— Марчелло, ты же меня знаешь, — развел руками Стас. — Разве хоть один блатной имеет право сказать, что я когда-нибудь липовал?
Рудик покачал головой:
— Не, это я на всякий случай, не обижайтесь, капитан.
— Ну и договорились. Только условимся: не перебивать.
— Вери вел, — сказал на чистом английском Рудик.
— Недели две назад ты возник в одном министерстве. Ты ходил туда, как на работу. Уже через неделю ты дружил со всеми секретаршами, швейцарами, лифтерами. С лифтерами ты перекуривал, швейцаров одаривал двугривенными, а секретарш покорял фигурными шоколадками. Со всеми здороваешься за руку, начальников называешь по имени-отчеству — словом, ты всех знаешь и тебя все знают. После этого ложишься в больницу. Тем более что у тебя в самом деле язва, и я совершенно согласен, что это от нервных перегрузок. Осваиваешься с больничным режимом и назначаешь операцию «Явы» на вчерашний день.
Рудик слушал внимательно, иногда кивал, иногда несогласно покачивал головой, но условие Тихонова выполнял — не перебивал.
— Вчера ровно в шестнадцати ты вышел на прогулку в парк, одетый в эту самую распрекрасную пижаму. Не торопясь и не привлекая внимания, дошел до выхода на Петровку, где тебя ждал дружок на бежевом «Москвиче». Переодеться в машине, пока она мчится к магазину «Ява», в джинсы и замшевую курточку — плевое дело. А около магазина уже маются два молодых «лоха», им до смерти хочется новеньких, исключительно привлекательных красных мотоциклов, а в карманах полно денег. Вы с дружком берете их на крючок, объясняете про наряды из министерства, везете их туда, там заставляешь их писать заявления, на столе у секретарши, пока парни ждут в коридоре, накладываешь от имени Бориса Иваныча красную резолюцию и тащишь к бухгалтерии. Там забираешь две тысячи сто и уходишь через второй коридор. Классический «сквозняк». Дружок доставляет тебя к больнице, забирает свою долю, а ты, переодевшись в пижаму, возвращаешься болеть дальше. И дело сделано, и алиби железное.
— А что, нет? — по-птичьи склонив голову, спросил Рудик, но особой уверенности в его голосе не было.
— Нет! — жестко сказал Стас. — Пора тебе менять профессию, Марчелло. Ты ведь умный, когда же ты поймешь, что уже примелькался, тебя не то что по фотографии, тебя по одному почерку в МУРе расколют!
— Почерк можно подделать… — лениво сказал Рудик, откинул голову на подушку, устало закрыл глаза. — Есть что-нибудь еще?
— Есть. Двое потерпевших, которые опознали тебя по фотографиям — не только свежим, но и десятилетней давности. Раз. — Тихонов для верности загнул палец. — Они же опознают тебя лично. Два. Пятнадцать человек в министерстве, ты им достаточно там намозолил глаза, опознают тебя безоговорочно, а сказать, что именно ты там делал, не смогут, они же не знают! Самое смешное, что и ты — даже для приличия — не сможешь придумать нам какое-нибудь объяснение: зачем ты там неделю — и вчера также — болтался. Ну, скажи мне вот так, с ходу: какие такие были у тебя срочные дела в министерстве, что ты туда с больничной койки смотался, а?
Рудик открыл глаза:
— Я человек серьезный, капитан, и с ходу ничего говорить не люблю. Придет время, скажу, подумавши.
— Ладно, — согласился Стас. — Я тогда спущусь сейчас в вестибюль, там ребята дожидаются, которых ты облапошил. Мы поднимемся, чтобы они тебя в натуре опознали, и тогда поедем к нам…
— Нельзя! — яростным шепотом сказал Рудик. — Я больной!
— Ну, я самовольничать не буду, — ответил Тихонов. — Я с врачами здешними посоветуюсь: можно или нельзя тебя транспортировать. Да и Маргарита Борисовна — доктор…
Я укоризненно посмотрела на Стаса:
— Лечащего врача достаточно… он знает.
— А где вы собираетесь всю эту комедию устраивать, с опознанием? — спросил Рудик. — Прямо здесь, в палате?
— Зачем же людей беспокоить? — Тихонов кивнул на больных. — В конце коридора есть ординаторская, нам ее минут на десять уступят. Не беспокойся.
И вышел. А через двадцать минут процедура опознания в ординаторской была уже окончена; потерпевшие, не колеблясь, указали на Рудика как главного героя их вчерашней одиссеи. Когда официальная часть была окончена, Рудик упрекнул горе-покупателей:
— Эх, вы-ы! Ребята вроде грамотные, неужели не понимаете: разве можно первому встречному доверяться!
На что Сергей мрачно ответил:
— Кто ж вас, жуликов, знал-то? У нас так не водится, сказал человек — значит, сделал. — И, обернувшись к Стасу, пояснил: — Местечко у нас небольшое, кабы такой ловкач появился, его бы живо на запчасти разобрали… Деньги отдашь?
— Придется… — вздохнул Рудик. — Полторы тыщи под матрасом лежат, не оставлять же их няньке здешней!
— Как полторы тыщи? А остальные где? — взъелся Серега. — Две сто было!
— Остальные у компаньона моего. Найдут его — значит, ваши, — спокойно сказал Рудик, ласково мерцая своими добрыми глазами.
— А не найдут?…
— А не найдут — значит, штраф с вас, лохички, штраф, чтобы ушки свои не развешивали.
— Найдем, найдем, — успокоил Стас. — Твой компаньон, я думаю, скорее всего Валера-Трясун. Куда он денется!.. Давай, Рудик, собирайся, у нас доболеешь…
Рудик горестно вздохнул:
— Эх, мать честная, вот невезуха. А я-то думал, последний раз стрельну и смоюсь от вас — так, что меня и на льдине под Шпицбергеном не разыщут…
— …Милиция слушает. Замдежурного Дубровский…
— Докладывает дежурный двадцать второго отделения Газырин. На Переяславской улице бульдозерист Симонов и крановщик Костюк на разборке старого дома обнаружили в обломках стены клад — алюминиевый бидон с золотыми монетами, украшениями, пачками истлевших денег выпуска 1947 года…
14. Следователь Капитан Анатолий Скуратов
Севергин положил трубку и повернулся ко мне:
— Слушай, дружок, надо тебе сходить в КПЗ, там Серостанов снова буянит…
— И без старшего следователя с ним нельзя разобраться? — усмехнулся я.
— Можно, — кивнул спокойно Севергин. — Но он перекусил себе вену. Сейчас подойдут туда, с минуты на минуту, Тихонов с врачом. Окажите помощь и оформите протокол. Выполняйте.
Не надевая плаща, я отправился в КПЗ, раздумывая не спеша о том, что за долгие годы работы дежурным Севергин забыл нормальную человеческую речь и вполне обходится короткими репликами и руководящими замечаниями. Наверное, у себя дома он так же коротко, деловито и доходчиво указывает жене на последовательность подачи супа, жаркого, компота, обозначает диспозицию приема гостей, делит наряды по уборке квартиры между детьми.
А в глазах у него печаль.
Впрочем, может быть, дома он совсем другой. Безгласный, сговорчивый, тихий — весь ресурс командных эмоций полностью израсходован за суточное дежурство…
А мне не нравится кем-либо командовать. И очень не люблю, когда командуют мною. Я ношу форму по
