Хозяин встал, взял с камина спички и закурил.
— Не знаю, не уверен. Может, и было.
— А сложение? Худая, полная?..
— В меру, я бы сказал. Не худая и не толстая. В общем, нормальная.
— А лица, значит, совсем не видели?
— Только одну секунду, когда она в машину садилась. Но ведь на ней эта шляпа была, да и очки большие…
— Узнаете, если она вам где-нибудь попадется?
— По лицу не узнаю. И в другой одежде, в платье скажем, тоже вряд ли.
Рённ задумчиво пососал пиво. Потом спросил:
— Вы абсолютно уверены, что это была женщина?
Хозяин удивленно посмотрел на него, насупил брови и нерешительно произнес:
— Не знаю, мне показалось, что женщина… Но теперь… теперь я начинаю сомневаться. Просто я ее так воспринял, ведь обычно сразу чувствуешь, кто перед тобой — парень или девчонка, хотя по виду и не всегда разберешь. Но побожиться я не могу, спросите, какая грудь у нее, — не приметил.
Он поглядел на Рённа сквозь сигаретный дым, потом медленно продолжал:
— Да, это вы верно говорите. Почему непременно девчонка, мог быть и парень. Так больше на правду похоже, мне что-то не приходилось слышать, чтобы девчонки грабили банки и убивали людей.
— Значит, вы допускаете, что это мог быть мужчина, — сказал Рённ.
— Да, после того, что вы сказали… Ясное дело, парень, а как же.
— А остальные двое? Вы можете их описать? И машину?
Шёгрен затянулся в последний раз и бросил окурок в камин, где уже лежала куча окурков и обгорелых спичек.
— Машина — «рено-шестнадцать», это точно. Светло-серая или бежевая — не знаю, как цвет называется, в общем, почти белая. Номер весь не скажу, но мне запомнилась буква «А» и две тройки. Или три… во всяком случае, не меньше двух, и, по-моему, они стояли рядом, где-то посередине.
— Вы уверены, что «А»? Может, «АА» или «АБ»?
— Нет, только «А», точно помню. У меня зрительная память на редкость.
— Это очень кстати, — заметил Рённ. — Нам бы всегда таких очевидцев.
— Вот именно. I am a camera.[4] Читали?
Ишервуд написал.
— Не читал, — ответил Рённ.
Он не стал говорить, что смотрел одноименный фильм. Пошел на него только ради своей любимой актрисы Джулии Харрис, а фамилия Ишервуд ему ничего не говорила, он и не подозревал, что фильм снят по книге.
— Но фильм-то вы, конечно, видели, — сказал Шёгрен. — Так всегда с хорошими книгами, которые экранизируют, люди фильм посмотрят и за книгу уже не возьмутся. А вообще-то картина отличная, только название дурацкое — «Буйные ночи в Берлине», надо же!
— Н-да. — Рённ мог поклясться, что, когда он смотрел эту картину, она называлась «Я — фотоаппарат». — Н-да, название неудачное.
Смеркалось. Стен Шёгрен встал и включил торшер, который стоял за креслом Рённа.
— Ну что ж, продолжим, — сказал Рённ, когда он снова сел. — Вы собирались описать людей в машине.
— Ага, впрочем, сидел в машине только один.
— А второй?
— Второй стоял на тротуаре и ждал, придерживал заднюю дверцу. Рослый, повыше меня верзила. Не то чтобы полный, а крепкий такой, сильный на вид. Моего возраста, примерно лет тридцати-тридцати пяти, кучерявый, как артист этот, Харпо Маркс, только потемнее, серые волосы. Брюки черные, в обтяжку, расклешенные, и рубашка тоже черная, блестящая такая, на груди расстегнутая, и, по-моему, цепочка на шее, с какой-то серебряной штучкой. Рожа довольно загорелая или просто красная. Когда эта дева подбежала — если это была дева, конечно, — он распахнул дверцу, чтобы она могла вскочить, захлопнул дверцу, сам сел впереди, и машина рванула со страшной скоростью.
— В какую сторону? — спросил Рённ.
— Они развернулись посреди улицы и понеслись к Мариинской площади.
— Так. Ясно… А второй? Второй мужчина?
— Он же сидел за рулем, так что его я не рассмотрел как следует. Но он показался мне моложе, лет двадцати с небольшим. И худой такой, бледный. Белая тенниска, руки тощие-тощие. Волосы черные, довольно длинные и грязные, я бы сказал. Сальные космы. И тоже в темных очках. Еще я припоминаю на левой руке у него широкий черный ремешок — часы, значит.
Шёгрен откинулся назад, держа в руке стакан.
— Как будто все рассказал, все, что помню, — закончил он. — А может, забыл что-нибудь?
— Чего не знаю, того не знаю, — сказал Рённ. — Если еще что-нибудь вспомните, свяжитесь с нами. Вы никуда не уезжаете?
— К сожалению. Вообще-то у меня сейчас отпуск, да денег — ни гроша, куда тут поедешь. Буду дома болтаться.
Рённ допил пиво и встал.
— Вот и хорошо. Возможно, нам опять понадобится ваша помощь.
Шёгрен тоже встал, и они спустились на первый этаж.
— Это что же, снова рассказывать? — спросил он. — Записали бы лучше на магнитофон, и делу конец.
Он отворил наружную дверь, и Рённ вышел на крыльцо.
— Да нет, скорее вы можете нам понадобиться, чтобы опознать этих молодчиков, когда мы их схватим. Или же мы пригласим вас посмотреть кое-какие фотографии.
Они обменялись рукопожатием, и Рённ добавил:
— В общем, там будет видно. Может, и не придется вас больше беспокоить. Спасибо за пиво.
— Ну что вы. Если надо еще помочь — я пожалуйста.
Пока Рённ шел к машине, Стен Шёгрен стоял на крыльце и приветливо махал ему рукой.
IX
Если не считать четвероногих ищеек, то профессиональные борцы с преступностью, за редким исключением, такие же люди, как все. И даже при выполнении серьезных и ответственных заданий они подчас способны на обычные человеческие чувства. Скажем, волнуются и переживают, когда предстоит ознакомиться с доказательствами первостепенной важности.
Члены спецгруппы по борьбе с банковскими грабителями и высокопоставленные самозваные гости сидели затаив дыхание. Свет в зале был притушен, и все смотрели на экран. Вот-вот на нем оживет картина ограбления на Хурнсгатан. Собравшиеся собственными глазами увидят вооруженный налет на банк, убийство и персону, которую недремлющая вечерняя пресса с присущей ей находчивостью уже успела окрестить «смертоносной секс-бомбой» и «белокурой красавицей в темных очках, с пистолетом в руках». По этим и другим, столь же свежим эпитетам было видно, что репортеры, за неимением собственной фантазии, черпали вдохновение у других авторов — попросту говоря, сдирали.
Предыдущая «секс-бомба», арестованная за ограбление банка, была угреватая плоскостопая особа сорока пяти лет, с роскошным тройным подбородком; вес, по достоверным сведениям, восемьдесят семь килограммов. Но даже после того, как она на суде уронила вставную челюсть, пресса продолжала расписывать ее внешность в самых лирических тонах, и легковерный читатель навсегда остался в убеждении, что на скамье подсудимых сидела писаная красавица с лучистыми очами — то ли стюардесса американской авиалинии, то ли претендентка на титул «Мисс Вселенная».
Так уж повелось: на страницах вечерней прессы женщины, замешанные в крупных преступлениях, неизменно выглядели как кинозвезды.
Просмотр заветных кадров мог бы состояться и раньше, но техника, как всегда, подвела: в кассете что- то заело, и сотрудникам лаборатории пришлось основательно повозиться, чтобы не повредить пленку. В
