Петровку и попробую копнуть глубже.
Он приехал во Владыкино задолго до пяти и решил еще раз пройти по тропинке. На том месте, где упала Таня, снег был уже плотно утоптан, по тропинке деловито шагали люди. Стас дошел до гостиницы «Байкал», бессознательно считая шаги. Потом повернул обратно. Здесь она упала. Лапина говорит, что вот тут убийца еще шел впереди. Сколько же шагов сделала Таня со смертельной раной в сердце? Тропинка заворачивала за дом шестнадцать и кончалась на автобусной остановке. Евстигнеева помнит, а может быть, ей кажется, что она помнит, будто сразу после того, как они нашли Таню, раздался гул уходящего автобуса.
Шофер Гавриленко не помнил.
— Бес его знает! У меня длинных мужиков в черных пальто и кепках, почитай, сотня за день проедет…
Тихонов на него не очень-то и рассчитывал. Машина Гавриленко ушла в двадцать двадцать шесть. А Евстигнеева говорит, что они вышли из дома минут двадцать девятого. За шесть минут они дойти почти до самой остановки не могли. Убийцу, вероятнее всего, увез Демидов или Ласточкин.
Увез Демидов. Толстый, с маленькими серыми глазками и красным носом в голубоватых прожилках, он говорил спокойно, ковыряя каблуком кирзового сапога снег около кабины.
— Когда народу много, еще совестятся. Вроде все на тебя смотрят — давай пятак. А как пассажиров сзади нет, так некоторые мимо кассы все боком шмыгнуть норовят. Проездной, мол. А я двадцать девять лет в автобусе баранку кручу — меня хрен обманешь. Я «зайца» издаля вижу и сразу ему по радио в салон: «Гражданин, предъявите проездной билет или опустите деньги за проезд в кассу». Так вот этот, что вы спрашиваете, этот — нет. Он вошел аккурат вот здесь, и еще какая-то старуха тоже. Старуха пятак в заднюю кассу бросила, а он стоит, в карманах мелочь копает, билет брать не торопится. Я микрофон включил и говорю: «Граждане, приобретайте абонементные книжечки стоимостью пятьдесят копеек за десять поездок. Они экономят ваше время». Тут он подошел к окошечку, засмеялся и говорит: «Батя, давайте сэкономим мое время!» — и купил книжечку. Опустил билетик в кассу, вернулся ко мне и говорит — окошечко у меня открыто было: «А гетеродин, батя, в радиоле твоей менять надо. А то смотри, хрипом своим распугаешь всех пассажиров».
Это он верно заметил: динамик мой — ни к черту. Вот и все. Потому и запомнил. А так бы — нет. Много же людей — и молодых, и длинных, а про пальто черное и говорить не стану. Вообще-то, парень вроде приличный…
Рассудительный дядя, молодец. Тихонов спросил:
— А где сошел этот парень?
— Ну-у, этого я, конечно, не заметил. Народу на следующей остановке много село, да и ни к чему мне смотреть за ним. А вообще-то, ежели не секрет, на кой он ляд сдался?
— Дело в том, что, по всей видимости, этот «приличный» парень, перед тем как сел в ваш автобус, убил человека…
— Ну-у! Этот парень?! Да-а-ют бандюги… И ограбил?
— Не думаю. Скажите, Иван Михалыч, узнали бы вы этого парня?
— А то как же! Я же с ним разговаривал…
— Ладно. Если вспомните еще что-нибудь или новости какие появятся — позвоните мне по телефону девяносто девять — восемьдесят четыре. Фамилию свою я вам уже сказал — Тихонов. Всего хорошего.
— Всего. Если будет чего, уж конечно позвоню…
Зимний день догорел, стало совсем темно. Вспыхнула зеленая световая вывеска на крыше гостиницы, зажглись фонари на Сусоколовском шоссе, небо расчистилось немного, и в рваных прорехах сизых облаков стало видно беспокойное мерцание скупых маленьких звезд. Сильно похолодало. Тихонов ежился на пронизывающем ветру, тер руками покрасневшие уши. Долго стоял на остановке, пропуская гудящие, наполовину пустые автобусы. О чем-то думал. Потом махнул рукой и сел в очередную машину. В тепле его разморило, и снова захотелось спать. Он приехал на Петровку, поднялся к себе. От смены холода-тепла его била мелкая противная дрожь. Стас снял телефонную трубку:
— Тихонов у аппарата. Дайте, пожалуйста, запрос на Ставицкого Константина Михайловича. Постарайтесь подготовить к завтрашнему утру.
Среда
Газетно-издательское объединение находилось в огромном сером доме с галереями, длинными балконами, круглыми окнами. Дом был похож на старый пассажирский корабль, во время наводнения случайно попавший на городскую улицу и застрявший здесь навсегда.
Тихонов знал, что редакция газеты помещается в левом крыле на четвертом этаже. Он шагал по коридору, раздумывая о том, какие можно было бы здесь устроить замечательные велогонки.
На бесчисленных дверях белели таблички с фамилиями. Почему-то рядом с туалетом висела черная стеклянная табличка: «Ходи тихо. Работают». У входа в комнату 414 было написано: «Беляков С. Н., Степичев Ю. М., Аксенова Т. С., Пушкина А. Н.». Тихонов коротко постучал.
— Войдите…
В комнате за одним из столов сидел парень лет тридцати в красивом дубленом полушубке. Меховая шапка в длинными ушами валялась рядом на стуле.
— Мне нужен заведующий отделом Беляков.
Парень повернул к нему кудрявую светлую голову с худым хищным профилем:
— Беляков вышел. Будет через полчаса. Я Степичев. Могу быть полезен?
— Да, можете. Я Тихонов из МУРа.
— Садитесь сюда, это Танин стол. Подождите немного, я сейчас закончу свои дела и — к вашим услугам.
Танин стол был завален какими-то газетами, исписанными листами, гранками, вырезками из журналов, на шестидневке были расчеркнуты и загнуты листы. Крышка с чернильного пузырька была свинчена, в нем торчала обкусанная деревянная школьная ручка. Под стеклом на столе большая цветная фотография: космонавт гасит купол парашюта на бесконечном, залитом солнцем поле. И надпись на фотографии: «Доброму и умному товарищу, прекрасному человеку, Танюше Аксеновой…»
Степичев разбирал на своем столе какие-то бумажки, быстро читал, некоторые складывал в верхний ящик стола, остальные рвал. На угол сложил стопку потертых блокнотов. Позвонил куда-то и попросил приготовить досье по Таймыру. Задвинул ящик, запер, ключ положил на стол Белякова.
— Все. Можно ехать. — Он сел верхом на стул, достал пачку сигарет, протянул Тихонову.
— Спасибо, не курю. Далеко собираетесь?
— Талнах, Северный Таймыр. Гидростанцию и металлургический комбинат пускать будут. Там-то все в порядке, а вот у вас как — по-прежнему ничего?
— Ноль. На вас надеюсь — думаю, поможете. Вы когда последний раз Аксенову видели?
— В понедельник, около пяти.
— Потом она ушла?
— Нет, я ушел первым. Таня еще оставалась. Я ее звал ужинать — она сказала, что ей надо поработать.
— Больше никого в отделе не было?
— Нет. Собственно, заходил Беляков. Но он в понедельник был «свежей головой», так что в отделе почти не показывался.
— Как это — «свежей головой»?
— На каждый номер выделяется человек, который приходит, когда верстка номера уже готова, и вылавливает из него «ляпы».
— Понятно. Вы не обратили внимания, какое у Тани было настроение в этот день?
Степичев пожал плечами:
