Вопрос. Открывали вы бутылку или нет?
Ответ. Не помню, не могу сейчас сказать.
Вопрос. Доводилось вам когда-нибудь ранее встречать того человека?
Ответ. Нет, никогда.
Вопрос. Запомнили вы его?
Ответ. Плохо. Лет ему на вид около тридцати пяти.
Вопрос. Сможете отработать его портрет на фотороботе?
Ответ. Попробую, хотя не уверен. У меня до сих пор голова кружится.
Вопрос. В случае встречи с этим человеком беретесь ли вы с уверенностью опознать его?
Ответ. Думаю, что смогу.
Вопрос. Есть ли у вас какое-либо объяснение случившемуся?
Ответ. Нет, никак не могу я этого объяснить.
Вопрос. Вы понимаете, что если все в действительности было так, как вы рассказываете, значит, вас хотели отравить?
Ответ. Не знаю, хотел ли он меня отравить, но я ведь всю правду рассказываю! Дочерью своей клянусь…»
…Я положил на стол стенограмму, а Шарапов поднял палец:
— Вот именно — отравить хотели! Почему?
Я пожал плечами:
— Можно ведь и по-другому спросить: зачем?
— Какая разница, — махнул рукой Шарапов.
— Разница существует, — усмехнулся я. — В «почему» есть момент законченности, вроде акта мести. А «зачем» — это только начало предстоящих событий.
— Погоди философствовать. Лучше подумай как следует: тут есть над чем мозги поломать.
— Это уж точно. Но у меня бюллетень не закрыт, я еще болен.
— А тебе что, открывая бюллетень, мозги отключают? Я ведь тебе не работать, а думать пока велю!
— С вашего разрешения, товарищ генерал, я не хотел бы думать об этой истории…
Шарапов поднял очки на лоб, внимательно посмотрел на меня, медленно произнес:
— Не понял…
Я поерзал на стуле, потом собрался с духом:
— Ну как же не понимаете? Вы поручаете мне расследование по делу моего товарища…
— А ты что, знаешь Позднякова?
— Да нет, не знаю, сегодня первый раз его фамилию услышал. Но это не имеет значения: мы с ним все равно, так сказать, товарищи.
Генерал уселся поудобнее, сдвинул очки обратно на нос, прищурившись, внимательно посмотрел на меня:
— Говори, говори… Красиво излагаешь…
— А чего говорить? Вы же знаете, я никогда от дел не отказываюсь. Но там я жуликов на чистую воду вывожу, а тут мне надо будет устанавливать, не жулик ли мой коллега. И мне как-то не по себе…
Шарапов невыразительно, без интонации спросил:
— А отчего же тебе не по себе?
— Ну как отчего? Вы же знаете, что зелье это не только монахи приемлют! Скорее всего выяснится, что Поздняков безо всякой отравы — по жаре-то такой — принял стопку-другую с пивцом и сомлел, а пистолет просто потерял. Позднякова — под суд, Тихонову — благодарность и репутацию соответствующую…
Шарапов покачал головой, благодушно сказал:
— Хороший ты человек, Тихонов. Во-первых, добрый: понимаешь, что со всяким в жизни может такое случиться. Во-вторых, порядочный: не хочешь своими руками товарища под суд отдавать. И конечно, бескорыстный: сам ты орден получил недавно, теперь другим хочешь дать отличиться. Ну а то, что Поздняков сейчас по уши в дерьме завяз, так ведь не ты его туда загнал. Ты вообще о нем раньше не слыхал. Неясно только, сам он попал в дерьмо или его туда, не добив до смерти, бросили. Но это уж подробности. Стоит ли из-за этого трудиться, рисковать репутацией хорошего парня и верного товарища? Лучше пусть Поздняков сам урок извлечет, на стадион больше не ходит…
— Вас послушать, так это меня надо под суд отдать.
— Под суд я тебя не стал бы отдавать, поскольку и мне пришлось бы сесть на скамейку рядом. Потому что и я грешен, обо всем таком думал, о чем ты мне тут застенчиво лепетал. И должен тебе сказать, что мыслишки у нас с тобой весьма поганенькие…
— Почему?
— Потому что, если бы ты знал, что Поздняков говорит правду, ты бы с удовольствием занялся этим делом. А боишься ты, что Поздняков врет!
— Допустим.
— Тут и допускать нечего — все ясно. Боишься ты обмараться в этой истории и предпочел бы, чтобы это на мою долю досталось. Кадровики как-нибудь разберутся, я приму решение, а ты Позднякова раньше не знал и впредь не узнаешь… Правильно я говорю?
— Ну вроде…
— Вот-вот. Только не учитываешь ты, что и я больше всего боюсь: Поздняков мог правды не сказать и начал выпутываться с помощью этой легенды; и оставить для себя хоть тень сомнения в подобном деле я не могу…
— А пролить свет на эту тень должен я?
— Да. Если Поздняков лжет, нам это надо знать, потому что его пребывание среди нас делается опасным. Ведь тогда он сам становится потенциальным преступником. Но если его история — правда, то мне это тем более надо знать наверняка: значит, мы имеем дело с исключительно дерзким негодяем, которого надо поскорее вытащить за ушко да на солнышко. Все ясно как день. Понял?
— Чего уж не понять. Почему только именно я должен?..
— Объяснять — долго получится. Так надо. Действуй!
«Инспекция по личному составу Главного управления внутренних дел.
Протокол объяснения по материалам о происшествии с участковым инспектором Поздняковым А. Ф. 19 сентября 197 года.
Гр-ка Желонкина Анна Васильевна, анкетные данные в деле имеются.
По существу заданных мне вопросов могу заявить следующее.
Поздняков Андрей Филиппович — мой муж. Мы состоим в зарегистрированном браке, от которого имеем дочь Дарью, двадцати лет. Взаимоотношения в семье нормальные. Алкоголем мой муж, Поздняков А. Ф., насколько мне известно, не злоупотребляет. Ничего о служебной деятельности мужа я не знаю, в быту он ведет себя нормально. О происшествии на стадионе мне известно со слов мужа, и добавить к сказанному им я ничего не могу. Никаких предположений о причинах происшедшего не имею.
Записано с моих слов правильно и мною прочитано.
Я открыл личное дело инспектора Позднякова и взмахом картонной обложки будто отгородился от неприятного ощущения соглядатайства, которое мучило с того момента, как мое участие в расследовании было решено. Объяснить это чувство постороннему человеку вразумительными словами, понятно и четко я никогда не смог бы. А своим, тем, с кем я годами встречался в МУРе, в райотделах или отделениях милиции, ничего и объяснять не понадобилось бы, поскольку связаны мы пожизненно железной присягой товарищества, которое является для нас условием, профессиональной необходимостью нашей работы. Люди, которых я называю своими, очень разные — хорошие и неважные, щедрые и жадные, сговорчивые и склочные, умные и бестолковые. Но вместе с ними приходилось сидеть в засадах, брать вооруженных
