поспешил туда. Ветер донес до него взъяренный басище Ермакова. Какие-то странные слова:
— «Цыпленок жареный»?! Да?! Под черным знаменем?! Да?! У-у! С глаз моих…
Из подъезда выскочил Чумаков, перепрыгнул, болтнув в воздухе ногами, через глубокую траншею и затрусил вдоль дома, поминутно озираясь и подтягивая спадающие валенки. Остановился лишь возле дальнего угла корпуса, где его не могли увидеть из окон раздевалки.
Ермаков не показывался. Когда Игорь Иванович вошел в подъезд, тот стоял, прислонясь спиной к свежепобеленной стене, и трудно дышал.
— Видал, Игорь Иванович?! Выучили гуся! Потрясли его кресло, а он орет благим матом, что потрясли советскую власть. Пора, де, снова сажать крикунов. До сердцебиения довел…
Вернувшись в трест они проговорили за полночь: Игорь Иванович опоздал на трамвай и в конце концов отправился ночевать к Ермакову. Дома они несколько раз прерывали друг друга: «Давай спать!» — и взбивали примятые локтями подушки. Но тут же один окликал другого.
— Игорь Иванович, вспомнилось мне, как перед самым рождением Настюшки жена моя ночами не спала, ходила по комнате. Я встревожился: чего бродит как неприкаянная? А она мне: «Да боюсь, не услышу, когда это начнется…» Ты тоже, видать, на сносях: все время опасаешься проглядеть на стройке что-то самое важное…
Ермаков бросил в рот пилюльку, извинился, «это от сердца,» сказал. — доктора настаивают, гады! — Затем запил пилюльку глотком французского вина, которое наливал гостю.
— Скажу тебе по совести, Игорь, мне по душе твой взгляд на молчуна Шуру, хотя и на крикливого Гущу, полную его противоположность, ты тоже поглядываешь: исследуешь — то ли он скряга, то ли просто родимое быдло?. Ты явно хочешь, романтик, чтоб русский народ был народом, а не населением, лишенным исторической памяти. Что тут можно возразить?! Исполать тебе, румяный! Ты прав: появилось поколение, которому все до лампочки. Кричат, как наша Тонечка «Гасите свет, агитаторы идут!». Тонечка крута, но совестлива, от нее беды не жди, а вот когда втречаешься с властительными честолюбцами!.. Если бы не твой разлюбезный Никита, не избежать бы нам, мать их так! кровавой заварушки…
У Игоря сна как не было.
Что стряслось, Сергей Сергеевич?
На улице Фрунзе я когда-то достраивал Генштаб, видел его?. Достроил на свою голову… Генштаб дома не возводит, он, как оказалось, зато непрерывно возводит тень на плетень..
Неделю назад было рассмотрение их очередной «тени». У разлюбезного тебе Никиты Сергеича.
Генштаб пока на Америку не замахивается: не по зубам. Нацелились на восток. «Пока у Китая еще нет атомной бомбы, прошить его танковыми корпусами, — предложили стратеги. — И через месяц наш тыл в безопасности…»
Никита Сергеич терпеливо выслушал и начальника генерального Штаба и сомнище танковых генералов, твердо обещавших прорваться за три недели аж к Южно-Китайскому морю. Поскольку дорогой Никита географии не проходил, осторожно задал вопрос: — Сколько в Китае народу проживает? А?
Спецы ответили с готовностью: Два миллиарда.
Никита схватился за голову. — Два миллиарда?! Их же всех придется кормить!
Игорь захохотал. — Ну, и врезал! Молодец Никита Сергеевич….
— А какая вера Генерального в свою родную советскую власть, при которой никто не сможет себя прокормить, — язвительно добавил Ермаков.
— Но врезано отменно. Одна фраза и — лопнула генеральская афера.
Но не до конца, дорогой мой! Не до конца! — эаметил Ермаков без улыбки, — Иваныч. Я недавно пообщался с генералами. Сердечно. В их сочинском санатории. Старых дружков встретил, которые, в отличие от меня, не на стройку двинулись, а в армию… Пили хорошо, в море отрезвлялись, по парку прогуливались. Такое услыхал, по секрету!.. Не поверишь…
Оказалось, кроме китайского варианта, отработан так же план танкового прорыва к Средиземному морю. Чтоб принести Никите в подарок сразу и Францию и раздражавшую его такую разменную мелочишку, как Израиль.
