пергамент заменяла купленная в художественной лавке дорогая бумага с хитрым тиснением, а глину — особый пластилин из той же лавки, который затвердевал в кипящей воде. Гусиное перо было настоящим. И, конечно же, настоящим, подлинным, точным должен был стать написанный этим пером текст. В нём магия, не в куске кожи.
Парень поднял взгляд к небу и обратился к миру. Он совершает сделку, он отдаёт одно, чтобы получить другое. Пусть мир будет свидетелем его слов. Пусть силы мира сделают так, чтобы эта сделка свершилась. Он на время отказывается от чувства любви ради Знания. Парень ненадолго задумался и старательно вывел формулировку на листе тиснёной бумаги: магическими чернилами и гусиным пером. Потом положил договор на раскалённый металл совка, дождался, пока от него останется кучка пепла, и осторожно отставил в сторону. Теперь пластилин: он мял его, пропитывая своим запахом, вкладывая через движения пальцев в податливый материал частичку своей сути. Прямоугольный брусок превратился в пузатое гладенькое сердечко, какое впору дарить на День Валентина. Парень проделал в нём углубление с одного из боков. Туда пошла тщательно собранная кучка пепла, её примяла сверху туго скрученная прядка срезанных тут же волос. Оставался последний шаг. Парень вонзил остриё ножа в мышцу предплечья. Тоненькая струйка крови смочила волосы и пропитала пепел. Он закрыл отверстие, выправил форму и встал: ритуал окончен, нужно было отворять круг.
Пластилиновое сердце булькнуло в кипяток и затвердело, превратившись в странный чёрный камень. Парень убрал артефакт в кармашек мешка и начал собирать вещи.
Night почти не бывала дома: проводила в офисе почти целый день. Нередко работу приходилось продолжать в другом месте и в неурочное время. Карьера и бизнес требуют жертв, а у неё и то и другое получалось неплохо. Она давно покинула маленькую квартирку, где некогда Антон выслеживал Снежного Волка. Теперь ей принадлежали апартаменты в одном из новых домов возле канала им. Москвы. Дом был элитным, в подъезде бдел недремлющий консьерж, на крыше располагалась площадка для вертолётов. Вертолёта у Тани пока ещё не было, новая машина была. Милая и удобная квартира до сих пор оставалась в состоянии «после переезда»: вещи были расставлены наспех, только самые необходимые, тайная гардеробная превращена в чулан, куда свалили тюки и коробки, чтоб не путались под ногами, да так и бросили. Даже холодильника на кухне Таня не завела — она терпеть не могла готовить. Всё равно приходилось ужинать по ресторанам, и не с любимым-единственным, а с деловыми партнёрами. Чёрный радовался, что хотя бы ковёр на полу есть. Он так и проводил время — валяясь на толстом меховом ковре перед компьютером. Так спина болела меньше всего. Ещё от боли спасала горячая ванна. Вот он и путешествовал: от ноутбука в ванную и обратно. Если хотелось есть, приходилось спускаться в кафе во дворе или заказывать какую-нибудь пиццу. Температура всё ещё держалась, голова всё ещё кружилась, но всё-таки это была не больница. Прописанные таблетки Антон тут же заменил на всякие целебные травы и с головой ушёл в разгадывание новой загадки. Ключа было два: Брюс и книга. Ключи были связаны между собой. И ключи были связаны со всем остальным миром. Эту связь нужно было найти.
Он рисовал значки и вставлял картинки, портреты всех, кого так или иначе коснулась эта история. Начиная с начала: Седой, Михаил, Проф, Брюс, Калина, Баал, Люминос, Матрёна. Калиостро — и он же Нечто. Сюда же артефакты: матрица, кольца, тетрадь с рунами, которую отдал цыган, кстати, цыган. Книга. Между картинками тянулись линии связей. Картинки шли кругами, он выстраивал их то по признаку «ближе — дальше», то по хронологии. В центре схем неизменно оказывался значок, которым Антон обозначил Нечто — рисунок часов в виде планеты Земля и со звёздочками по циферблату. События, как их ни рассматривай, закручивались вокруг него. И вся эта история упорно не хотела строиться по линейке, как ни раскинь, обязательно попадёшь на петлю. Даже не понять, что в ней следовало считать началом. Контакт Миши и Седого? Но до контакта была тетрадь, именно о ней спросил Чёрный приятеля, а приятель озадачил своего замечательного соседа. И, как оказалось, этот сосед про неё уже знал! Тетрадь притащил цыган, здесь нить обрывается в пустоту, этот человек больше нигде не появился. Сыграл свою роль? В чьём спектакле? Но сосед знал и про кольцо, а Глаз Дракона Чёрный ваял сам. Точно ли сам? Он задумался. Студент, случайно получающий неизвестный науке металл, — хорошая выходит случайность. Алхимиком он тогда был никаким, себе льстить незачем. Тогда как он сумел создать артефакт? Может быть, ему лишь кажется, что это его творение? Может быть, Дракон был послан к нему специально — и тут логика Чёрного давала сбой. Ход мыслей упирался в петлю, которую он уже различал и осознавал, но преодолеть пока что не мог. По всему выходило, что кольцо появилось у него задолго до того, как его должны были сделать. Антон уже знал, что так бывает, но ориентироваться в переплетённом времени ещё не мог.
