— Как какой? Алмаш Шхлуцхофер. Мой лучший друг, — с гордостью сказал мальчик. — Ты мне что-нибудь купишь?
Лала ласково погладил жесткий ежик волос.
— Куплю. А что бы тебе хотелось?
— Да мне все равно.
— Тоже мне… не знаешь, чего хочешь, а пристаешь: «купи, купи»!
— Но ты же взрослый и сам должен знать, чему обрадуется твой ребенок.
Они вошли в огромный гастросам.
— Вот купи мне это, — показал мальчонка на полку с консервами.
— Потерпи, сперва купим, что велела мама.
Они остановились возле прилавка с гастрономией.
— Пожалуйста, двести граммов свиной грудинки!
— Есть ветчина в банках, зельц, венгерское сало, колбаса из Бочкая. Только что получили… — добродушное лицо продавщицы расплылось в широкой улыбке.
— Пожалуйста, двести граммов свиной грудинки!
— Купите что-нибудь из колбас: диетическая, сырокопченая, варено- копченая, пражская, марсианская… — словно не слыша Лалы, перечисляла продавщица.
— Я прошу у вас двести граммов свиной грудинки! — настойчиво повторил он.
— А окорок?! Одно загляденье…
— Мне нужна грудинка! — сухо оборвал Лала.
— Но…
— Скажите, — раздраженно перебил он, — почему вы не хотите дать мне двести граммов грудинки?!
— А ее у нас нет.
— Тогда взвесьте двести граммов колбасы, — безнадежно махнул рукой Лала.
— Будьте любезны.
Соседний прилавок ломился от хлебных изделий.
— Пожалуйста, пять булочек.
— Есть рожки, рогалики, завитушки с маком… — быстро затараторила маленькая, круглая, как шарик, продавщица. Ее младенчески розовое толстощекое лицо с узкими черными глазками чем-то походило на румяную, пышную сдобушку со сливами. — Вот, пожалуйста, пончики, марципанчики… — Она перевела дух. — Могу предложить палочки, батончики лупи-купи…
— Да не нужны мне все ваши луци-куци, — взревел Лала так, что девушка в ужасе шарахнулась от него. — Дайте мне пять булочек.
— Булочки кончились, — сердито отрезала она.
— Дайте пять рогаликов.
Они долго ходили по огромному гастросаму, но прилавка с пивом так и не нашли.
— Не могли бы вы сказать, где пиво? — спросил космонавт у парнишки, расставлявшего какие-то бутылки.
— Слетайте на Луну, — посоветовал тот. — У нас пива нет уже почти неделю.
— Здравствуй, дорогая! Ну, что ты сегодня делала?
— Ах, и не говори… Давно у меня не было такого трудного дня, — тяжело вздохнула жена.
— Какая ты сегодня красивая. И прическа тебе к лицу!
Стройная, с большими серыми глазами, крошечным ярким ртом, Цила была очень хороша, и Лала смотрел на нее с такой ласковой улыбкой, на которую, казалось бы, нельзя было не ответить тем же. Но Цила была вне себя от возмущения. Щеки горели, глаза метали молнии.
— Мне пришлось целых четыре часа просидеть в парикмахерской!
— Мама! Я хочу на горшок!
— Ты уже большой мальчик, мог бы и сам сходить… Ладно, скажи папе. Должен же он хоть что-то делать для нас! Лала, как прошел полет? — небрежно бросила Цила.
— Ты знаешь, сегодня… — начал было муж.
— Пойду приму ванну! — Тут же перебила она. — Только я стала пылесосить, как притащилась тетушка Манци и как затараторит… Ее ведь не остановишь. Несет всякий вздор. Совсем меня замучила, уж думала, конца этому не будет. — Голос жены звучал трагически. — А вы накрывайте пока на стол, будем ужинать, — чуть веселей добавила она, взмахнув длинными, густо накрашенными ресницами. — Словом, тетушку Манци унесло только в полдень. Пока я управилась с уборкой и добралась до парикмахерской, было уже три часа! Ну и отсидела там целых четыре часа!
— Но, дорогая, ведь сейчас еще только половина шестого…
— Четыре часа в эдакой жарище! Да разве ты можешь представить себе, какой это кошмар? Правда, прически хватит теперь на неделю. А грудинка где? Что это? Рогалики? Ты купил рогалики?! — Возмутилась Цила. — Ведь я же велела булочки! Все утро тебе это вдалбливала. Куда ты девал пиво?
Лала опустил голову, беспомощно заерзав на стуле.
— В гастросаме не было ни грудинки, ни…
— Не зря я говорила маме: что тебе не поручи — все без толку, — ее красивое лицо сделалось злым и высокомерным. — Стоит хоть раз попросить о какой-нибудь мелочи, чтобы в этом убедиться. Скажи, есть что-нибудь на свете, что бы ты сумел сделать!?
Старуха сидела у окна, опершись локтями о подоконник, и высматривала что-то там, в раскинувшемся за стенами дома мире.
— Когда я была девочкой, — проговорила она, — женщин вроде меня было множество. Они днями просиживали у окон. Мне всегда интересно было, зачем они так сидят и что видят… Ведь сидели они даже тогда, когда за окнами никого не было. Как вот сейчас. Иногда я останавливалась под их окнами и тоже смотрела. С того же места на то же, что и они. И ничего интересного не видела. Мне это быстро надоедало и я убегала. А они еще долго сидели и смотрели. Может, тоже чего-то ждали?
— Возможно, но задерни занавески.
Старик сидел в потертом кожаном кресле. Они очень подходили друг к другу — она, он, кресло, резной столик на гнутых ножках, покрытый вязаной скатертью. Еще в комнате были деревянный сундук в углу и диван — старая покосившаяся развалюха с тоскливыми провалами по бокам, и было странно, что не слышно, как жалостно постанывают его ржавые пружины.
— Погоди, — покачала головой старуха. — Ты обратил внимание, какой сегодня странный день? Почти безветренный. Покраснели каштаны, скоро опадут листья, а в долине туман. Новый город далеко, и такое ощущение, будто его вообще нет.
— Может, сходим куда-нибудь? — предложил старик, не отрывая глаз от газеты.
— Зачем?
