вырвать из его руки повод. Но конюх повод намотал на руку, а татарин, рассвирепев, ожег мужика нагайкой по лицу. Конюх вскрикнул и, смятый конем татарина, упал, отпуская повод. Вздыбившийся жеребец с ржанием помчался мимо кузниц к табунам.
Озверевший от неудачи татарин, свесившись, ожесточенно хлестал нагайкой лежавшего на земле окровавленного конюха. В момент, когда кочевник был готов затоптать мужика конем, боярыня, подбежав к одному из конюхов, вырвала у него плеть. Она щелкнула ею, и ременная змея обвила шею татарина. Боярыня рывком вырвала всадника из седла. Он упал на землю, но четверо кочевников, обнажив сабли, не двинулись с места, ожидая приказа.
Поверженный, с трудом освободив шею от плети, ругаясь, вскочил на ноги, выхватив из ножен кончар, ринулся к боярыне, но плеть в ее руке теперь обвила его ноги, и татарин плашмя шлепнулся на землю, выронив кончар. Один из кочевников поймал лошадь начальника, но остальные все еще ждали его приказа.
Боярыня, вне себя, крикнула лежащему по-татарски:
– Вставай, а то подниму, добавив еще разок! Повидала я, как от бабьей руки по земле ползаешь.
Поднявшись, татарин, отплевываясь, стер ладонью с лица налипший песок и мусор, отплевываясь и зло озираясь по сторонам, погрозил боярыне кулаком, закричал от обиды:
– Кучук ита!
Продолжая ругаться, он подбежал к своим спутникам, начал хлестать их нагайкой и затем, вскочив на своего коня, понесся прочь. Четверо татар ехали следом за ним шагом.
Ирина Лукияновна поняла, что татарин, обругав ее, сравнил с собачьим мясом. Обернувшись, она увидела, что к ней подбежали люди, а ближе всех к ней стоит диакон Миней со слегой, у мужиков и баб в руках были жерди, топоры и вилы.
Бросив на землю плеть, боярыня, пнув ногой кончар, сказала диакону:
– Подбери, отче, пригодится лучину щепать.
Оглядев с улыбкой народ, она, как будто ничего не случилось, громко спросила:
– Чего время понапрасну изводите? Аль не пора невод сызнова заводить? Зимушка у нас долгая – без рыбки пузам будет тоскливо…
В слободах вотчины до ночного часа люди судили и рядили, какой бедой обернется для всех лихое обхождение хозяйки с татарским начальником. Не сомневались, что татарин позора не простит.
Боярыня хотя и была довольна, что измарала о песок из персидской парчи кафтан татарина, но думала о том же. Не понравилось ей, что он, глядя на нее, облизал губы. Вымеряя шагами длину трапезной, отпивая по временам из стоявшего на столе ковша стоялый мед, она была уверена, что беды можно ждать и от баскака, и от удельного князя, татарского угодника. Допив ковш меда, отуманив себя его крепостью, она отдала тиуну приказание при первых петухах переправить с острова в леса лучших племенных жеребцов, укрыть их временно в потайном месте у бортника Досифея…
У удельного князя Александра в думной палате стены в коврах. Иконы от лампад сияют золочеными окладами, в прорезях которых едва видны лики угодников. С дальнего погляда на них не сразу распознаешь, какому святому молишься. Думный стол и ставцы возле него – под парчой. Богато в палате. Потолок в росписи. Печи в изразцах. Окна затворены. Духота горницы пахнет масляным нагаром. О слюду окон колотятся жужжащие мухи.
Князь Александр недовольный ходит по палате. Он высок ростом, но худощав, хотя в плечах не узок. Одет в кафтан из бордового сукна, расшитый золотой и серебряной ниткой. Овчинный рукав укрывает левую руку, она рублена саблей, а потому сохнет, любит тепло, а без него донимает ломотой.
В палате четверо бояр. Все в богатой одежде, с бородами, разными по холености да и по цвету. Князь позвал бояр, выбрав самых родовитых в уделе, чтобы помогли ему по-доброму остепенить норов боярыни Ирины Лукияновны. Боярству известно, какую волю взяла она в житейском обиходе, чувствуя заступничество московского князя Дмитрия. Князю и боярам нет охоты словесными наставлениями сердить боярыню, но надо. А вот как ее урезонить, чтобы поняла? Учиненное ею чревато бедой. Баскак мурза Алиман немыслимым деянием боярыни разгневан, так как обижен его родственник и храбрый воин. Баскак, выкрикивая ругательства, требовал от князя, чтобы тот наказал боярыню такой же плетью, какой она нанесла оскорбление. Князь отказался выполнить приказание, сославшись на то, что на Руси плетью боярынь не хлещут, а посему просил татарина придумать новое наказание. Баскак согласился с доводами князя, приказав за неслыханную дерзость взять у боярыни для него трех скакунов по выбору избитого ею татарина.
Князю и боярам известно, что позванная из вотчины боярыня объявилась в городе еще утром, но у когото загостилась, заставляя ожидать себя, позабыв об учтивости.
Седой боярин Лавр, насупленно сидевший у стола, стукая пальцами с золотыми кольцами по столешнице, нетерпеливо молвил:
– До чего же вредная баба. Доколе же, княже, станешь милостиво прощать ей ее дерзновенность?
Князь Лавру не ответил, хотя, взглянув на него, пожал плечами.
– Прямо до окаянности спесивая баба, а ведь годами мне в дочери годится, – не унимался раздосадованный Лавр.
В духоте палаты боярам жарко в одежде, но попросить князя растворить окошки не смеют – на воле после грозы ветреная сырость. Неожиданно для всех князь, подойдя к окну, распахнул створки, пожелав взглянуть на улицу – не видать ли знакомых вороных коней с возком боярыни. Но там – пустота, ни у кого нет охоты месить грязь, топя ноги в глубоких лужах.
– Худая вдовица по характеру, – произнес, зевая, боярин Стратон. Борода его густа черным волосом без седины.
– Истину молвишь, Стратон, – вступил в разговор лысый, с хилой бородой боярин Мертий, дремавший, облокотившись на стол. Ожидание боярыни ему было особенно тягостно, его одолевала сонливость. Зов князя застал его за застольем. Принимал гостя, брата жены, любителя баловаться крепким медом. Пришлось, потчуя гостя, и самому осушить чару. А тут такая оказия, понадобился князю горячую по норову бабу обучать уму-разуму. А она не из тех, кого словом наставишь на путь истины. Мертий не забыл, как она его на соборной паперти после обедни учила учтивости, а ведь невзначай спихнул ее с лестницы, заставив замочить ноги в луже. Такими словами его обнесла, что нищие со смеху покатывались, а он, растерявшись от ее поучений, в ответ слова не мог вымолвить. С такой бабой лучше не связываться, потому, узнав, зачем позван князем, боярин решил всю беседу молчать и разве только иной раз слегка кивать головой и то, чтобы боярыня не приметила его кивки. Но пока ее нет, решил высказать о ней свое мнение.
– Из-за вдовства в Лукияновне завелось такое лихое бабье упрямство. Бабе в молодые годы вдоветь опасно. Мужа ей пора сызнова завести, чтобы мял ее крепче. Бабы без мужа от застоя в них шалой крови достойное разумение теряют.
– Пустое мелешь, Мертий! Кукша какой мужик был по крутости характера. Сам своровал Арину, однако и над ним она свою волю учинила. Видать, не всякую бабу подомнешь под свой резон, – заговорил толстый боярин Турвон.
– Кукша, царство ему небесное, надобного бабам обхождения чурался. Бил мало. У меня бы она по одной половице ходила и на цыпочках.
– Ух ты! Ведь как храбро мыслицу кинул, – захохотав, сказал Турвон. – Любишь, Мертий, на людях хвастать мужниной храбростью. Но мы-то ведь ведаем, как по домашности мимо своей боярыни крестясь ходишь. Крута она у тебя по обхождению.
– Хворая она. Из уважения к ней во всем смиряю себя, – смутившись, ответил Мертий.
Князь прервал бояр, готовых затеять ссору:
– Будет! Пустяками занялись из-за тягостного ожидания. Но должны понять, что Арина баба, хотя и боярского звания, а что с бабы взять.
– Проучить надо! – выкрикнул в сердцах Мертий.
– Да ты чего молвил, боярин? По чему кулаком? – спросил, удивившись, князь и засмеялся. – Уж не по спинке ли боярыни?
– По столу, конешно, княже.
– Слава богу, что уточнил.