Ближе к вечеру из института приходила Матрёна и немедленно возникала в аське. Так уж получилось, что через неё протянулась единственная доступная Чёрному нить, поэтому они теперь очень плотно сотрудничали. Девушка изо всех сил старалась восстановить своё обморочное видение до конца, Антон, как мог, поддерживал её и помогал в этой работе, хотя мог он немного — многочасовые разговоры по аське, поиск информации по Интернету да собственные соображения. Так что они бились над загадкой вдвоём.
— Привет! Как здоровье?
— Привет! Спасибо, хреново. — Улыбка.
— Представляешь, тут моя маменька отличилась. Открываю две картинки: портреты Брюса и Ньютона, смотрю. Она подходит, спрашивает: «Кто такой?» Я говорю ей: «Сподвижник Петра Первого, единственная картинка, где он сам на себя похож». И тут она мне: «А ты откуда знаешь? Видела его, что ли? Что интересного рассказал? Или он тоже с „Неманом“ работает?»
— Смешно!
— Ага, я аж до слёз смеялась. Она тоже смеялась, решила, это у неё такая удачная шутка. А представь, если бы я ей сказала, что это правда?
— Жуть!
— Я потом говорю: «Ньютон тоже дядька интересный, они сотрудничали». А она: «Ты их годы жизни сопоставь, а то окажется, что совсем разные. Чтобы сотрудничать, нужно как минимум в одно время жить». Тут я понимаю, что не всегда родители знают больше детей, но не говорить же ей это!
— Точно, не надо так говорить.
— Она мне: «Смешно, что ты так ко всему относишься». А мне смешно, что она до сорока четырёх лет дожила и совсем не представляет, как бывает на самом деле.
— Людям очень сложно поверить, что мир не такой, к какому они привыкли.
— Но мы же поверили!
— Какой ценой?
— Да, ты прав. Знаешь, мне кажется, после того, как я вспомнила про тот разговор, как ты помог мне вспомнить, всё изменилось. Или я изменилась. Мне постоянно кажется, что на меня кто-то смотрит.
— Кто смотрит?
— Не знаю. Наблюдают как будто. Такой отстранённый и равнодушный взгляд. Или следят.
— Мать, ты уверена? Ты не переволновалась? — Чёрный завозился на ковре, ёжась от предвкушения и тревоги одновременно.
— Я ни в чём не уверена. Просто чувствую себя как под стеклом. Или на поводочке. Таком тоненьком, от головы. Он идёт вверх. Ещё знаешь, какая мысль? Может, это и самонадеянно, но! Мне в какой-то момент вошло в голову, что я тебя поставлю на ноги. Я не знаю, каким образом, как я это смогу, но я так чувствую. Может быть, мне именно это внушают? Может быть, это передаётся через интуицию? Я не знаю источника, меня будто ведёт кто-то другой. В последнее время у меня обострилось всё, поэтому я прошу тебя, меня послушаться. Понимаешь?
— Есть, начальник! Будем послушаться.
— Я серьёзно!
С утра пришлось основательно погулять: нужно было пройти, наконец, компьютерную томографию — повторную после больничных процедур. Магниторезонансная была ещё впереди. Погода была мерзкой, хрестоматийно осенней, ходить пришлось достаточно далеко, а воспользоваться транспортом Антон не мог. Тряска в общественном причиняла ему нестерпимую муку, водить машину сам он был не в состоянии, а у Night как раз в этот день происходили очередные важные переговоры, сулившие в будущем очень выгодный результат. Поэтому, когда он вернулся на ставший почти родным мягкий ковёр, упал и блаженно вытянулся
