отвращение, вызванное жутким зрелищем и жестокой бессмысленностью произошедшего.
Он нарушил молчание:
– Когда вы узнали об этом?
– Это было первое, что я услышал сегодня утром.
– А поточнее?
Оксби вопросительно посмотрел на группу людей, теснившихся у двери. Здесь были все хранители галереи, вне сомнения очень компетентные. Какой-то молодой человек подал голос:
– В восемь часов. Я первый заметил. Обычно до восьми часов здесь находится мистер Боггс, но его не было весь день.
Речь шла о Кларенсе Боггсе, бывшем старшем хранителе собрания Уоллес в Лондоне, человеке надежном и честном.
– В восемь часов утра, – уточнил Оксби. – Но кислоту разбрызгали раньше.
Пинкстер нетерпеливо вмешался:
– С картиной все было в порядке вчера, а сегодня утром…
– Я бы хотел поговорить с Боггсом, – заявил Оксби.
– Я тоже, – вспылил Пинкстер. – Где, черт возьми, его носит? – Этот вопрос был адресован троим мужчинам и двум женщинам, стоявшим у двери.
Тот же молодой человек сообщил, что накануне Боггс, кажется, был расстроен каким-то телефонным звонком.
– Когда ему позвонили? – заинтересовался Оксби.
– Как раз когда уходила группа из Дании.
– И что же произошло?
– Он ушел. Надел свою старую шляпу, взял трость и ушел.
– Какую трость?
– Обычную, для прогулок. Мистер Боггс много ходит пешком. Говорит, это помогает разобраться, если возникает проблема. – Молодой человек добавил: – У его дочери в последнее время много проблем.
Оксби подошел к хранителям.
– Я бы хотел побеседовать с каждым из вас до того, как вы уйдете. Очень важно, чтобы вы сообщили мне все, что видели за последние двадцать четыре часа, и я попрошу вас не обсуждать это друг с другом и не строить никаких догадок по поводу того, что произошло вчера.
Хранители переглянулись, пожали плечами и начали молча выходить из помещения. Когда они ушли, Оксби вернулся к столу и встал напротив Пинкстера. Уничтоженный портрет лежал между ними.
– На сколько картина была застрахована? – поинтересовался Оксби.
– Не знаю. Моя коллекция оценена в какую-то астрономическую сумму, но вряд ли оправдает ее, даже на очень хорошем аукционе.
– Мне помнится, вы заплатили за пейзаж Сезанна чуть больше трех миллионов три года назад, а сейчас он стоит семь, если не восемь миллионов. – Оксби помнил все, что касалось искусства, как дирижер помнит все, что имеет отношение к музыке. Он мог соотнести полотно с покупателем, ценой, датой продажи и, наконец, с аукционным домом. – Автопортрет вы получили, кажется, в результате сделки.
– Он был одной из незаложенных вещей «Вейсманн Бразерс». Мы купили их маклерскую контору вскоре после падения цен на бирже в восемьдесят восьмом году. Дела этой фирмы пришли в упадок, а владельцы были уже старыми, за восемьдесят. Джордж умер в декабре того же года, а Луи через несколько лет разбил паралич, и с тех пор он в инвалидном кресле.
– Вы знали, что в их собственности находится автопортрет Сезанна?
– Я обязан знать такие вещи.
– Сколько вы заплатили за их компанию?
Оксби не ждал ответа, и Пинкстер не разочаровал его.
– Это была частная сделка, – сухо ответил он. – К вашему расследованию это не имеет отношения.
– Возможно – пока.
Оксби дал понять, что эта тема не исчерпана.
– Когда вы хотите допросить хранителей?
– Прямо сейчас, – сказал Оксби. – Только сначала, надеюсь, вы ответите на пару вопросов.
– Конечно.
Скрестив руки на груди, Пинкстер пристально глядел на Оксби.
– Где вы провели вчерашний день?
– В лондонском офисе. Перекусил в «Коннауте». Вернулся в Блетчингли в семь. За ужином у нас были гости.
Оксби показалось забавным, что можно заскочить пообедать в Коннаут.
