6
Но в поступках своих Ермаков меняться и не думал… «Статуй!» — окрестила его Нюра в сердцах. Даже на профсоюзную конференцию «статуй» явился, как и в прошлые годы, с полуторачасовым опозданием. И тут же начал куда-то торопиться, вышел из-за стола президиума, бросив, скорее, самому себе, чем председательствующему:
— Ну, я пошел!
Игорь Иванович, к радости Нюры, и, естественно, не только Нюры, задержал его, спросив громко, на весь зал:
— Вы кому это сказали, Сергей Сергеевич?
— Председателю?…Обратитесь, пожалуйста, к залу.
Подобными же словами Игорь Иванович пытался остановить Ермакова, устремившегося к выходу и на прошлогодней конференции.
У Ермакова в тот раз вырвалось с искренним недоумением:
К залу?!
В этом восклицании, говорили в тресте, был весь Ермаков. Теперь, вскинув руку, он посмотрел на ручные часы, помедлил, вернулся на прежнее место, стараясь не скрипеть подошвами.
…Председательствующий перевыборного собрания, начавшегося на другое утро, нажимал и нажимал кнопку звонка. Наконец, не выдержал.
— Вы что, как заведенные?!
Каменщики действительно были, как «заведенные». «Завели» их еще вчера… Оказалось пришло время пересмотра разрядов. Шумный «пересмотр» завершился в полночь. И к утру не унялись.
И были на это серьезные основания…
На улицах города появились невиданные доселе панелевозы, которые тянули на своих платформах- прицепах сероватые железобетонные «панели Ермакова». Да и не только Ермакова. ДСК, как их называли домостроительные комбинаты начали в тот год появляться, как спутники Земли, один за другим.
Каменщики следили за созданием ермаковского и других домостроительных станов ревниво. Машины грозили упразднить их нужнейшую, нарасхват, профессию, золотую профессию, которую они передавали из рода в род. Тут, в каменном деле, была их честь и удача.
Как-то теперь все сложится?
Александр Староверов, как и все другие, понимал и умом одобрял трудные поиски Ермакова и Акопяна, радовался их удачам, но в нем жило горьковатое чувство человека обойденного, почти обида, хотя неизвестно на кого или на что.
Новое дело началось, казалось ему, с новых обид. С перетарификации. Александр ходил по корпусу молчуном. Всего лишь месяц назад срезали разряды, люди только-только угомонились — и опять перетряхивать списки. Не рассыпалась бы бригада…
Гуща и Силантий еще до войны имели седьмые разряды. Попробуй зацепи их! Если уж стукать по темечку, начинать надо с бригадира. Иначе крику будет — ой-ой!
Александр ждал, что Чумаков посоветуется с ним.
Но его так и не позвали в контору, где пересматривали разряды. От него потребовали лишь одного — собрать народ.
Он собрал бригаду в бараке-раздевалке, только что сколоченном у новой строительной площадки. Каменщики торопились после смены домой и, в ватниках и рабочих брюках, усаживались вдоль стен. Скамеек не хватило, кое-кто пристроился на полу, подогнув ноги. Задубелые на морозе штанины с болтающимися застежками топорщились поверх валенок брезентовыми трубами.
Смолистый запах соснового теса смешивался с едкой вонью махорки.
Александр вошел последним, присел на корточках, в углу барака, словно бы безучастный к окружающему.
Чумаков, как и предполагали, произнес своим хрипящим голосом-скороговоркой речь о смысле происходящих на стройке перемен, в которой повторялась с небольшими отклонениями одна и та же утешительная фраза:
— Монтажники — это не то что каменщики. Им пупок не рвать. Поклоны не бить. Жить легчее — Чумаков, говоря, кривил безгубый рот. Дни сокращения штатов издавна заменяли ему церковное покаяние. В эти дни «на законном основании» сокращалось в его управлении число людей, недовольных им, Чумаковым. Ну а нет недовольных — считай, нет и грехов.
И на этот раз произошла осечка. И кто это ввел Огнежку в члены штатной комиссии?! Всю обедню испоганила!..
Чумаков с шумом втянул в себя воздух, точно обжегся горячим.
«Будешь за то, пагуба, читать списочек!» Он быстрым движением сунул отпечатанные на машинке листы Огнежке, стоявшей подле стола из необструганных досок: «Распускай перья перед народом, красуйся…»
И вот Огнежка «красовалась» уже битый час, выслушивала попреки и ругань. Перекрывая шум, она почти кричала митинговым голосом: — «Подсобница Горчихина Тоня. Оставляется в монтажной бригаде Староверова такелажницей. По старой специальности. Комиссия присваивает ей третий раз ряд!»
Александр Староверов поднялся, напомнил, что еще пять лет назад Тоня была такелажницей четвертого разряда… Тоня махнула в его сторону рукой. «Пусть они подавятся моим разрядом!» — говорил ее жест.
Разгневанный голос Александра тонул в возгласах стариков-каменщиков:
— Бесчиние, Пров Лексеич!
— Не мытьем девку — так катаньем..»
Огнежка вопросительно посмотрела на Чумакова — тот стучал указательным пальцем с желто- черным пришибленным ногтем.
Огнежка сказала, зардевшись и глядя в окно:
— Насчет Тони, наверное, и в самом деле не так. Дадим ей на этой же неделе урок. Как справится.
Она отложила в сторону листок. Взяла со стола следующий.
Раздевалка утихла. Слышалось тяжелое дыхание взапревших людей, чей-то шепот: — Жарища — спасу нет!
— Сейчас Чумаков тебя охолонит…
— «Каменщик Гуща, — утомленно продолжала Огнежка. — Разряд седьмой… Комиссия решила установить, шестой».
Яростный, с присвистом, голос Гущи вскипел где-то:
— С-спасибочка! В прошлый раз эта же комиссия постановила седьмой, месяц прошел — здрасте пожалте, шестой…
Огнежка, в какой уж раз, растолковывала, что изменяется весь профиль работ. Упрощается труд. Кирпичной кладки седьмого разряда не будет. — Все это было правдой, но тем не менее в голосе Oгнежки чувствовались смущение и неловкость. Она, прораб без году неделя, вынуждена огорчать человека, клавшего стены домов четверть века.
Хитроватый, сметливый Гуща сразу почувствовал смущение в голосе Огнежки. Когда она попыталась успокоить его: «Обжалуйте Ермакову» — он вскипел негодованием:
— Как бы не так! Буду я каждый месяц проверяться, как чахоточный! И так в прошлый месяц насилу сдал, с двух заходов. Душу мытарили. — Видя, что Чумаков начал нервно перебирать перед собой руками, словно быстро копаясь в чем-то, Гуща воскликнул в ожесточении:
— Опостылел ты мне, Крот, до смерти. Расчет!
