Желто-синий кораблик наш вспарывает уличное движение, будто нож. Смешной бойкий парень Задирака гонит машину удивительно быстро, плавно и красиво. Может быть, водить автомобиль — это тоже определенный дар? Задирака поворачивает ко мне острый профиль — сверкающая шитьем фуражка чуть набекрень, кокарда ровно посредине лба — и говорит со сдержанным вызовом:
— А вы знаете, Маргарита Борисовна, что с шоферской профессии начинается стирание грани между трудом умственным и физическим?
— Да-а? — удивляюсь я.
— А как же иначе? От физического труда у меня — только педали нажимать и баранку подворачивать. Все остальное — чисто умственное. Глазомер, реакция, контроль дорожной обстановки…
— Мне кажется, что твой труд скорее стирает грань между городом и деревней, — сказал без улыбки Тихонов. Похоже, что он недолюбливает шофера.
А мне этот парень чем-то симпатичен — в нем бьется одновременно тысяча сердитых быстрых пульсов еще не удовлетворенных желаний и неосознанных стремлений, он весь в непрерывном движении, он искрит, как заряженный аккумулятор.
Мчится по улицам наш желто-синий кораблик, похрипывая сиреной, «дворники» сбрасывают со стекла дождевые капли. Мне хочется всмотреться получше в лицо Стаса — такое же, как в последнюю нашу встречу, грустное и сердитое, беззащитное и неприступное. И это только в первый момент мне показалось, что он совсем не изменился. Но как-то неловко рассматривать его в упор, и я потихоньку подглядываю в зеркальце над лобовым стеклом. В его лице появилось что-то несовместимое — грустно-спокойный взгляд и чугунные желваки на скулах.
Ах, Мнемозина, прекрасная и строгая богиня памяти! Как долго ты не давала мне покоя своими вестями из прошлого, как долго сомнения и раскаяние заставляли все прикидывать и оценивать заново, и горечь от собственной глупости, боль от сознания своей эмоциональной неповоротливости чуть было не стали ощущением мира вокруг меня. И только тогда Мнемозина, чьи причуды мне непостижимы, отступилась. Она ушла от меня, как раздосадованный кредитор, понявший, что с этого должника больше ничего не получишь. И воспоминания перестали мучить.
В них не было больше Стаса, а остались только какие-то неустроенности и сложности нашего с драконом повседневного быта и унизительное воспоминание о суде, где Костик, красиво формулируя, объяснял причину развода тем, что мы не сошлись характерами, а во всем остальном я очень достойный человек и хороший, можно сказать, проверенный товарищ. И я старательно избегала мысли о том, как хорошо, что людям, любившим друг друга и не успевшим поставить печать о браке, а потом расставшимся, не надо впоследствии ходить в суд, объяснять, что мы не сошлись характерами, амбициями, взглядами, планами, выносливостью чувств и долготерпением наших недостатков. Потому что в суде мне надо было бы объяснять, что Стас не обращал внимания на мои недостатки и чувства его были больше и глубже, он сочувствовал моим планам и всерьез разделял ту взбалмошную ерунду, которую я считала своими планами. Его не огорчали мои амбиции, и потому мы с ним сходились характерами. Его любовь и доброта были больше моей эгоистической погруженности в себя. И мы сходились характерами. Мы ведь сходились характерами? …
— …Милиция слушает, помдежурного Дубровский…
— Молодой человек, подскажите, пожалуйста, где можно купить боржоми…
— Повторите, не понял.
— Я спрашиваю, где можно достать минеральную воду боржоми или ессентуки № 17. Дело в том, что у меня холецистит и язвенная болезнь…
— Обратитесь, пожалуйста, в специализированный магазин «Минводы».
