айсберг, пущенный досужей молвой по волнам моря житейского. Сколь быстро оплывет он в отрезвляющем свете солнца.
Каждому ясно, что компьютерный терминал может существенно облегчить нелегкий писательский труд, но наивно было бы утверждать, будто печатная схема способна породить великую литературу. Ведь даже знаменитую книгу «Я — робот» тот же Азимов написал без помощи технических средств.
Америка Эдгара По, Джека Лондона, Рея Брэдбери вправе гордиться своей культурой, но что общего у нее с пресловутым «американским путем», который целиком покоится на мифе о некоем «технологическом превосходстве»? Даже в сугубо производственных рамках оно более чем сомнительно. Недаром в промышленных кругах США бьют тревогу по поводу опасного отставания от Японии в разработке моделей пятого поколения, провидя не без основания новый, еще более жестокий раунд торговой войны.
«Информация — самый выгодный товар двадцать первого века», — пестрят газетные заголовки. — «Информация — это власть». Кстати, первым об этом сказал четверть века назад Станислав Лем.
Не пытаясь предрекать грядущее, добавим к этому, что при капитализме информация, вернее монополия на нее, может обернуться еще и новым наступлением на права личности. И здесь, как, впрочем, и всюду, мы должны помнить о подводной части айсберга. На поверхности невиданные возможности приобщиться к сокровищницам общечеловеческой мудрости при помощи обычного телефона и столь же нехитрого телевизора. Не надо ни книг, ни газет, ни папок с чертежами. Достаточно набрать соответствующий код, и на экране побегут печатные, да и рукописные строки. Какие только душа пожелает: от египетских иероглифов до химических формул ракетного топлива.
Вопрос не только в том, кто и за какую плату получит доступ в кладовые электронной памяти. Тут едва ли можно питать иллюзии насчет хваленых демократических свобод. Ведь даже во взаимоотношениях с торговыми партнерами американское правительство накладывает всяческие ограничения, причем особо жесткие как раз в области компьютерной техники и информации.
Подводная часть таит в себе угрозы иного порядка. Единая сеть информатики угрожает рядовому американцу таким чудовищным закабалением, перед которым меркнут антиутопические кошмары былых времен. При этом угроза исходит не только со стороны секретных служб, вроде ЦРУ или ФБР. С ними дело ясное. Опасность простирается много шире. Если каждый шаг человека — от грошовой покупки до посещения психиатра — будет зарегистрирован в ячейках электронной памяти, то спадут последние покровы с того, что принято называть частной жизнью. Он будет абсолютно голым, этот американец, перед всяким, кто затребует информацию, день за днем оседающую, словно ил в реке, в машинной памяти. Работодатель, юрист, страховой агент, врач получат невиданное преимущество в диалоге с насквозь просвеченным человеком. О всевозможных объединениях предпринимателей, широко практиковавших черные списки еще в «идиллические» доэлектронные времена, и говорить не приходится.
Как глубоко прав был Джек Лондон, провидя в пророческом романе «Железная пята» диктатуру финансовой олигархии. Но сколь бессильной оказалась его фантазия перед реальной мощью технических средств, угрожающей ныне невиданным порабощением духа, который обещали раскрепостить отцы западной демократии.
Считанные годы остаются до нового века, до нового тысячелетия, которое может стать поворотным в истории человечества. Мир без ядерного оружия, без боевых рентгеновских лазеров и электромагнитных пушек, без бинарного газа и спутников-убийц. Мир информатики, раз и навсегда оторванной от ракет и разделяющихся боеголовок.
Казалось бы, совершенно ничтожный в масштабах истории срок: пятнадцать-двадцать лет, но сколь многое свершилось за прошедшие годы и как еще круче изменится мир, прежде чем наступит уже такое близкое, такое осязаемое третье тысячелетие.
