке вскоре стало точно не до смеха: добраться до Прибрежного действительно не удалось. Молодцевато выглядевший «Икарус» на деле оказался сущим рыдваном и, кое-как дотащившись до выезда из города, сдох окончательно.
Водитель мрачно бросил что-то про форсунки и пошел ковыряться в моторе, а немногочисленные пассажиры направились к кирпичному павильончику остановки, рассчитывая уехать следующим и последним на сегодня рейсом.
Воронков поглядел на расписание и, решив, что время еще есть, попробовал остановить попутку, но все, кому бы он ни махнул рукой, лишь прибавляли газу. Единственным, кто притормозил, был совсем молодой паренек на драном «Москвиче», который с важным видом запросил столько, что Воронков не выдержал и популярно объяснил юноше, куда ему стоит отправиться с такими амбициями. Паренек, не дослушав, сам послал Воронкова примерно туда же и попытался гордо рвануть с места, но «Москвич» дернулся, захлебнулся и заглох.
Сашка злорадно ухмыльнулся, и, отвернувшись от незадачливого «бомбилы», увидел, как приехавший на пять минут раньше расписания последний автобус закрывает двери и отчаливает от остановки.
— Не понос, так золотуха! — окончательно обозлился Воронков, безрезультатно махнул рукой еще паре-тройке грузовиков, плюнул на щебенку обочины и, не глядя по сторонам, перешел на другую сторону дороги.
Несмотря на близящийся вечер и явственно видные на лице следы драки, первый же трейлер, который проезжал рядом, остановился. Водитель чуть ли не сам первый начал упрашивать поехать с ним — показать дорогу к какому-то магазину, которого Сашка не помнил, но улицу знал, благо от нее до дома было пешком не больше получаса.
Но оказалось, что тот путь, который он был готов показать водиле, не годится — каждый раз пытаясь повернуть с объездной дороги в сторону городских кварталов, они натыкались на знак, запрещающий движение грузового транспорта. Когда же взбешенный водитель плюнул на все и поехал под знак, оказалось, что хорошо знакомый Воронкову район уже позади, и ему пришлось вылезать из кабины и спрашивать дорогу.
По ходу дела их три раза останавливали, и, как водитель ни размахивал накладными, два из трех патрулей у него отобрали по десятке под беспроигрышным предлогом «За что? Хочешь, сейчас найдем, за что?!».
Вышло так, что, когда наконец искомый магазин засиял впереди своими огнями, водитель глянул на темное небо, на часы и зло произнес, вставляя через каждое слово энергичные междометия:
— Через пять минут закроется. Кто меня теперь разгружать будет? Лишний день теряю! Ты, парень, не виноват, конечно, но чтоб я еще раз в вашу дурную Деревню поехал! Хуже здешних гаишников только ростовские!
В другой раз Сашка бы обиделся, но сейчас он и сам не питал теплых чувств ни к городу, ни к гаишникам, да и вообще ни к чему на свете, включая и себя самого. Это ж надо было так умудриться — весь день коту под хвост ушел. И еще придумывает что-то, город, мол, не выпускает, таинственные события… Уж коли сам дурак, так нечего и оправдания сочинять.
Дальше, за магазином, в дверях которого действительно уже стояла тетка в грязно-белом халате, не пускающая новых покупателей, тускло светилась вывеска «К_фе 1_ОМА1_КА» — у букв «Р», «ш» и «к» не горела часть неоновых трубочек, и от этого банальное название приобрело иностранную загадочность. Вспомнив, что с утра он так ничего и не ел, Воронков немного поколебался, а затем все-таки повернул к забегаловке.
Интерьер «Иомаики» оказался под стать вывеске — грязный пол, сальные столики, запоздалые посетители что-то ели, не снимая тарелок с алюминиевых подносов. В углу пятеро мужичков шумно допивали вторую бутылку водки, а первая, уже пустая, стояла у ножки столика.
В меню красовались завлекательные названия типа «шницель по-венски», «салат пикантный», но то, что оказалось в тарелке, походило на пристойную еду не больше, чем сама «Иомаика» на парижский ресторан. Запах, идущий от «шницеля», уже говорил сам за себя, а когда Сашка попытался откусить от него кусок, то из-под серо-коричневой корки на тарелку высыпались подгорелые макароны вперемешку с зеленоватым фаршем, в котором красовалась четвертинка луковичной «попки» с непромытыми корешками. Издерганные за день нервы не выдержали.
— Что за говно здесь дают! — с ненавистью выкрикнул он в сторону стойки и швырнул вилку в тарелку с такой силой, что разведенный из картофельного порошка «гарнир» полетел во все стороны брызгами, причем немалая часть их досталась многострадальной куртке самого Воронкова.
Он, не отодвигаясь, резко встал, и хилая табуретка отлетела назад, бренча и кувыркаясь. Хотелось еще чего-нибудь крикнуть, а может быть, и пойти на кухню, найти повара, запихать ему в глотку десяток- другой этих шницелей…
— Эт-та верна. А еще, суки, стаканы немытые подсунули, — дружелюбно прокомментировал выступление Воронкова полутрезвый голос из пьющей компании, и Сашка вдруг увидел себя со стороны: рваного, с побитой рожей, устраивающего скандал в грязной забегаловке…
Он повернулся и вышел, не обращая внимания на раздатчицу, начинающую визгливый монолог о том, что «Ах, ты, бомжатина, сейчас тебя милиция…».
Домой, домой!
Хватит!
Там в холодильнике найдется какая-то жратва, а истомившийся Джой будет вилять хвостом и лезть целоваться.
А потом, чтобы забыть всю сегодняшнюю дребедень, можно сесть на телефон и выписать на вечерок Ленку. Или Ирку, она вроде ближе живет, или…
А впрочем, без разницы.
С некоторых пор отношения Сашки с противоположным полом носили характер заведомо простой и взаимоудовлетворительный. Ему за глаза хватило того памятного периода жизни, когда полгода имя Анжела казалось самым прекрасным в мире, а следующие шесть месяцев он сам напрашивался на дальние и нудные заводские командировки, лишь бы поменьше ходить по знакомым улицам. И поменьше вспоминать о периоде счастливого добровольного помешательства, которое закончилось так просто и так паршиво…
Зато теперь — как прививку получил.
И оказалось, что можно жить и получать удовольствие от жизни гораздо проще и дешевле. Сашка вспомнил пару-тройку эпизодов «получения удовольствия от жизни» и первый раз в последние несколько часов улыбнулся.
Была у него одна знакомая «столичная штучка», увлекавшаяся англоязычной поэзией. Романтическая девица с жизненным кредо «жить так, чтобы всем чертям было тошно» и поминутно к месту и не к месту цитировавшая то Элиота, то Эдварда Лира, то Огдена Нэша. Воронков, к поэзии вообще-то равнодушный, считавший сие сочинительство супротив реалистической прозы весьма искусственным способом взаиморасположения слов, со временем пристрастился и даже начал чувствовать некий особый вкус. Главным образом, поддаваясь огневому темпераменту девушки.
И сейчас всплывало в памяти иногда из того, что она часто цитировала:
