Гуща от огорчения крякнул, переступил с ноги на ногу.
— Приболел?! — обеспокоенно воскликнул водопроводчик, пригибаясь к Гуще. — Вирусный? Так ты его с перчиком.
Гуща отрицательно покачал головой..
— Животом? Тогда с сольцой… Не-эт? — Водопроводчик натянул кепку на самые уши, теряясь в догадках: какие могли быть причины, чтобы Гуща отказался от водочки?
— В висках ломит. Давление, — убежденно произнес монтер в солдатских галифе и в галошах.
Водопроводчик остервенело потер свою небритую щетину, вскричал, осененный догадкой:
— Собака тебя покусала, дядя Вань? Тут уж действительно ни грамма!
Гуща протянул сиротским голосом:
— Вли-ип!
— Куда? Выручим!
— Какое там! Влип. И ка-ак влип!
— Выручим, дядя Вань. Деньжонками? Иль чем? Да мы за тебя…
Гуща безнадежно махнул рукой:
— Влип!
— Да куда же?! В самую орательную бригаду на постройке, как ее? Коммунисцкую….
…На тракторных санях в ту минуту уже никого не было. Судьи отправились совещаться в прорабскую, перевезенную вперед, в новый квартал. Но из «зала» не ушел ни один человек. На бревнах стало даже теснее: спустились вниз те, кто располагались на балконах. Приземистая, потемневшая от ветра и дождя прорабская с покатой, полукругом, крышей, выкрашенной суриком, алела на пустыре, как буй на Москва- реке, остерегающий от мелководья и прочих опасных мест.
…Едва Силантий показался из прорабской, держа в заскорузлых пальцах под самой бородой листок бумаги, к нему бросились монтажники:
— Ну?
Но он прошествовал мимо них в молчаливой торжественности патриарха, который не отступит от освященного временем ритуала ни на шаг, как бы ни дергали его за патриаршью мантию.
Силантий не повернул головы и к Тоне, которая ждала своей участи, сгорбившись на табуретке. Бросил непримиримый из-под седых страшноватых бровей взгляд на заседателя Ульяну Анисимовну, которая пыталась делать Тоне какие-то знаки. Медлительным жестом надел очки в железной оправе.
Как только Силантий произнес негромким хрипловатым голосом: «Общественное порицание…», как только стало очевидно, что Тоню в бригаде оставляют, случилось непредвиденное.
Рыжий Васек, который устроился на железном сиденье бульдозера, спиной к рычагам, издал какой-то гортанный звук и, не зная, видимо, как выразить обуревавшие его чувства, вдруг волчком крутанулся на сидеиье. Мотор бульдозера дико взревел, выстреливая соляровой гарью, и… тракторные сани дернулись.
Судьи покачнулись, но устояли на ногах, схватившись за стол. Силантий выронил приговор. Поймал его на лету. Лишь Тоня, сидевшая с краю саней, скатилась вместе со своей табуреткой на землю. Поднялась она вся в песке и глине. Кто-то принялся отряхивать ее.
Пока судьи ошалело озирались и соображали, что произошло, сани уже съехали со снежного, наста и волочились по вздувшейся апрельской дороге. Спрыгни в эту минуту с саней — увязнешь по колено в мазутно-черной, перемешенной колесами жиже.
Рыжий Васек оглянулся на честивших его судей, вскинул обе руки над собой, вскричав с самозабвенным восторгом:
— Круг почета!
12
… Вернулись рабочие после товарищеского суда, увидели — у подъезда треста стоит милицейский фургон. Синий, с красной полосой.
Навстречу бегут мальчишки, кричат:
— «Раковая шейка» прикатила! За Тонькой! Спрашивают — где она?! Сказали — не видали никогда!
Позднее выяснилось, что еще не было приказа арестовать Тоню. Ее доставляли в прокуратуру «приводом». Для первого допроса.
Но Тоня в юридических тонкостях не разбиралась. Услышала возгласы мальчишек, разглядела старшину милиции по давней кличке «скуловорот». «Скуловорот» направлялся прямохонько к ней — и закричала дурным голосом.
К ней бросились отовсюду. Кто-то из парней крикнул: — Беги, Тонька!
Какое! Настигли. Кинули в черную «Волгу», стоявшую подаль, и та рванулась со стройки…
Прошло всего несколько минут, а уже сотни полторы рабочих обступили пустой милицейский фургон, недоумевая и матерясь…
— Тоньку уже умчали, а эта за кем?
За Нюркой! Не выгораживай бандитку!
Кто-то хохотнул, другие заматерились люто…
Увидев «раковую шейку» и поняв, что произошло, Огнежка решила немедля ехать в прокуратуру. Кликнув Нюру, она забралась вместе с ней в милицейский фургон, постучала в стеклышко шоферу:
— Давай!
В фургоне разило водкой и еще чем-то нестерпимо вонючим, — видно, только что возили пьянчуг. У Огнежки голова пошла кругом. И от вони и от подступившей к вискам ярости.
Отец много раз говорил, что на Руси издавна существуют не только уголовное и гражданское право, как учат в институтах. Существует еще и царево право. Самое могучее — телефонное. Раздастся в прокурорском кабинете чей-то «высоковольтный звонок» — и следствие меняет курс…
На всю жизнь осталось в памяти также и страшное ЧП в их институте, когда в их комнатке обнаружили исчерканный карандашом учебник по судоустройству. Приведенная там статья Конституции: «Суд независим и подчиняется только закону» — была подправлена и читалась так: «Суд независим и подчиняется только райкому». Владельца учебника вышвырнули из института, хотя чиркал, кажется, не он.
Все это и многое другое всплыло в памяти Огнежки, пока она тряслась на жесткой скамье, морщась от едкой вони.
Опять вторгся чей-то «высоковольтный звонок»?!
Тоню выручат, в этом она не сомневалась. Страшило другое.
Завтра на всех, постройках собьются рабочие в группки, спросят друг у друга: «На кой ляд товарищеский суд собирали? О рабочем контроле пели? Где она, наша власть? На бумаге?..»
Она поглядел на запыленные оконца фургона, за которыми мелькали корпуса Заречья.
«Ну, погодите, законники!
Ну, погодите!»
Прокурор встретил Огнежку и Нюру стоя. Руки не подал. Похоже, изменил о Тоне свое мнение.
На прокурорском столе громоздились бухгалтерские книги в серых обложках, захватанных пальцами.
Профсоюзный архив увезли не так давно в Главмосстрой, а он вот где…
Едва Огнежка гневно сказала о надругательстве над мнением рабочих, прокурор похлопал ладонью по груде бухгалтерских книг.
— Извините! Мнение коллектива нами изучено. — Он полистал книгу с закладками, прочитал одно