«Футурологический конгресс» Станислава Лема вышел в свет в 1971 году. Само название очередных воспоминаний Ийона Тихого нацеливало читателей на социальный прогноз, на предвидимое, хотя и весьма отдаленное будущее. Однако с течением времени повесть с неудержимой быстротой теряла свою устремленную в дали времен фантастичность, обретая осязаемые черты остросатирического памфлета. Причем, памфлета с недвусмысленным политическим адресом, что, следует обратить внимание, вообще-то не очень и характерно для творчества Лема. Как странно и пугающе неожиданно сбывались его вроде бы случайно оброненные пророчества. Ад вымышленной Костариканы нашел предельно полное воплощение в заживо раздираемом Бейруте, хотя не стоит игнорировать и Сальвадор, дабы не сбрасывать со счетов латиноамериканские реалии и колорит. Предсказывать было нетрудно. В то время уже содрогался от взрывов Белфаст, и правила свой инфернальный бал героиновая чума, и достигла апогея эскалация во Вьетнаме, и то в одной, то в другой «банановой» республике назревал чреватый кровопролитием кризис. Сексуальная революция, организованная преступность, рост числа так называемых «немотивированных убийств» — все это тоже входило в неджентльменский набор нашего века. И было кропотливо исследовано политологами, социологами, обрело обобщенные формы на киноэкране. Даже прозорливо угаданное покушение на римского первосвященника можно было предвидеть, подвергнув вдумчивому анализу эволюцию международного терроризма, экстраполируя на будущее дерзость его операций и, соответственно, растущую амбициозность.
Все так и сбылось, как провиделось, как можно было вычислить без особых претензий на лавры оракула. Стоит ли удивляться тому, что крупнейший художник нашего времени Станислав Лем остался верен своей неотъемлемой ипостаси философа?
Отсюда и точная антиутопическая привязка, и узнаваемый фон: молодежные экстремистские группировки, эксцессы контркультуры и изначально присущий ей патологический бред. Отсюда, наконец, и щедро разбросанные реалии: отель «Хилтон», прокатный пункт Хертца, «доджи», «Плейбой», «Вашингтон пост». И как антимилитаристский символ эпохи, звучащий настойчивой доминантой, — символы глобального американизма. Со своим набором стереотипов, разумеется: военные вертолеты, миниракеты, газовые бомбы, галлюциногенный синдром.
На последнем стоит, пожалуй, остановиться особо. Черпая живой, что называется, материал (повесть создавалась в период пика ЛСД-истерии), Лем с присущим ему мастерством гиперболизировал ситуацию. Прокламируемое им химическое манипулирование поведением человека разрастается в повести до масштабов подлинного пророчества новой Кассандры. Химическая галлюцинация, помимо всего, становится и самостоятельным элементом фабулы, позволяя писателю значительно расширить изначально камерные футурологические рамки. Исконная литературная форма — «рассказ в рассказе» обретает зыбкие, пугающие черты бреда внутри бреда, когда размываются разграничительные черты между реальностью и галлюцинациями героя. Писатель достигает этим приемом двойного эффекта. Он не только приковывает внимание к очередной опасности — хемократии, но и недвусмысленно предостерегает против иррациональности как таковой. Особенно опасной в современную эпоху, когда развязанная транснациональным военно-промышленным комплексом чудовищная гонка вооружений фактически перечеркнула изначальную веру в бессмертие человечества.
Именно теперь, в самом начале новой эры информатики, мы понимаем, насколько прозорливым оказался замечательный польский фантаст. Не случайно политическому иррационализму «звездных войн», угрожающему самому существованию цивилизации, было противопоставлено, прежде всего, новое мышление, свободное от бесплотных галлюцинаций и заскорузлых догм.
Дуновение нового века, а уж тем более тысячелетия, всегда отзывалось в человеческом сердце протяжным звоном. «Не спрашивай, по ком звонит колокол»… Но почему-то так и хотелось спросить!
Вольно или невольно, но почти все включенные в этот сборник произведения оказались тематически близкими. Эта отнюдь не броская, но, напротив, глубоко упрятанная, подчас на уровне подсознания, близость, навеяна, как мне кажется, чувством личной ответственности за все, что происходит в мире, особенно присущим людям социалистического общества.
Может быть, именно сейчас как никогда важно осмыслить наше место в
