Скажем, примерно в 1912—13 гг. По мере того как эта штука продвигалась, я, собственно говоря, писал в стихах. Хотя первое настоящее предание этого воображаемого мира, сложившееся практически целиком таким, как оно выглядит сейчас, было написано в прозе во время отпуска по болезни в конце 1916 г.: «Падение Гондолина», которое у меня хватило нахальства зачитать в Эссеистском клубе Эксетер-Колледжа в 1918 г.[299]. Я много чего еще понаписал в госпиталях, прежде чем Первая мировая закончилась.
По возвращении я продолжил; но когда я попытался опубликовать хоть что-нибудь, я не преуспел. «Хоббит» изначально был произведением совершенно независимым, хотя неизбежно оказался вовлечен в сферу творения более великого; и в конце концов его видоизменил. К несчастью, на самом деле «Хоббит» задумывался, насколько я сам это сознавал, как «детская повесть», и, поскольку в ту пору я здравого смысла еще не набрался, а дети мои были недостаточно взрослыми, чтобы меня образумить, книга отчасти вобрала в себя дурашливость стиля, по неразумию усвоенную из того чтива, которым некогда кормили меня; вот также Чосер, не думая, мог подцепить рефрен какого-нибудь менестрелишки. Я о том глубоко сожалею. Умные дети — тоже.
Все, что я помню насчет того, откуда пошел «Хоббит», — я сидел, проверяя школьные экзаменационные работы, во власти непреходящей усталости этого ежегодного труда, каковой ложится на плечи безденежных многодетных преподавателей. На чистом листке я нацарапал: «В земляной норе жил себе хоббит». Почему — я сам не знал; не знаю и сейчас. Долгое время я ничего по этому поводу не предпринимал, и за несколько лет продвинулся не дальше того, что начертил карту Трора. А в начале тридцатых все это стало «Хоббитом» и со временем увидело свет — не потому, что собственные мои дети были в восторге от книги (хотя им она вполне себе нравилась{209}), но потому, что я ссудил рукопись тогдашней матери- настоятельнице Черуэлл-Эдж{210}, когда та заболела гриппом, и текст попался на глаза одной бывшей студентке, в ту пору работавшей в издательстве «Аллен энд Анвин». Кажется, рукопись опробовали на Рейнере Анвине; если бы не он (повзрослевший), сдается мне, я бы Трилогию в жизни не опубликовал.
Поскольку «Хоббит» имел успех, потребовали продолжения; Эльфийские Легенды, к «Хоббиту» имеющие отношение крайне далекое, отклонили. Рецензент издательства сказал, что слишком уж в них много той кельтской красоты, которая в больших дозах англосаксов раздражает. Скорее всего, так оно и есть. И тем не менее сам я видел значимость хоб-битов в том, что они «романтику» низводят на грешную землю и обеспечивают объекты для «облагораживания» и героев, более достойных похвалы, нежели профессионалы:
И тем не менее я не был готов писать «продолжение» в виде еще одной истории для детей. Я давно уже размышлял о «Волшебных сказках» и отношении их к детям — кое-какие результаты я использовал в лекции, прочитанной в Сент-Эндрюз, а со временем расширил и опубликовал в отдельном эссе (в числе прочих, что в ОЮП значатся как «Эссе в честь Чарльза Уильямса»; сейчас их нигде не достать, поскольку тираж распродан — ну, не подлость ли?). Поскольку я высказал мысль о том, что связь, существующая в современном сознании между детьми и «волшебными сказками» надуманна и случайна и портит истории сами по себе, и в глазах детей в том числе, я решил попробовать написать историю, которая абсолютно не была бы адресована детям (как таковая); кроме того, мне хотелось масштабной картины.
Разумеется, это потребовало немалых трудов, поскольку пришлось создавать привязку к «Хоббиту»; а более того — к фоновой мифологии. И ее тоже пришлось переписывать. «Властелин Колец» представляет собою лишь финальную часть творения приблизительно в два раза длиннее[301], над которым я работал между 1936 и 1953 гг. (Мне хотелось опубликовать это все в хронологическом порядке, но это оказалось невозможным.) А еще ведь языками следовало заняться! Если бы я больше думал о собственном удовольствии, нежели об аппетитах возможной читательской аудитории, эльфийского в книге было бы не в пример больше. Но даже для того, чтобы представленные там небольшие отрывки имели смысл, потребовались две разработанные фонологические и грамматические системы и изрядный словарный запас.
Задача и сама по себе оказалась бы не из легких; но в придачу я был еще и умеренно добросовестным администратором и преподавателем, а в 1945 г. перешел с одной профессорской должности на другую (повыбрасывав все мои старые лекции). И, конечно же, во время Войны зачастую ни на что осмысленное времени не оставалось. В конце Книги Третьей я застрял на целую вечность. Книга Четвертая писалась «выпусками» и отсылалась моему сыну, который в 1944 г. служил в Африке. Последние две книги написаны между 1944 и 1948 гг. Отсюда, разумеется, вовсе не следует, что ключевая мысль этой истории — продукт военного времени. К ней я пришел в одной из первых глав, сохранившихся и по сей день (Книга I, 2). На самом деле эта мысль приводится и присутствует в зародыше, с самого начала, хотя в «Хоббите» я на сознательном уровне еще не представлял себе, что такое означает Некромант (кроме разве вечно проявляющегося зла), равно как и его связи с Кольцом. Но ежели писать продолжение, отталкиваясь от финала «Хоббита», думаю, кольцо неизбежно послужило бы необходимой связкой. А ежели при этом задумаешь крупномасштабное произведение, Кольцо тут же обретет заглавную букву; и сей же миг возникнет и Темный Властелин. Что он, собственно, и проделал, объявившись без приглашения у камина в Бэг-Энде, едва я дошел до этого момента. Так что основной Квест начался сразу же. Но вот в пути я встретил много чего такого, чему сам удивлялся. Тома Бомбадила я уже знал; зато в Бри не бывал ни разу. Бродяжник, устроившийся в уголке гостиницы, меня совершенно ошеломил; кто он таков, я представлял себе ничуть не лучше Фродо. Копи Мории оставались всего лишь названием; и никакие вести о Лотлориэне не достигали моего смертного слуха до тех пор, пока я там не оказался. Я знал, что далеко, на окраинах древнего Королевства людей, живут Повелители коней, однако лес Фангорна оказался приключением совершенно непредвиденным. Я никогда не слыхивал ни о Доме Эорла, ни о Наместниках Гондора. Хуже того, Саруман до сих пор себя не обнаруживал, и я был озадачен не менее Фродо, когда 22 сентября Гандальв так и не появился. О
Ну что ж, вот теперь я и впрямь заболтался. От души надеюсь, что не наскучу вам до смерти. Также надеюсь в один прекрасный день снова с вами увидеться. Ауж тогда мы, я надеюсь, побеседуем о вас и ваших произведениях, не о моих. Как бы то ни было, ваш интерес к моим трудам очень меня поддерживает.
164 Из письма к Наоми Митчисон 29 июня 1955
Времечко выдалось жутко напряженное, работы навалилось столько, что уже не справляюсь,
Книгопродавцы — среди них мистер Уилсон из «Бампуса» — говорят, что после задержки столь долгой лучшим временем для публикации будет конец сентября…..
Думаю, «А. энд А.» теперь, возможно, возьмет «предысторию» хоть в каком-нибудь виде. Когда я в прошлую пятницу был в городе, оно вроде бы не возражало рассмотреть книгу размером приблизительно с т. I.
165 В «Хоутон-Мифлин»
5 июня 1955 г. обозреватель «Нью-Йорк таймс бук ревью» Харви Брейт включил в свою еженедельную рубрику «Книги снаружи и внутри» рассказ о Толкине и его произведениях. Был там и следующий пассаж: «Что, спросили мы доктора [sic!] Толкина, служит вам горючим? Доктор Т., — он преподает в Оксфорде, когда не пишет романов, — с ответом не задержался: «Я в горючем не нуждаюсь. Я, в конце концов, не машина. (А вот если бы во мне и в самом деле работал двигатель, так я бы никакого мнения на этот счет не имел, а вам следовало бы спросить механика.) Сочинение мое отнюдь не «развилось» в серьезный труд. Оно было таким с самого начала. Так называемая «детская повесть» [ «Хоббит»] представляла собою лишь фрагмент, вырванный из уже существующей мифологии. В той мере, в какой она закамуфлирована «для детей» по стилю и манере изложения, я о том жалею. И дети тоже. Я — филолог, и все мои труды носят филологический характер. Хобби я избегаю; я — человек весьма серьезный и не делаю различий между личным удовольствием и долгом. Я приветлив, хотя необщителен. Работаю я исключительно личного удовольствия ради, поскольку обязанности мои доставляют мне лично массу удовольствия». Эти замечания были, по всей видимости, заимствованы из письма, написанного Толкином в ответ на расспросы представителя «Нью-Йорк таймс». 30 июня 1955 г. Толкин написал своим американским издателям, в «Хоутон-Мифлин»: «Прошу вас, не вините меня за то, что сотворил этот Брейт с моим письмом!…. В оригинале наблюдался какой-никакой смысл; однако к этому качеству Харви Б. явно не восприимчив. Мне задали ряд вопросов и попросили ответить на них коротко, остроумно и афористично….. Из чистой жалости [к очередному корреспонденту, нуждающемуся в информации]…. прилагаю несколько заметок по вопросам, иным, нежели просто факты моего «curriculum vitae»{212} (каковые можно почерпнуть из справочников)». Ниже приводятся эти «несколько заметок». Текст воспроизведен по машинописной копии, по всей видимости, сделанной в «Хоутон-Мифлин» с оригинала письма; этот машинописный вариант в разное время высылался целому ряду корреспондентов, обращавшихся за сведениями; некоторые впоследствии цитировали его в собственных статьях о Толкине. Толкину тоже предоставили машинописный экземпляр; он внес в него ряд примечаний и поправок, которые включены в приведенный ниже текст.
Фамилия моя — ТОЛКИН (TOLKIEN, не —