— Ха! Там нет! Я и подумал, может быть, вы в курсе дела…
— Извините, не знаю. Отбой…
10. Старший инспектор МУРа Станислав Тихонов
По-моему, один Задирака умеет с такой скорости подтормозить плавно, мягко и в то же время мгновенно. Короб «уазика» только покачался немного на рессорах и замер. Я открыл дверцу, выскочил и галантно подал руку Рите. Чинно вышел следователь, за ним с облегчением вывалился наш «халдей», отирая взмокший лоб платком. «Когда я лечу в самолете или еду с Задиракой, я вспоминаю о Боге», — объяснил как-то Халецкий. Сейчас, в присутствии Риты, он как-то подтянулся и шуткует чаще обычного.
— Приступаем к раскрытию преступления века! — заявляет он, поблескивая стеклышками пенсне.
Обычно я ввязываюсь в дискуссию, но сейчас спорить не хотелось, я сказал только:
— Значительность преступления определяется не только характером содеянного, но и личностью потерпевшего, — и посмотрел на Риту.
А она как раз и уставилась на личность потерпевшего, который встречал нас у подъезда своего дома. Собственно говоря, всякий владелец телевизора давно знаком с этим сильным, выразительным лицом, на котором выделяется мужественный, немного удлиненный нос, — сколько раз мы слышали взволнованный голос Николая Озерова: «Вот он, один из главных форвардов нашей ледовой дружины, девятикратный чемпион мира…» и т. д., пока камера показывала нашего будущего потерпевшего крупным планом. А теперь мы его видели не на экране, а «живого», в застиранном, пузырящемся на коленях олимпийском костюмчике, в кедах и без клюшки. И вполне понятно, что Рита так на него смотрела, мне и самому было интересно с ним познакомиться.
— Как они уловчились, козлы! — сказал Алексеев, не теряя времени на протокольные церемонии. — Машина под окном стоит, эт-та надо же! Мне бабку ехать встречать, главное дело…
И на лице его не было скорби, а только безмерное удивление ловкости «козлов» да озабоченность — как же бабку встретить без двери?
Мы подошли к его машине — без двери она выглядела как-то ущербно, жалко. Пока Халецкий принялся разбирать свой криминалистический чемоданчик, мы строили версии, что, как известно, предшествует всякому научно обоснованному поиску. Один лишь Юра Одинцов, наш кинолог, «выгуляв» Юнгара, бездумно окунулся в работу: дал что-то ему понюхать, и тот немедленно взял след. Юра так нам и крикнул: «Взя-ал!» — и бросился за псом, который с визгом промчался метров семь и вдруг встал как вкопанный, описал несколько кругов вокруг самого себя и, жалостно виляя хвостом, зафыркал громко — след явно и окончательно исчез, будто тот, кто его оставил, взлетел в воздух. Но Юра тут же приземлил мое фантастическое предположение.
— Преступник сел здесь в машину, — сказал он, достал из верхнего кармана частую расчесочку и стал обихаживать густые рыжие усы, которые отпустил совсем недавно, а теперь берег и холил, как всякую новую вещь.
— С этой идеей, пожалуй, стоит согласиться, — серьезно сказал Халецкий. — Автомобильные двери суть бремена тяжелые и неудобоносимые…
Рита засмеялась, и я с завистью посмотрел на Халецкого. Потому что стоило мне подумать о том, что с Ритой надо вести себя как можно естественнее, и меня сразу застопорило, точно в былые школьные времена, когда я мог выкинуть — ей на погляд — любой фортель, но молвить человеческое слово был не в силах совершенно. Все же я напрягся и сказал рассудительно:
— Пешеходу эта дверь ни к чему. Конечно, ее увез автомобилист.
Халецкий отошел немного и принялся щелкать своим «Контаксом», снимая место происшествия по правилам судебной фотографии; следователь, присев на корточки, осматривал стойку двери, а я связался с Григорием Иванычем. «Не все пока ответили, соберу — я тебя вызову», — пообещал Севергин и отключился; видно, был занят чем-то поважнее. Я подошел к Алексееву и спросил его:
— А не мог пошутить кто-нибудь из ваших знакомых?
Алексеев вздернул тоненькие белые брови:
