единственной причиной для разнообразнейших намерений служит скука. Но болезнь скуки нельзя лечить художественными наслаждениями, потому что она не может быть намеренно рассеяна, но только лишь затуманена иной формой скуки. Заботу о таком обмане тот знаменитый оперный композитор поставил себе художественной задачей жизни. Представляется совершенно излишним излагать те приёмы, которыми он пользовался для достижения своих важнейших задач; достаточно того, что он, судя по его успехам, в совершенстве умел обманывать.
В самом деле, разве не обманным образом он выдал своим скучающим слушателям (6) давно и хорошо известный жаргон за модное и пикантное выражение тех пошлостей, которые нам неоднократно бросались в глаза в их естественном непривлекательном виде? Он позаботился также и о том, чтобы использовать возможность драматических потрясений и чувственных катастроф, чего так настойчиво ожидают скучающие; и если вникнуть в причины его успеха, то не будет ничего удивительного в том, что он легко достигает цели. А что он здесь достигает цели, это ясно и понятно для того, кто вникает в причины, вследствие которых при таких обстоятельствах ему всё должно удаваться. Этот обманывающий композитор заходит даже так далеко, что обманывает сам себя, и, может быть, также ненамеренно, как он обманывает своих скучающих слушателей.
Мы искренне верим, что он хотел бы создавать художественные произведения, и в то же время знает, что не в состоянии их создать. Чтобы выпутаться из этого неприятного конфликта между желанием и делом, он пишет оперы для Парижа и легко соглашается на их постановку во всех других городах.
В нынешнее время это вернейший способ создать себе художественную славу не будучи художником. Под давлением такого самообмана, которое должно быть не совсем легкое, этот композитор является нам также в трагическом свете, но трагедия личного чувства в его уязвлённом интересе обращается в трагикомедию. Знаменитый композитор как бы демонстрирует в области музыки те действительно смешные и не вызывающие сочувствия черты, которые отличают еврейство вообще.
Рассмотрев, таким образом, вышеприведенные явления, из которых должно быть понятно наше обоснованное, оправдываемое и вместе с тем неодолимое отвращение к евреям, мы можем указать на эти явления, как на признаки упадка переживаемой музыкальной эпохи.
Если бы те два еврейских композитора (7) в действительности привели нашу музыку к высшему расцвету, то мы должны были бы признаться, что мы отстали, и что наша отсталость заключается в органической неспособности к искусству. Но так ли это? Напротив, индивидуальное чисто музыкальное богатство нашего времени кажется скорее умноженным, чем уменьшенным по отношению к пережитым эпохам.
Неспособность заключается в самом духе нашего искусства, стремящегося к иной, чисто художественной жизни, которая теперь вряд ли для него существует. Эта неспособность выясняется в художественной деятельности специфически одарённого композитора Мендельсона. А успехи того, другого композитора (
Это важнейшие моменты, которые должны сосредоточить на себе внимание тех, кому дорого искусство. Их мы должны исследовать, о них мы должны сами себя спрашивать, чтобы составить себе о них ясное понятие. Кто боится этого труда, кто отворачивается от такого исследования и не чувствует его необходимости, тот отклоняет от себя разумную возможность, которая вытолкнула бы его из нейтральной колеи бессмысленной и бесчувственной старой привычки, — тот принадлежит к 'еврейству в музыке'.
Этим искусством евреи не могли овладеть прежде, чем им понадобилось открыть и доказать внутреннюю отрицательную жизнеспособность музыки.
До тех пор, пока музыка, как особое искусство, имела в себе действительную органическую жизнеспособность, до времён Моцарта и Бетховена включительно, нигде не нашлось еврейского композитора; совершенно невозможно было для элемента совсем чуждого этому организму принять участие в развитии его жизни. Только тогда, когда внутренняя смерть тела сделалась неоспоримой, тогда те, кто были вне его, приобрели силу им овладеть, но только для того, чтобы его разложить. Да, наш музыкальный организм распался и кто мог бы, глядя на его разрушение, сказать, что он ещё жив?
Дух нашего искусства, переставшего быть жизнеспособным, удалился обратно в ту среду, которая родила его жизнь, и только в жизни, а не около его распавшегося трупа, мы можем опять найти его дух.
Мы говорили выше, что евреи не дали свету ни одного истинного служителя искусства. Но необходимо упомянуть о Генрихе Гейне. В то время, когда у нас творили Гёте и Шиллер, не было ни одного другого поэта-еврея. Но когда у нас поэзия превратилась в ложь и когда не сохранилось ни одного настоящего поэта, тогда стало делом некоторого очень одаренного поэтического еврея (
Ещё мы должны будем назвать одного еврея, который выступил у нас в качестве писателя. Из его еврейской обособленности он вышел к нам ища спасения. Он его не нашёл. и должен был сознаться, что он может его найти лишь только в нашем спасении — в искренности человека. Для еврея сделаться вместе с нами человеком, значит прежде всего перестать быть евреем. Это и сделал Берне. И Берне учил, что такое 'спасение' не достижимо в довольстве и равнодушном холодном удобстве, но что оно, как и нам, стоит тяжких усилий, нужды, страха, обильного горя и боли.
Становитесь же не стесняясь, — скажем мы евреям, — на правильный путь, так как самоуничтожение спасёт вас! Тогда мы будем согласны и, в известном смысле, неразличимы! Но помните, что только это одно может быть вашим спасением от лежащего на вас проклятия, так как спасение Агасфера — в его погибели.
Примечания.
1. «Neue Zeitschrift fur Musik».
2. В X.IX веке еще не была известна подлинная история так. называемых евреев, к 'вечным бедам' которых никто и ничто, кроме самих евреев, отношения не имеет. (Примечание ред.)
3. О деятельности еврейских актёров можно было бы много сказать по опытам позднейшего времени. Теперь они не только заняли сцену, они успели как бы похитить у авторов их художественные образы.
Какой-либо еврейский 'характерный представитель' не только старается изобразить создания Шекспира или Шиллера, но подставлять вместо них собственные тенденциозные изображения. От этого получается такое впечатление, как будто из картины вырезано лицо Подлинного Человека и вместо него вставлена физиономия демагогического еврея. Фальсификация нашего искусства, в особенности драматического, доведена до грубого обмана, от чего даже о Шекспире теперь стали судить только с точки зрения условной пригодности его произведений для сцены. (Примечание немецкого издателя.)
4. О ново-еврейской школе, которую создали ввиду этого свойства мендельсоновской музыки, как бы для оправдания этой художественной оказии, мы поговорим после. (Примечание автора.)
5. Речь идет о Мейербере. (Примечание издателя.)
6. Кто наблюдал наглую рассеянность и равнодушие еврейской общины во время музыкального исполнения богослужения в синагоге, может понять, почему еврейский оперный композитор не чувствует себя оскорблённым, столкнувшись с таким же отношением к своим произведениям театральной публики, и неустанно продолжает для неё работать, т. к. она должна показаться ему здесь всё-таки менее неблагопристойной, чем в его храме. (Примечание автора.)
7. Характерно еще то положение, которое прочие еврейские композиторы, да и вообще образованное еврейство, занимают относительно своих обоих известных композиторов. Для приверженцев Мендельсона тот отличный оперный композитор — омерзение; они чувствуют в силу своего тонкого чувства чести, как сильно он компрометирует еврейство и поэтому безжалостны в своём приговоре. Гораздо осторожнее выражается, напротив, партия оперного композитора о Мендельсоне, внимая скорее с завистью, чем с
