Тихонов открыл сейф, достал пачку фотографий, внимательно осмотрел их. Потом отобрал четыре, подколол их скрепкой к телеграмме. Подумал немного, взял из пачки еще одну фотографию и присоединил ее к первым четырем…
Брянск, Брянск. Значит, все-таки не случайно появился он в деле. Аксенова едет в командировку в Ровно, возвращаясь назад, останавливается на день в Брянске. Никто не знал, что она туда собирается. Вернувшись, никому не сказала о том, что была там. Через шестьдесят часов ее застрелили на пустынной тропинке во Владыкине из снайперской винтовки, украденной в Брянске и в Брянске же купленной неизвестным. Слишком мною совпадений. Никто из прошедших по делу людей в Брянске не живет. И все- таки искать надо, видимо, там.
От недосыпания и напряжения остро резало глаза. Стас нажал кнопку настольной лампы — и полумрак раннего зимнего вечера, слегка подсвеченный голубыми уличными фонарями, затопил кабинет.
Выход должен быть, он где-то рядом. В Брянске? Вероятно. Но после записей в блокноте с фамилией Хижняк идет жирная черта. И такая же черта перед ровенскими записями. Так что, скорее, этот Хижняк в Ровно, чем в Брянске. О чем там в блокноте?… «Микробы проказы живут пятнадцать лет… Открылся слив для всех человеческих нечистот… Трусость — детонатор жутких поступков…» Это в предпоследнем блокноте. А в последнем, из сумки? Подожди, подожди, там есть что-то похожее. Так: «…Страх растворяет в трусах все человеческое… Белые от злобы глаза…» Рисунок человеческой фигуры… «Корчится бес». Нет, уверен, что все это связано какими-то глубинными каналами с Хижняком. Так где же он, Хижняк, — в Ровно или в Брянске? Интересно, это у него «белые от злобы глаза»? Искать надо начинать с Ровно. Думаю, там Аксенова решила ехать в Брянск.
Следующая пятница
— Просыпайся, молодой человек! Чай проспишь.
Тихонов открыл глаза и сразу зажмурился — так ослепительно сверкало солнце в безбрежной белизне полей. Он потер руками глаза, привычно провел ладонями по лицу, тряхнул головой.
Пожилая проводница добродушно улыбалась, стоя в дверях купе:
— Ну что умываешься, как киска после еды?
— Для красоты. А кстати, мамаша, вы не знаете, почему «после еды»?
— Как же. Сказка есть такая. Поймала кошка мыша и приготовилась его кушать. А мышь давай ее совестить: как же ты, мол, не умывшись, есть собираешься? Послушалась кошка, отпустила мыша и стала умываться, а он — ноги в руки… Теперь кошки только после еды умываются. А ты вот можешь чай свой проумывать…
— Чай — ладно, — засмеялся Тихонов. — Мне бы мыша своего не проумывать. — Оперся на полку и спрыгнул вниз.
В туалете под полом вагона особенно громко стучали колеса, изредка взвизгивая на крутых поворотах. Тихонов долго полоскался и фыркал под холодной водой, докрасна вытер лицо и руки, причесал жесткий ежик волос. Посмотрел в забрызганное зеркало и подумал: «Побриться бы сейчас в самый раз». Но бритвы не было. Впрочем, не было у него с собой не только бритвы. Вообще ничего не было. Он не успел заскочить домой и уехал на вокзал прямо с Петровки. Проводница, проверяя у дверей вагона билет, удивленно спросила:
— А багаж?
Тихонов ухмыльнулся:
— Иметь некрасивые чемоданы — признак дурного тона. Поэтому я обхожусь без них.
Проводница взглянула на него подозрительно и сунула билет обратно:
— Третье купе.
Стас вошел в купе, лег на полку, и стук колес электровоза слился с его первым хриплым сонным вздохом…
Вместе с ним в купе ехали трое: старичок бухгалтерского вида и молодая женщина с дочкой лет восьми. Девочка читала книжку «Сказка среди бела дня», старательно водя пальцем по строкам, мать вязала. Старичок непрерывно заглядывал в какой-то толстый справочник и все время что-то вычислял карандашом на бумажной салфетке, удовлетворенно похмыкивая время от времени. Отрывался от этого занятия он только для того, чтобы послушать по радио последние известия.
Тихонов, усевшись в углу, с удовольствием пил крепкий сладкий чай, немного пахнувший дымом.
Проводница снова открыла дверь, с сомнением посмотрела на него:
— Печенье брать, конечно, не будешь?
Чтобы немного поддержать свою поломанную на корню репутацию, Тихонов спросил:
— А бутербродов с черной икрой у вас нет, случайно?
— Не бывает, — гордо сказала проводница.
— Жаль, ах, жаль. Пяточек к завтраку сейчас было бы уместно. Несите тогда печенье. Две пачки…
Девочка оторвалась от книжки, посмотрела на Тихонова строгими глазами:
— Дядя, а ямщик — это извозчик?
— Извозчик, — кивнул Стас. — Извозчик-дальнорейсовик.
Старичок, прижав палец к губам, сказал:
— Тише!
«Маяк» передавал последние известия. Дослушав, старик улыбнулся, и лицо его, потеряв выражение озабоченности, вдруг стало добрым, почти ласковым. Он покакал на справочник и сказал торжествующе:
— Великая книга. Это сводный железнодорожный справочник за нынешний год. Придумывая неожиданные маршруты перевозок, можно с помощью этого справочника обеспечить индивидуальными арифметическими задачами каждого школьника страны. Например, сколько будет стоить и сколько потребуется вагонов, чтобы перевезти из Мурманска во Владивосток пятьсот тонн апельсинов, тысячу тонн нефти и тысячу восемьсот кубометров леса? А-а?
— Действительно, очень интересно возить апельсины из Мурманска во Владивосток, — сказал Стас.
Женщина с вязанием улыбалась. Видимо, старичок уже вдоволь побеседовал с ней на все темы и жаждал новой аудитории.
— Вот, посмотрите и убедитесь сами, — протянул он Стасу справочник.
— Сейчас, доем только печенье, — покорно сказал Стас.
От ознакомления со справочником, видимо, было не отвертеться. Он полистал толстую, отлично изданную книгу — с картами, графиками, подробными расписаниями. Стас остановился на крупномасштабной карте-плане Киевской железной дороги, стал внимательно всматриваться и тихо охнул.
— Что? Говорил я вам, что не оторветесь? — ликовал старикан.
— Не оторвусь, не оторвусь, — быстро сказал Стас, лихорадочно листая справочник в поисках карты административного деления. Наконец нашел, посмотрел, вернулся обратно и сравнил с картой-планом, потом ногтем отметил точку на административном разноцветье маленького портрета страны.
Дверь отъехала в сторону, и проводница сказала Тихонову:
— Через десять минут — Ровно. Вам сходить…
За окном замелькали пакгаузы, старая водокачка, вагоны-дома путейских рабочих. На стрелках судорожно забились, затарахтели колеса…