Но это еще что!
Давно ходит, Иваныч, по Генштабу и самый бесноватый, с большими звездами на погонах. Этот пытается угодить Хрущеву капитальнее. Никита, как известно, еще ни одной речи не произнес, чтобы не лягнуть в ней империализЬм. Имя бесноватого пока секретят: Сам Хрущ его принял…Так вот Бесноватый, пока назовем его так, носится с гениальной идейкой: доставить баллистические ракеты на Кубу. Нацелить их на главные американские города, и каюк империалЬму! И принести покойный империализЬм Кукурузнику на блюде с голубой каемочкой.
— Честолюбивые холуи опасны. А холуи в Генштабе — опасны смертельно, — вырвалось у Игоря. — Дать им волю, превратят Россию в колумбарий.
— Потому я и говорю, Иваныч. Дай бог Никите здоровья. Географию он не проходил, но — твердо стоит на земле. Мужичина! Кто выскочит после Никиты, не думал об этом? Опасаюсь, какой-нибудь Зот Инякин… А нашему быдлу-полубыдлу того и надо…
Гуща то и дело уж не говорит, а, можно сказать, декларирует, что ему, каменщику, «без разницы складывать тюрьму или школу, что нарисуют, то и сложу» И еще пуще: «Кто в России наверхут по мне да хоть крокодил». Таких Гущ на Руси сейчас — океан. Океан полуголодных, доведенных нищенской зарплатой, которую к тому же месяцами не платят, до состояния быдла.
Нищее быдло бредит о «крепкой руке». Они и посадит нам на шею Инякина… Зот Инякин молод. При двух дипломах и двух работах. В Мосстрое и в КГБ… Хитер. Услужлив. Демагог почище твоего разлюбезного Хруща… Придет такой — массовой стройке жилья каюк. Бюджет тут же перенацелит. В каком направлении можно не предсказывать… Целый век радио гудит: «Великий русский народ!» «Великая Россия!» Быдло «на величие» падки… Ну, а многомилионный Гуща помчится туда, где кусок жирнее.
Взбаламутить — убедить Гущу: «русские превыше всего», что два пальца обоссать… Опасное время, Иваныч!
7
Ермаков узнал о результатах голосования от Игоря Ивановича; отодвинув от себя цветастую, китайского фарфора чашку, он расплескал лимонный сок на письменный стол и лежавшие на нем бумаги.
— Дом!.. Дом надо отвоевывать для треста, — пробасил он, стряхивая с бумаг зеленоватую жидкость. — Что ты уставился на меня? Или тебе еще не обрыдло записывать свои гениальные мысли по ночам, на студенческой кухне, возле помойного ведра?! Нюрка шумит больше всех отчего? — продолжал он, когда Игорь Иванович присел у стола, отгоняя от себя пронизавшую его трепетом надежду обрести наконец свой угол. — Ребенок ее уже подрос, а она все за фанерной перегородкой живет. Три семьи в комнате. Любовь шепотком.
Веселье шепотком. Одна брань криком. Она этим во, — Ермаков провел рукой по горлу, — сыта. Создай ей человеческие условия быта — она и не пикнет. Как сказал доктор Фауст… или кто? вот смысл философии всей. Альфа и омега и тормозной башмак.
Ермаков был человеком увлекающимся. «Дом! — односложно отвечал он, как только заходила речь о каких-либо претензиях или недовольстве рабочих-строителей. — Обещайте им дом. Каждому по персональному окошку».
О чем бы Ермаков ни размышлял, в ушах его точно бы дальний колокол звучал: «Дом! Дом! Дом!» Даже сквозь сон слышался ему этот набатный гул.
Но несмотря на то, что перед Ермаковым, если верить молве, двери сами распахивались, прошло немало времени, пока набатные звуки сменились праздничным благовестом: «Дом получили! Дом полу- чили-чили!..»
