вентиляция?
– Противогаз? Вторая вентиляция? Зачем?
Акимова хватается руками за голову, глядя на согбенного Агрономова, который охраняет своих студентов, как курица цеплят.
– Люба, повтори то, что ты сказала! – В голосе ее страх, почти отчаянье.
– Это без моего ведома, – кричит Акимова. – Это не я, вы понимаете?!
В коридор уже стекается наша группа.
– В поликлинику! – командует Акимова. – К профпатологу. Это врач по профессиональным заболеваниям. Я позвоню. Тебя примут вне очереди!
Я не сразу пошла к врачу. Спустилась на этаж ниже, в З14-ю комнату. В нерешительности постояла у кабинета с надписью «Профессор Альфред Феликсович Платэ. Заведующий кафедрой химии нефти.» Альфред Феликсович – родной брат моей мамы. Любимый дядя..
Коридор пуст и тих, ручка двери не поддавалась локтю, и от напряжении боль жгла еще сильнее.
– Дядя Фред, открой! – закричала я и, не услышав ответа, прислонилась к стене. Подумала, что это, может, к лучшему. Дядя сильно расстраивается из-за моих неприятностей. Я настойчиво постучала каблуком в дверь. Наверное, это было странное зрелище.
– Профессор на ученом совете! – крикнул кто-то, пробегая по коридору.– Пожалейте туфли!
И лишь тогда, стараясь не попадаться на глаза знакомым, я поплелась в университетскую поликлинику. Профпатолог разглядывает меня, как музейный экспонат.
– Простите, вас наш преподаватель Акимова не предупредила? Или Коля, Николай Альфредович Платэ, – спрашиваю я…
– Милая девушка! Поймите, у всех свои заботы. Мы все считаем себя центром мироздания… Вы думаете, что у профессуры нет своих забот.
И чтоб поставить на место девчонку, которая так завралась, добавляет, подняв кверху палец:
– Сын Платэ, Николай Альфредович, баллотируерся сейчас в членкоры большой академии В его тридцать четыре года это неплохо. Совсем неплохо… Вот ваше направление, поедете в институт Обуха.
Я хочу взять бумажку и поскорее уйти.
– Куда? – кричит она. – Садитесь!
– Как куда? Возьму такси и поеду в ваш институт, как его… Обуха.
– Сидеть и не двигаться! Я не имею права выпустить вас из кабинета… «Скорая» уже вызвана.
Глава 3. Обухом по голове
Два дюжих санитара укладывают меня на насилки.
– Химфак? – спрашивает тот, что постарше.
– Химфак, – буркнула профпатолог. – Выносите через запасной… У нас всегда иностранцы околачиваются. И вообще… не надо привлекать внимания..
– Не волнуйтесь, товарищ доктор, нам не привыкать. Чай, не впервой…
Быстро обогнув здание Университета, «Скорая» высочила на Комсомольский проспект.
– Куда вы меня везете?… К Обуху? От одного названия умереть можно.
Санитары рассмеялись.
– Говорят, был ученый с такой фамилией. В его честь назвали улицу и больницу.
– А что за больница?
– Название длинное… – точно не упомнила.
Санитар постарше произнес почему-то с усмешечкой:
– Институт гигиены труда и этих… Профессиональных заболеваний имени Обуха.
– Хорошая?
– А кто ж его знает? Туда обычные люди не попадают. По большей части все химики, да физики. В общем, заумные, которые допрыгались… Больно?
Сейчас-сейчас, девочка, прикатим. Как с Садового кольца свернем, так и Обуха, улочка узкая, без толкучки… Уютная.
Институт Обуха был почему-то спрятан за тюремным забором – толстым каменным. Ворота с охраной. Открылись лишь по гудку «Скорой»…
– Свеженькая, принимайте! – Санитары поставили носилки и, пожелав мне здоровья, уехали.
Резкий сигнал, и приемный покой наполняется белыми халатами. Одни старательно стучат молоточкам по коленям, другой, с зеркальцем на лбу, изучает горло, нос и даже уши.
«При чем тут уши? – с досадой думаю я, – кожи не видят, что ли?» Но кто-то уже усердно давит мне на шею, заставляя глотать. Кажется, этих врачей интересует весь мой организм, кроме лица и рук. Потоком тянутся вопросы про мои болезни, начиная с пеленок, про болезни моих родителей и даже причины смерти бабушек и дедушек…
– Может, еще о пробабушке рассказать? – вскипаю я.– Когда она почувствовала себя плохо, ей было девяносто восемь…
– Понятно… Постарайтесь вспомнить, не болел ли кто-нибудь у вас в семье психическими заболеваниями? И не было ли среди ваших родствеников случаев самоубийства?
– Не было! Никогда! – Я с трудом поворчиваю язык. Кажется, пузыри на руках вот-вот лопнут. Как под ударами плети, горит лицо. Каждый поворот головы усиливает жжение. Хочется орать во весь голос, отдирая от себя эти чужие пузырчатые куски кожи.
– Минуточку! – Окулист тщательно проверяет зрение. Свет дико болезненно режет глаза.
– Хватит! Сделайте что-то для кожи, а потом смотрите что угодно…
Слепящие вспышки вспыхивают со всех стороон, чьи-то сильные руки сдавливают плечи, поворчивая меня в разные стороны.
– Вы не имеете права меня фотографировать! – кричу я
– Мы имеем право на все! – Властный голос повторяется в моих ушах слабым эхом.– На все…На все!..
Я ощущаю себя зверем в капкане.– Отпустите меня домой!
– В таком виде домой? – иронически звучит тот же голос.
– Сейчас вид не имеет значения!
В наступившем затишье гулко отдаются тяжелые шаги.
– Я главный врач!
На меня наплывает глыба жира, похожая своим вытянутым зубастым лицом на огромную щуку. Щука увенчана засаленным смоляным пучком волос, собранным на темени затейливым бантиком. В плоских, как плавники, ушах, прижатых к ее удлиненной почти рыбьей харе, покачиваются огромные золотые серьги. Шелковый бантик – затейливый, трехцветный, красный, синий, еще какой-то. Не бантик, а государственный флаг.
– Что вы хотите?
– Я требую, чтоб меня отпустили домой!
– Прекратить капризы! – взвизгивает рыба. – Тоже мне царица! – От негодования ее обвислые щеки колышатся. – Если б ты врачам платила…
– Они бы сначала занялись моей кожей, – перебиваю я ее. – Мне больно!
– Больно?! Молодая, потерпишь, ничего с тобой не стрясется!…Таких, как ты, много, и всем больно. Другие терпят и не скандалят. Отправим тебя в отделение, там тобой и займутся.
Глыба жира торжественно уплывает.
И вот уже другие санитары подхватывают носилки и через минуту я трясусь в тесном кузове. Пытаюсь выяснить:
– В какое отделение?
– Куда положено, девушка, – отвечает неразговорчивый санитар.
Легкое подрагивание машины усиливает боль, порой боль такая, словно меня полосуют ножом.
